Зеркала прошедшего времени - Меренберг Марта (книги онлайн полностью .TXT) 📗
Только присутствие Наташи удерживало Дантеса от пощечины, а ему невыносимо хотелось как следует приложиться к кривляющейся обезьяньей физиономии Пушкина.
– Имейте в виду, господин придворный сочинитель, – сказал он твердо, – если вы желаете поговорить – я к вашим услугам. Наш разговор, надеюсь, не окончен.
Сухо кивнув, он вышел из бальной залы.
Первым движением Луи было догнать, обнять, потребовать объяснений, но он сдержался.
В конце концов, Брей прав – он твой сын… И сам все тебе расскажет… А ты не будь слишком навязчив, папаша…
Огромная бальная зала показалась ему сейчас, когда ее покинул Жорж, совсем пустой, холодной и безжизненной, как будто ранняя метель закружила в вальсе танцующие пары, безлико и отстраненно скользившие по паркету в блеске звезд, бриллиантов и эполет. Холод, как предчувствие смерти, вновь болезненным вихрем заметался в его груди, и он увидел, как на фоне искрящихся белых стен, слившись в объятиях на скользкой дорожке пола, вальсировали прозрачные ледяные фигуры, и их нежные, светящиеся лики, повернутые друг к другу, медленно сливались в изысканном, лишенном страсти и томления, долгом, никогда не оттаивавшем поцелуе…
Он спал тревожно, часто просыпаясь, и с изумлением смотрел на свернувшуюся рядом с ним женщину, как будто видел ее впервые; и, вглядываясь в ее мягкие, расслабленные счастливым сном черты, отчетливо сознавал, что совершил преступление.
Этого нельзя было допустить. Никогда, ни при каких обстоятельствах.
Ты предал сам себя, Жорж… и ее, и Луи, и Наташу… Ты – мерзавец, как же мог ты поддаться на уговоры…
Надо было сказать ей правду. А он не смог…
…Стоя с сигарой на холодном летнем балконе, спрятавшись от всех – друзей, врагов, проницательных взглядов, двусмысленных улыбок и грязных сплетен, он снова видел перед собой нежное лицо Таши, ее хрупкий стан, медовые глаза и тонкие пальцы, отвечавшие на его пожатие.
Nathalie… Он готов был до бесконечности повторять ее имя, понимая, как нелепо и смешно было влюбиться именно в ту, в которую приказано было влюбиться. Но он готов был поклясться, что прекрасная женщина отвечает ему взаимностью, вспоминая ее ответные взгляды, нежный голос, тихий смех… Он закрыл глаза и вновь представил, как он обнимает ее за талию и, наклонившись совсем близко, шепчет ей на ухо: Quevousetesbelle, Nathalie… Jevousaime…
И снова она засмеется и посмотрит на него прелестным, неопределенным, чуть косящим взглядом своих прозрачных янтарных глаз, вскинув невероятной длины, загнутые кверху ресницы, а ее влажные, полураскрытые розовые губы будут тихо произносить его имя, как только она одна может его произнести…
Внезапно черное осеннее небо вспыхнуло, осветившись ярким, сказочным блеском фейерверка, и засияло всеми оттенками экзотических цветов. Тонкие разноцветные змейки, медленно тая, сползали с тяжелого, свинцового неба, вновь и вновь взметаясь вверх яркими всполохами фантастических огней.
Тяжелая балконная дверь скрипнула, и Жорж, на мгновение ослепленный очередным всполохом фейерверка, увидел высокую и тонкую женскую фигуру, шагнувшую навстречу ему.
Natalie!..
Ни секунды не раздумывая, он протянул руки и с силой привлек ее к себе, и, проведя пальцем по ее мягким губам, закрыв глаза, впился в ее рот долгим, страстным поцелуем. Дама слабо ахнула, но не сопротивлялась, а довольно неумело, хотя и пылко отвечала на его ласки, и вдруг резко отстранилась, прошептав:
– Не надо, Жорж, прошу вас…
– Катрин?! Боже… да как же это я… простите, ради Бога – я не хотел вас обидеть… – растерявшийся Дантес на мгновение онемел, поняв, кого он только что принял за Наташу.
Как вы похожи на свою сестру, Катрин… моя темная леди…
Катрин низко склонила голову, обхватив лицо руками, и ему показалось, что она сейчас упадет, переломится пополам, безутешно расплачется от обиды и отчаяния, потому что он виноват перед ней, потому что она догадалась…
– Жорж, – прошептала она, задыхаясь – от слез или от нежности, – что вы натворили… Я люблю вас – вы же знаете, да? Вы же давно все поняли – а я не могу больше скрывать это от вас…
Схватив его руку, она прижала ее к своим губам, и он почувствовал, как ее теплые слезы упали на его вмиг ставшие ледяными ладони.
