Спокойствие не восстановлено - Куликов Геомар Георгиевич (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
– Кем же?
– Известно кем: царем.
Оживился народец в избе: что за новое дело?
– И каким, может, скажешь?
– Последняя – нынешним государем.
– Стало быть, и прежде бывали?
– Не единожды! – убежденно и твердо ответил солдат.
– Куда ж они, эти воли, подевались?
– Туды, где и нынешняя. Мы вот, мужики, на этой половине двора один на другом. А на чистой, не приметил ли, кто расположился?
– Ну, помещик…
– А еще?
– Чиновник, кажись…
– Так. А третьим кто?
– Становой пристав, сам, поди, видел. Чего спрашиваешь?
– Я-то видел и уразумел. А ты, похоже, зря смотрел. Ты как рассчитываешь, помещик чиновника и станового за здорово живешь винцом да осетринкой-ветчинкой потчует? Как бы не так! За волюшку твою с твоей землицей. Чтоб молчали они и доподлинной царской грамоты не объявляли. Вот за что!
Тут – и этого никто не заметил, все внимали солдату – легонько скрипнула дверь, и старик, хозяйкин свекор, скрылся за ней.
И через минуту с грохотом распахнулась дверь, и на пороге выросла тучная фигура станового, из-за которой выглядывала козлиная борода хозяйкиного свекра.
– Эй, ты! – рявкнул становой. – Зачем смущаешь народ? Бит мало? Добавлю!
– Бит порядочно, твое благородие, – насмешливо ответил солдат. – Много более того, что заслужил. А добавлять, спору нет, вы все мастера. – И к слушателям: – Я о чем толковал, православные. Рта не успел закрыть, молвивши против господ-помещиков, а ихний верный пес тут как тут, кулаками грозится.
Гошка думал, толстого станового на месте хватит удар, до того побагровел и затрясся от гнева.
– Как смеешь, хам?! Мужики, взять его!
Однако ни один человек не шевельнулся в избе.
– Кому велено?! – Становой обвел грозным взглядом постояльцев.
И опять никто не двинулся исполнять приказание. Отводили мужики глаза от свирепых приставовых очей и, похоже, ухмылялись в бороды. А солдат и вовсе смеялся:
– Руки, похоже, стали коротки? Не исполняют твоего приказа.
– Бунтовать?! – взревел пристав. – Хозяин! Хозяйка! Запереть мерзавцев!
Стукнула дверь. Должно быть, побежал за подмогой.
Мужики разом задвигались, зашумели. Рябой на сей раз без ехидства подал голос:
– Тебе, солдатик, похоже, надобно тикать, покуда цел.
– Угадал, брат. И точно, запахло жареным. Ну, да не впервой.
– Оно похоже…
Дверь оказалась еще отпертой, и солдат, вскинув за плечо котомку, беспрепятственно покинул избу.
– Не поминайте лихом! И волю не за морями-горами шукайте, а тут, по своим деревням. Так-то оно поближе будет да и вернее…
Становой, раздобыв двух нижних полицейских чинов, вскорости объявился. Однако что толку? Солдат исчез, а с мужиков много ли возьмешь? Бранясь черными словами и грозя карами земными и небесными, вынужден был, несолоно хлебавши, удалиться.
Повеселели мужики, оживленно загомонили, малая, а победа над царским стражем!
– Похоже, и впрямь рук не хватает у властей на нашего брата, а, мужики?
– Где управиться сердешным. В Казанской губернии, Спасском и Лаишевском уездах, где в прошлом годе крестьян постреляли, опять народ волнуется. Сказывают, снова солдат прислали числом до четырех сотен…
– У нас, на Орловщине, – тож. В уездах Болховском, Малоархангельском, Мценском, Севском и иных мужики на барщину не идут…
Как говорится, земля полнится слухами. Называли на единую ночь сошедшиеся гости постоялого двора одну за другой губернии, где, по достоверным сведениям, бывшие крепостные, а ныне временнообязанные крестьяне отказывались подписывать уставные грамоты, которые регулировали бы окончательно их отношения с помещиками, – ждали «слушного часа», когда будто бы выйдет им чистая воля. Были среди губерний, помимо Казанской и Орловской, и Симбирская, и Саратовская, и Самарская, и Воронежская, и Курская, и Пензенская. Волновались крестьяне на Украине, в Белоруссии, в Литве. Сопротивлялись как могли тому, что в герценовском «Колоколе» было названо новым крепостным правом. Сотнями и тысячами выходили из повиновения. И свистели розги, гремели ружейные залпы, звенели кандалами по пути в Сибирь зачинщики.
