Март - Давыдов Юрий Владимирович (читать полную версию книги .TXT) 📗
– Я буду жаловаться, черт возьми! – проговорил он, бледнея и морщась.
– Воля ваша, – сухо ответил офицер и приступил к обыску.
На круглый столик с бархатными бомбошками, который всегда подставляли дамам, чтобы они приняли перед аппаратом лебединые позы, на столик этот легли револьвер, стальной кастет, часы с цепочкой, деньги. Офицер повертел в руках вид на жительство.
– Отставной поручик артиллерии Константин Николаевич Поливанов? Орловский переулок, дом Фредерикса?
– Да, да, да, – раздраженно отвечал поручик. И напустился на городовых: – Руки прочь, канальи! Я вас научу приличному обращению!
Орловский переулок находился в ведении Рождественской части. Для производства обыска в квартире арестованного нужен был тамошний пристав.
Поехали на Пески, в часть. Оттуда с приставом и еще несколькими городовыми отправились пешком.
Прохожие останавливались, с испугом и любопытством глядели на бородатого человека, которого вели городовые. Нищий в драной шинельке просипел нелепицу: «Подайте на штоф пострижения, на косушку сооружения!» Всклокоченный сиделец тявкнул из шорной лавки: «Так его, шельму!!» В подворотне заплакала шарманка:
И «нитка оборвалась»: поручик рванулся, ударился бегом, шибко работая локтями.
– Держи-и-и-и…
Хлопнул револьверный выстрел.
Поручик сбросил пальто, резким движением скинул галоши, ему стало легко, как бы даже весело, он помчался еще быстрее.
– Держи-и-и…
Какой-то болван в поддевке разбросал руки, загораживая дорогу, но беглец сшиб его с ног, и тот хрястнулся затылком об степу.
Железная оградка, черные деревья и кусты… А, Овсянниковский сквер! Ну помогай бог… И-ух! Поручик перемахнул оградку.
Городовые настигали. Он наддал ходу, ветер хлестнул его, как нагайкой… Ледяная стежка, из тех, что раскатывают мальчишки на скверах, была припорошена снежком, он ее не заметил, поскользнулся и грохнулся во весь рост.
Спустя полчаса вторично арестованный поручик Поливанов сидел на стуле посреди своей комнаты. Городовые придавили ему плечи; брезгливо подергивая губой, он ощущал затылком их тяжелое дыхание. Пристав, все еще не совсем придя в себя после погони, писал протокол. Офицер, схвативший Поливанова в фотографии на Невском, расторопно командовал обыском, поглядывая на арестованного с немой укоризною.
Сперва обыск не дал ничего примечательного: старые газеты, карта железных дорог, «Спутник для дачников» с планом Петербурга… Но потом была найдена пачка прокламаций; офицер, слюнявя палец, пересчитал их, сообщил приставу:
– Числом двадцать шесть, от Исполнительного комитета.
А когда из-под кровати выволокли чемодан в черном парусиновом чехле, Поливанов сказал:
– Эй, осторожно!
В чемодане оказались жестянки, обыкновенно употребляемые для колотого сахара, но в банках хранился не сахар, а темная масса, залитая поверху слоем парафина.
Когда поручика уводили, он непринужденно раскланялся с квартирной хозяйкой, дескать, до скорого, Марья Ивановна, тут какое-то недоразумение.
Г-жа Горбаконь нервно оправила полушалок. Уже на лестнице Поливанов услышал, как она запирает двери на все запоры, словно он мог вернуться и натворить бог знает что.
Полицейская карета доставила арестованного в Дом предварительного заключения.
Смотритель записал в журнале: «Лицо, именующее себя отставным поручиком Поливановым, зачислено за жандармским управлением».
Никольский, высокий, в пенсне, сутулый, с округлым брюшком, больше походил на приват-доцента, чем на подполковника отдельного корпуса жандармов. Ровным петербургско-чиновничьим движением он подал прокурору Добржинскому протоколы ареста и обыска.
Добржинский, живой, как колобок, быстренько прочел документы, быстренько спросил:
– Вещественные доказательства?
