Территория бога. Пролом - Асланьян Юрий Иванович (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
Михаил Никонович жил вне лагерной территории, как и многие в то время. Среди бывших донских и кубанских казаков. Потом казаков куда-то увезли. Существует версия, что они остались лежать в песке, неподалеку от Камня Помянённого, вместе с детьми и женами, после того как им перекрыли дороги на юг. Умерли от голода и холода. Бутаков не слышал этой версии. Варлама Тихоновича он не помнит: тысяча людей прошли перед глазами этого человека.
— Не могу сказать, что книга Шаламова мне очень понравилась. Мне кажется, она написана пристрастно, с большим чувством, чем следовало бы. Тогда на Вишере все было проще, хотя порой и хуже, чем изображено в антиромане. Моего земляка Ивана Бахтомина в штрафном участке на Волынке, у Помянённого, до смерти заморили голодом. В то время угнетало не столько начальство, сколько засилье организованной шпаны. Как тот случай в челябинской тюрьме.
Михаил Бутаков видит прошлое Вишеры не так, как Варлам Шаламов. Но вероятно, поэтому мы и люди, что разные.
— А необыкновенных каких-либо заключенных или ссыльных вы знали?
— Нет, не знал.
— А царского доктора?
— Доктора? Он был врачом при царском дворе. Михаил Михайлович Костров. Когда на «Потёмкине» вспыхнуло восстание, матросы выбросили за борт всех офицеров, кроме одного — корабельного врача. Который умер позднее, в 1942 году, на Вишере.
Был здесь и Василий Васильевич Кондырев, полковник царской армии. Потом он служил в Красной — и запил. С тоски, наверное. Он жил в бараке сангородка с женой. После войны преподавал в автошколе.
— А фрейлину императрицы, которая владела шестью языками, вы знали?
— А, Наталью. Она была фрейлиной императрицы-матери, Марии Фёдоровны. Помню, когда у нее родился сын, каждый день покупала ровно пятьдесят граммов масла для мальчика. Так все рассчитала. Аккуратной женщиной была…
В антиромане Варлам Шаламов пишет, что многие аристократы отлично владели каким-либо ремеслом. Так, полковник Панин возглавлял на Вишере столярную мастерскую, а тот же Шан-Гирей работал агрономом.
Люди еще встречались те, а страна была уже не та. Все боялись друг друга. Говорили, если стоят трое, то двое наверняка сексоты.
— А вас расколоть пытались? — спрашиваю.
— Не раз, — отвечает.
— Что предлагали?
— Женщину.
— А вы?
— Сам найду, говорил.
— Нашли?
— Нашел…
Этой парой, Михаилом Никоновичем и Юлией Фёдоровной, рассказывают, все любовались в городе — оба красивые, статные. Когда впервые встретились, она была замужем, имела двоих детей. Дочерей поделили с мужем.
Бывший муж Юлии Фёдоровны, механик речного флота, на войне стал Героем Советского Союза. А Михаил Никонович не получил ни медали, ни звездочки — даже на погоны. Имел одну контузию и одну награду.
Заслуги признавались, а звания не давались. А он чести никому не отдавал. Под сорок уже было. Старшину роты железнодорожных войск солдаты называли «дядей Мишей».
Он улыбается, вспоминая это:
— Из-под Архангельска сняли нас — аллюр три креста! — и под Сталинград…
Там и получил контузию с наградой: «…за проявленное им отличие в боях с немецкими захватчиками судимость по приговору выездной тройки ОГПУ в 1930 г. по ст. 58–10 УК РСФСР с него снята. Военный совет Южного фронта. 4 мая 1943 г.».
Двухэтажный бревенчатый дом в центре города. В небольшой уютной квартире тепло и чисто. Мебель послевоенного образца. Старые фотографии, на которых хозяин яростно молод и полон сил.
— И на фронте приходилось постоянно сдерживаться, молчать — было о чем…
Войну он закончил в Германии, неподалеку от подземного бункера немецкого генштаба. До сорок шестого находился в госпитале, а потом вернулся к семье, на Вишеру. Работал на разных должностях, в том числе и главным бухгалтером комбината. Так вот, если коротко, о девяностолетней жизни. Жизни, в которой он всегда был со всеми и всегда — один.
