К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Кое-как справив свои ежедневные повинности, ни у кого не спросясь, не думая о предстоящем наказании и не надеясь вернуться, Тороп пошел в город. Он прихватил с собой нож, каким прежде разделывал мясо. Его острое лезвие уже однажды изведало оленьей крови — мерянин как раз брал его с собой на охоту в тот памятный день, когда вышедший золотоволосым оборотнем из солнечного луча Лютобор отнял жизнь у Черного Вдовца. Будет ли добрый нож так же крепок, чтобы продырявить шкуру хазарского оленя? Конечно, Тороп предпочел бы иметь при себе свой верный лук — в туле давно была припасена заветная каленая на огне черная стрела, отмеченная крестом — стрела мести. Но лук не то, что нож — за пазухой не утаишь, а Правда, как известно, запрещает холопам оружие в городе носить.
Его путь лежал мимо серебряного ряда. Там по-прежнему было больше зевак, чем покупателей, и изящные женские украшения также лежали по соседству с жестоким оружием, отнимающим чью-нибудь жизнь, чтобы эти украшения добыть. И всадник в драгоценном венце все скакал по круглому полю на тонконогом, долгогривом коне.
Рядом лежало другое блюдо. Два богатыря, с головы до ног закованные в сверкающую чешую гибких кольчатых доспехов, увенчанные островерхими шлемами, сошлись в смертельном единоборстве. Один замахивался кривой саблей, другой натягивал лук. Добрые и благие боги! Отнимите радость, отнимите саму жизнь, только позвольте так же сойтись в поединке с Булан беем!
Словно в ответ, над его головой пророкотал громовой разряд: тучегонитель Перун услышал мольбу!
Гроза обходила град стороной. Вороной Перунов жеребец спешил на вольный простор состязаться в беге с вольными степными собратьями, прельщать клубящейся серебряной гривой красавиц-кобылиц, купать в дождевых струях истомленных жарой жеребят. В степи полыхали праздничные костры зарниц и грохотали разноголосые бубны яростного небесного пиршества, а над рекой облачное покрывало распускалось цветами пронзительной бездонной лазури.
Влажный удушливый зной вновь разлился над городом, когда Тороп, наконец, добрался до хазарского лагеря. Высокие послы кагана и их свита раскинули свой стан в самом сердце царского града. Ветер полоскал стяг с изображением семисвечника — священной эмблемы каганата. Крытые войлоком, плетеные из ивовых веток вежи и повозки с высокими колесами, расположенные охранительным кругом, обороняли несколько больших, пышно убранных шатров, украшенных изображениями родовых символов и увенчанных длинными конскими хвостами. В этих шатрах обитали знатнейшие мужи — белые хазары, как их называли в каганате.
Белым хазарами именовали себя потомки древних степных родов, в течение многих поколений бравших в жены луноликих и пышнобедрых дочерей богатых еврейских купцов, издавна сделавших лежащий на пересечении торговых путей Итиль местом своего постоянного пребывания. Дети, рожденные в таких браках, называли себя хазарами и пользовались всеми правами и привилегиями отцовского рода. Но при этом они постоянно пополняли свои кладовые золотом, а свои головы древней мудростью, получаемой от родственников матери, ибо всякому известно, что иудеи, как, впрочем, и некоторые другие народы, к примеру, Тороповы родичи меряне, признают только материнский род. С течением времени белые хазары, утратив почти всякое сходство со степняками, приобрели неограниченное влияние в каганате и, подчинив себе кагана, народ и армию сделались полновластными хозяевами на берегах Итиля.
Еще издали мерянин приметил, что в лагере царит необычное оживление. Родовитые хазары, свирепые чернобородые стражники эль арсии, несмотря на жару облаченные в стальные шлемы и кольчуги, и прочая чадь толпились возле самого большого шатра, что-то горячо обсуждали на своем гортанном языке, в котором, казалось, вовсе не было гласных, и возбужденно жестикулировали. Временами все притихали, и тогда слышались характерные звуки, которые ни с чем не спутаешь — тонкий, резкий свист легкого, гибкого ножа, прорезающего воздух и глухой ответ деревянной доски.