Никольский все тем же ровным движением достал из ящика газеты, карту железных дорог, «Спутник для дачников», прокламации Исполнительного комитета.
– Извольте, Антон Францыч.
Добржинского коробило, когда подполковник произносил его отчество, сильно ударяя на «цыч», словно бы циркая плевок сквозь зубы. Он знал: Никольский из тех жандармов, что возражают против участия представителей прокуратуры в следствиях по делам политическим.
Прокурор небрежно листал дачный путеводитель.
– Еще что?
– Не спешите, – тонко улыбнулся Никольский. – Взгляните, пожалуйста, вот, вот, вот… Впрочем, не перечесть.
Реденькие брови Добржинского поднялись. Никольский пояснил:
– Крестиками означены проходные дворы, Антон Францыч.
– Уху, – носом выдохнул Добржинский; ему было неприятно, что этот «приват-доцент» уже успел кое-что подметить. – Уху… Генерал Федоров?
– Пожалуйста.
Эксперт артиллерийской академии генерал Федоров рапортом удостоверял: химический анализ содержимого жестяных банок показывает – динамит фабричного производства; судя по высокому качеству, иностранной выделки, очевидно, фирмы «Альфред Нобель и К°». Далее следовал акт об уничтожении взрывчатого вещества на плацу артиллерийской академии.
– Когда я начинал дело Гольденберга, было и того меньше. – Добржинский не упускал случая щегольнуть знаменитым делом, с которого и открылась, собственно, его карьера.
– Да, – согласился Никольский, прищуриваясь, – дело Гольденберга… Вы его ловко поддели, Антон Францыч, и очень ловко довели до самоубийства.
Добржинский оправил жесткие крахмальные манжеты.
– Я исполнил свой долг честно и, не скрою, с некоторым умением.
– Ну да, ну да… – Пенсне подполковника холодно поблескивало. – Впрочем… Да-с. Так вот, об этом Поливанове. Я в совершенной уверенности: вид на жительство подложный.
– Несомненно.
Никольский поднялся.
– У нас с вами всегда полное понимание.
Они поехали на Шпалерную, в тюрьму.
В просторной комнате, где обычно производились допросы, в комнате с зарешеченным окном были стулья, диван, письменный стол и портрет императора Александра, еще молодого, – портрет тех лет, когда государь возвестил правду и милость в судах.
Жандармы привели арестованного.
Полковник и прокурор стоя представились ему.
При имени Добржинского арестованный окинул прокурора внимательным взглядом, и обоим чиновникам показалось, что в серых, с влажным блеском глазах преступника мелькнуло что-то похожее на презрение.
Никольский разложил письменные принадлежности, взял стакан, стоявший рядом с графином, и посмотрел на свет – чист ли? Добржинский провел ногтем по бандероли папирос «Королевский фимиам», закурил.
– Наша обязанность, Константин Николаевич… – начал прокурор и улыбнулся: – Простите, не ошибаюсь? Константин Николаевич? Итак, наша обязанность, которую, увы, я при всем желании назвать приятной не могу, состоит в том, чтобы разобраться решительно во всех обстоятельствах, заставляющих нас подозревать вас, господин Похитонов…
– Поливанов, – поправил арестованный.
– Извините, ради бога, Константин Иванович…
– Николаевич, – поправил арестованный.
– О господи! – как бы законфузился прокурор. – Прямо беда! – Он легонько постучал указательным пальцем по лбу. – Итак, Константин Николаевич, обязанность наша добросовестно разобраться во всех обстоятельствах, а посему… Если мой коллега не возражает?.. Благодарю вас, Андрей Игнатьевич. Посему не соблаговолите ли вы, господин Поливанов, рассказать нам прошлую вашу жизнь.
– Охотно, господа. Все, что помню. И надеюсь, все разъяснится, к общему нашему удовольствию. Поверьте, мне крайне неловко и даже – как бы это выразиться? – даже обидно подвергнуться столь неприятной процедуре и очутиться там, где не пристало пребывать русскому дворянину и офицеру.