Этот город самый ровный и чистый в области. Он стоит на песке, улицы покрыты асфальтом, а крыши бараков — мшистым налетом времени. В этом городе жили столичные аристократы, поволжские немцы, крымские татары, греки, армяне и болгары. Одни привезли сюда запах черноморского табака и кофе, другие — сундучки с веерами и фотографиями придворных.
Если подняться на вершину Полюда, то слева увидишь стометровую скальную стенку Ветлана над рекой, а вдали, за синей тайгой, — Камень Помянённый. Тот, который обо всех помнит и обо всем молчит. И на вершине, в одиноком раздумье, ты вспомнишь слова с первой страницы антиромана: «Здесь была возможность понять навсегда и почувствовать всей шкурой, всей душой, что одиночество — это оптимальное состояние человека… Идеальная цифра — единица. Помощь единице оказывает Бог, идея, вера».
Правее увидишь узкую и светлую полоску города, растянувшегося по берегу холодной и стремительной реки, имя которой каждый выбирает себе сам.
О, эти вишерские старики, они выпили всю мою кровь своими жестокими рассказами!
«Не знаю, может, это у меня психическое отклонение — хроническое чувство вины перед каждым встречным человеком?» — размышлял Василий в одном из писем.
Я понимал, что это такое, — я вырос в стране, где каждый был прав и смертельно последователен в собственных доказательствах. Поэтому лучше молчать и жить в уединении… Но что делать, если тебя достали и тут? Ты ведь уже пришел к выводу, что не имеешь права… Ничего не имеешь, кроме чувства первородной вины… Да что перед встречным, того же Анатолия Ведерникова Василий вообще не видел, а только слышал каждый день — голос, который приходил из-за Тулыма…
Этот Толя приехал на Вишеру из Чернушинского района, что значительно южнее заповедника. Там у мужика была пасека, поэтому Идрисов предложил ему поставить ульи на Лыпье. Но Толя решил проверить, смогут ли пчелы вообще разводиться в столь суровом климате, и прожить одно лето без них.
— Ты куда опять наряжаешься? — спросила его жена перед отъездом.
— А ты не каркай, — проворчал он, — не каркай… Накаркаешь — опять я виноват буду!
Василий Зеленин запомнил этот день на всю жизнь — 20 августа 1996 года. Он знал, что на «прием» рация с посаженным аккумулятором работать определенное время еще может, а на «передачу» начинает «булькать» — на другом конце слов просто не разобрать. И Лыпья в тот день «забулькала». Василий предупредил Анатолия, что у него село питание. Но Ведерников «забулькал» опять, и довольно длинно. Зеленин переключился на город и сообщил директору, что у «Андромеды-3» проблема с аккумулятором, но она упорно пытается пробиться — возможно, что-то случилось.
Идрисов получил сообщение и на следующий день улетел в отпуск — в Казахстан. Исполняющим обязанности директора оставил Малинина, который в работе заповедника вообще не разбирался, ходил — ерунду городил, а опытный начальник охраны Белков уже был уволен.
Через четыре дня Зеленину передали с южного поста, с Анчуга, что лодка Ведерникова лежит перевернутая у берега Вишеры ниже Лыпьи, о чем сообщили спускавшиеся рыбаки. Инспектора поднялись вверх по реке к дому, где жил Ведерников, а там — никого. Василий доложил о произошедшем в городскую контору.
Алексей Долганов, бывший офицер внутренних войск и «опер по жизни», работавший старшим инспектором на Анчуге, начал руководить поиском исчезнувшего. Делал он это умело, обстоятельно и масштабно. Из города быстро завезли большое количество бензина и раздали людям на Вае.
Что удивительно, на Лыпью все-таки поднялся один штатный мент — зашел в дом, посидел, задал два-три вопроса, ничего не осмотрел и быстренько отправился обратно. До 71-го квартала, где ждала машина, милиционера доставлял Ефремов, отец сожительницы Идрисова.
Едва они отплыли, как один из коллег Долганова вспомнил:
— Послушай, Алексей, ведь Ведерников пропал двадцать третьего? А в этот день я видел Ефремова — спускался он мимо Анчуга.
— Ладно, через пару часов вернется, я спрошу, видел он Колю или нет.