Слушая возбужденные мужицкие речи и рассказы о повсеместном, почитай, сопротивлении властям, Николай Иванович негромко заметил Гошке:
– Генералы и флигель-адъютанты по усмирении крестьян в том или ином имении, насколько я слышал, любят доносить царю: «Спокойствие восстановлено». Ошибаются господа! Не восстановлено спокойствие в Российской империи!
Рябой мужик, похоже, давно присматривался к двум офеням, не вступавшим в общий разговор, громко обратился к Николаю Ивановичу:
– А ты, мил человек, пошто в молчанки играешь? Иль тут твое дело сторона? Много ходишь, верно, чего и слышал, а?
– Коли уши есть, как не слышать? – откликнулся Николай Иванович.
– Вот ты, видать, грамотный. Торгуешь книжками. Как про нынешнюю волю понимаешь? И об том, про что мужики толковали?
– Так понимать надо, как есть.
– Именно?
– А что иной воли, кроме даденной и объявленной, от царя нету и не будет.
Враждебностью повеяло от сидевших и лежавших в избе мужиков на Гошку. Хоть какой просвет обещали, каждый свой, а этот – ишь грамотей! – обухом по голове. Не понравилось.
А Николай Иванович невозмутимо, не повышая голос, продолжал:
– Прав был солдат насчет Игнатова города. Мечта это, как Дарья-река, Ореховая земля или другие вольные края, в которые иные верят. А вот насчет воли, будто бы ранее дарованной императором нынешним Александром, – ложь.
– Брехня, что ли?
– Коли хочешь, называй так.
– А не врешь?
Николай Иванович пожал плечами, со всегдашней своей неторопливой манерой полез в лубяной короб и достал из него тонюсенькую книжечку.
– Чего это?
– «Манифест».
– Так ить, поди, подложный, барский?
Николай Иванович оглядел притихших и настороженных крестьян и вздохнул с сочувствием и горечью:
– Да нет, мужики. Подписанный самим царем. Его «Манифест».
И должно быть, те искренние скорбь и боль, которые прозвучали не столько в словах, сколько в голосе Николая Ивановича, дошли до мужиков и заставили их если не поверить, то с тревогой прислушаться к незнакомому человеку.
– Читать умеешь?
– Малость, – застеснялся рябой. – Дьячок учил.
– Читай. Здесь вот, в конце.
Растягивая слова, рябой принялся за трудную для него работу:
– «Д-а-н в Сан-кт Петер-бур-ге, в девятнадцатый день февраля, в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот шестьдесят первое, царствование же нашего в седьмое. На подлинном собственною его императорского величества рукою подписано: „Александр“…»
– Стало быть, без фальши?
Николай Иванович опять пожал плечами: мол, какой мне смысл обманывать?
– А что же в нем?
– Да все то же. – Николай Иванович указал на место, отчеркнутое красным карандашом. – Тут главное.
– «Помещики, – начал рябой мужик, – сохраняя право собственности на все, принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам, за установленные повинности…»
– Стой! – оборвал его сосед. – Энту песню мы знаем. Слыхивали много раз. Оскомину набили. И другого не ждать?
Верили в этот миг мужики, видать, бывалому коробейнику. Затаив дыхание, ожидали его ответа, глядели на него, словно на пророка или провидца.
– Нет, мужики, я уже сказал: ничего иного от царя не дождетесь.
– Но землица-то наша! – чуть не со слезами, сжав кулаки, воскликнул сосед рябого. – Она нашего крестьянского поту более, нежели небесного дождичка, впитала! Делать-то что, научи!
– Коли тебе твое добро по-хорошему не отдают, как следует поступить?
– Отнять! – за соседа жестко выговорил рябой мужик. – Так, что ли!
– Я лично, – Николай Иванович обвел взглядом притихших мужиков, – другого пути не вижу.
Он достал прокламацию из «Колокола» и негромко, но внятно прочитал:
– «Что нужно народу?» «Очень просто, народу нужна земля да воля».