– Катрин… о, благодарю вас… Я вас не стою, право, – и я не сделаю вас счастливой…
– Я счастлива с той минуты, как впервые увидела вас, Жорж, – она тихонько засмеялась сквозь слезы, – летом… Вы лежали голый на песке и спали… Вы такой красивый – как принц из волшебной сказки… а мне хотелось, чтобы вы открыли глаза и посмотрели на меня, но вы так сладко спали…
Так вот чьи следы остались на песке! Значит, это была Катрин…
Хорошо, что она не видела в темноте, как сильно он покраснел.
– Я знаю, Жорж, что вы не любите меня…
– Это не так, Катя…
– Молчите… и не лгите мне. – Она внезапно горестно рассмеялась, закинув голову. – Но я прошу вас… Ну просто пообещайте мне одну вещь… Обещаете, Жорж?
Ее голос сейчас прозвучал настойчивее, ниже и обольстительнее, и в нем уже не осталось и следа смущения и робости.
– Все, что вы хотите, Катрин…
Новая вспышка праздничных огней осветила темные омуты ее влажно блестящих глаз и странную, как будто чуть пьяную, улыбку.
– А можно мне… вашу сигару, Жорж?
Дантес посмотрел на нее, совершенно сбитый с толку, и часто заморгал, протянув ей сигару.
Ну и шуточки у вас, леди…
Она, хихикнув, осторожно взяла сигару в рот и сделала весьма неудачную попытку затянуться, закашлялась, смутилась, потом звонко расхохоталась, прижимаясь головой к его плечу… Дантес молча, с улыбкой смотрел на ее манипуляции с сигарой, затем отобрал ее, пояснив строгим учительским тоном, что «сигарой затягиваться нельзя».
– А мне можно! – хохотала Катрин. – А мне все можно, Дантес! По-то-му-что-я-лю-блю! Черт возьми!
– О, Катрин, что вы себе позволяете?
– Ругаюсь… а что, я непонятно выразилась? О merde!
Теперь они уже оба, держась за руки, хохотали до упаду, приводя друг другу в качестве примера еще некоторое количество французских и русских ругательств.
– Ха-ха-ха! – заливалась Катрин. – Непременно выучу и Пушкина обругаю! Чтоб не очень задавался, кудрявый черт!
– А можно еще раз по-русски? – не унимался Дантес. – Я не запомнил! Как вы сказали – чью мать!
Напряжение, которое почти физически, плотным комом сгущалось в воздухе, растаяло, и перед ним снова была прежняя Катрин, нежная и озорная, взбалмошная и порывистая.
– А моя сигара – это правда все, что вы хотели, Катрин? – Дантес снова привлек девушку к себе, заглядывая ей в глаза.
– Нет… – Катя уткнулась головой в его плечо и надолго замолчала. – Только вы не отказывайте мне, Жорж, умоляю…
– Никогда.
– Поедемте сейчас к моей тетке, Загряжской… Она до утра уехала к Россетам, у нее никого нет… Жорж?
Дантес, чуть отстранившись, внимательно и серьезно смотрел ей в глаза. Нет, вертелось у него на языке, это неправильно, я не могу, так нельзя…
– Катрин… Вы сами сознаете, о чем только что попросили меня?
– Да! Да, Жорж! Ну поймите же – я люблю вас, и только вас, и мне даже все равно, что вы подумаете обо мне – потому что я чиста перед вами и Богом… Я… хочу… быть с вами. – Она вдруг закрыла лицо руками. – Ну вот – я все вам сказала…
…Они долго ехали по ночному Петербургу, не глядя друг на друга и не зная, о чем теперь говорить, в страшном смущении от того, что предстояло впереди, и не веря в то, что это возможно…
…Он убрал с ее лица длинную темную прядь волос, упавшую ей на губы. Она улыбнулась, что-то прошептав во сне, и повернулась к нему спиной, уютно положив руку под голову.
Он задумчиво смотрел на ее широкие, смуглые плечи, чуть покрытые смешными, детскими, оставшимися с прошлого лета, веснушками; легко, едва касаясь, провел ладонью по тяжелым, как черный шелк, волосам, а в голове его все звучали и плакали слова бог весть когда услышанной и давным-давно забытой песенки, печальной, как улыбка Арлекина…