Незаметно пробравшись к шатру, на котором был выткан знак рода Булана, мерянин схоронился в его тени так, чтобы, оставаясь невидимым, иметь возможность без помех осматривать стан. Из своего укрытия, он разглядел, что в центре лагеря стоит большая крытая повозка, к которой на растяжку привязан человек: высокий, худощавый парень, годами не старше Лютобора, и почти такой же пригожий лицом, если можно сказать такой же, сравнивая добрый меч и легкую саблю.
На расстоянии шагов двадцати-тридцати от повозки стоял Булан бей. Хазарин совсем не изменился. Все той же печатью самодовольной гордыни было отмечено его худое желтовато-смуглое лицо, все так же жирным блеском отливали на солнце тронутые сединой черные волосы, и зарослями горелого жнивья кустились густые, причудливо вырезанные брови. Только меховой плащ сменил пестрый шелк нарядного халата.
Булан бей швырял в повозку ножи, стараясь, чтобы они воткнулись как можно ближе к пленнику. Остальные обитатели лагеря рассредоточились неподалеку. Подбадривая Булан бея и давая ему советы, хазары весело пересмеивались, точно присутствовали на славном позорище, устроенном бесшабашными умельцами-скоморохами. Позорствовать было на что. Меткость Булан бея Тороп знал слишком хорошо: один из таких ножей пронзил горло его отца. Сегодня, впрочем, Булан бей не хотел убивать, он просто красовался перед соплеменниками, надеясь сломить волю испытуемого.
К чести пленника сказать, держался тот очень достойно. Даже когда острые жала ножей пролетали в опасной близости от тела, с его губ не срывались ни стоны, ни мольбы о пощаде, а огромные темно-карие, почти вишневые глаза бестрепетно смотрели в лицо мучителя.
Этот юноша сразу приглянулся Торопу. Неизвестно, чего от него добивался поганый бей, и в чем состояла его перед хазарами вина, однако с первого взгляда было видно, что этот человек в Булгаре чужой. Правда, его спутанные, растрепанные кудри и пробивавшаяся на щеках борода были чернее, чем у любого хазарина, а кожа имела такой же медово-смуглый оттенок, но черты лица были куда правильнее и тоньше, да и глаза имели совсем не степной разрез.
К тому же, какой житель степи сочтет себя одетым, облачившись в одну лишь перехваченную поясом рубаху и сандалии! Тороп успел заметить, что в Булгаре даже маленькие ребятишки и бабы носили штаны. Одни лишь ромеи по какому-то непонятному недомыслию считали эту часть одежды признаком варварства и надевали ее только, разве что, в самую лютую стужу. Интересно, какой ветер занес этого подданного басилевса на берега Итиля, какая недоля набросила на него рабские путы?
Очередной бросок вызвал восторженные крики зрителей: нож вонзился в повозку всего в пальце от головы молодого ромея, срезав прядь волос. На лбу юноши выступила испарина, однако он не зажмурил глаз.
— Отличное начало! — закричали из толпы.
— Давай еще!
— Отрежь неверному уши, раз не желает внимать голосу разума!
— Пригвозди руки!
Булан бей оскалил зубы в самодовольной усмешке и перехватил поудобнее рукоять ножа.
— Ну что, ромей! — окликнул он пленника. — Какой из этих советов тебе больше по душе? Или, может быть, ты все же напряжешь свою память и расскажешь то, о чем просят? — Иди к воронам! — выругался юноша. — Неужели ты думаешь, что твои угрозы смогут заставить меня вспомнить то, что я никогда не знал? — При умелом подходе, — рассмеялся Булан бей, — можно не только заставить человека рассказать, что он знает и не знает, но, если имеется такая надобность, разговорить и мертвеца. — Так за чем же дело стало! — воскликнул пленник. — Убей меня, если тебе так нравится разговаривать с мертвецами! Может быть, услышишь слова благодарности за то, что избавил меня от необходимости терпеть твою непроходимую тупость и нюхать смрад твоей насквозь прогнившей души!
Самодовольная усмешка сбежала с лица Булан бея, изогнутые брови сошлись на переносье.
— Ты кого лаешь, собака? — возвысил голос хазарин, и притихшие слуги и поспешили отступить в страхе перед гневом свирепого господина.
