Ипатия - Кингсли Чарльз (электронная книга .TXT) 📗
Но к удивлению и удовольствию девушки ее посетители, варвары, вели себя превосходно. Пелагия, как ребенок, наслаждалась своим торжеством и, желая выказать сопернице полное пренебрежение, предоставила ей свободу действий. Она приказала своим спутникам молчать и быть внимательными и в продолжение целого получаса сдерживала хихиканье юных спутниц. Вместе с тем тяжелое дыхание спящего амалийца, которого она уже два раза будила, стало громко разноситься по аудитории и, наконец, перешло в возмутительно громкий храп.
Вскоре сама Пелагия тоже сладко задремала. Тогда старый Вульф принял на себя обязанность поддерживать порядок. С того мгновения, как началась лекция, он не сводил глаз с Ипатии, и чуткое сердце девушки угадывало в нем внимательного слушателя. Ей нравилась улыбка, освещавшая суровое, изборожденное рубцами лицо Вульфа; седая борода его нередко склонялась на грудь, как бы в знак сочувствия к словам лектора.
Задолго до конца лекции Ипатия заметила, что совершенно инстинктивно обращалась своей речью как бы исключительно к новому слушателю. Ученики, занявшие последние скамьи и державшиеся весьма тихо и скромно, торопливо вскочили по окончании лекции, чтобы поскорее избежать опасной встречи с готами. К величайшему удивлению Ипатии с ними вместе приподнялся и старый Вульф; тяжелой походкой приблизился он к кафедре и положил свой кошелек к ногам Ипатии.
– Что это? – спросила она, несколько испуганная его угрюмой и дикой фигурой.
– Я плачу свой долг за то, что слышал сегодня. Ты поистине благородная дева: да соединит тебя Фрейя с супругом, достойным тебя, чтобы ты стала родоначальницей царской династии!
И старый Вульф удалился вместе со своим обществом. На глазах Пелагии соперница одержала явную, несомненную победу, а красавица готова была возненавидеть старого Вульфа.
Но он оказался единственным изменником. Остальные готы единогласно решили, что Ипатия слишком глупа, так как тратит свою молодость и красоту на какие-то поучительные беседы с мальчиками, разъезжающими на ослах.
В сопровождении готов Пелагия торжественно тронулась в обратный путь, ощущая странную тоску, несмотря на свою мнимую победу.
С детства живя только для удовольствий, Пелагия не знала высших потребностей. Но ее новая привязанность или, вернее, уважение, которое внушала ей мужественная энергия и сила красавца-гота, возбудило в Пелагии неведомое еще чувство: желание удержать при себе амалийца, жить для него, последовать за ним на край света, даже если она ему надоест, и он начнет ее презирать.
Постепенно под влиянием насмешливых улыбок и замечаний Вульфа в душе Пелагии зародилось опасение, не презирает ли ее амалиец уже и теперь?
За что же? Она не могла понять.
Красавица была печальна и недовольна – не собой, так как иначе она не была бы Пелагией, одаренной всеми совершенствами. Нет, – ее мучили те же странные сомнения, которые в эту эпоху закрадывались и в умы других людей.
«Почему не пользоваться счастьем, насколько оно нам доступно? – думала молодая женщина. – Разве отречение от личного счастья – заслуга?»
– Посмотри, Амальрих, вон на того старого монаха! – сказала вдруг она. – Почему он так уставился на меня? Скажи ему, чтобы он ушел.
Монах, на которого она указывала пальцем, был старик с тонкими чертами лица и длинной седой бородой; казалось, он понял ее слова, потому что внезапно обернулся, закрыл лицо руками и, к удивлению Пелагии, разразился рыданиями.
– Что это значит? Позовите его немедленно сюда, ко мне, – потребовала Пелагия, желая избавиться от тревожного ощущения.
Один из готов подвел к ней плачущего старца, который смело и спокойно остановился возле мула красавицы.
– Почему ты расплакался при виде меня? – задорно спросила она.
Старик взглянул на нее с нежной грустью и тихо, так, чтобы только она слышала его слова, ответил ей:
– Я не могу удержаться от слез, потому что, глядя на твою красоту, я вспоминаю, что ты осуждена на вечные адские муки!
– Адские муки? – повторила Пелагия, содрогаясь. – Как так? Почему?
– Разве тебе это неизвестно? – спросил старик, смотря на нее со скорбным удивлением. – Разве ты забыла, кто ты?
– Я? Да я никогда даже мухи не обидела.
– Почему у тебя такой испуганный вид, моя милая? Что тебе сказал старый негодяй? – спросил амалиец, замахиваясь бичом.
– О, не бей его! Приходи, пожалуйста, ко мне, прошу тебя. Завтра приходи и объясни мне, что ты хотел сказать.
– Нет, мы не позволим монахам приходить к нам. Прочь, болтун! Благодари Пелагию, что твоя шкура осталась Цела!
И амалиец, схватив под уздцы мула красавицы, поспешил уехать, в то время как старик провожал их печальным взглядом. Прелестная грешница, очевидно, смутила старого пустынника, потому что он не скоро успокоился.
Вздохнув свободно, монах поспешил к дверям музея и здесь стал внимательно разглядывать лица выходивших, терпеливо снося неизбежные шутки и замечания учеников.
– Ну, старый кот, какую мышь караулишь ты тут?
– Спрячься скорей, а то мыши отгрызут тебе бороду.
– Вот моя мышь, – с улыбкой сказал монах, положив руку на плечо Филимона, с удивлением увидевшего перед собой тонкие черты и высокий лоб Арсения.
– Отец мой! – воскликнул он в порыве радости и любви.
Да, юноша давно ожидал этой встречи, но теперь смертельно побледнел, когда настал момент свидания. Ученики заметили его волнение.
– Руки прочь, старая мумия!.. Он принадлежит нам и нашей корпорации, твой сын! У монахов, не имеющих жен, не может быть сыновей. Не отколотить ли нам его, Филимон?
– Советую вам разойтись. Ведь готы еще недалеко! – возразил Филимон, научившийся давать меткие, остроумные ответы. Затем, опасаясь новой дерзости со стороны молодежи, юноша увлек за собой старика и молча пошел с ним по улице в ожидании неизбежного объяснения.
– Это твои друзья?
– Избави, Боже! У меня нет ничего общего с ними, кроме того, что мы вместе сидим в аудитории Ипатии.
– У этой язычницы?
– Да, у язычницы! Ты, наверное, виделся с Кириллом, прежде чем прийти сюда.
– Видел и…
– И? – прервал его Филимон. – Тебе передали все, что может придумать злоба, тупость и мстительность. Тебе сказали, что я наступил ногой на крест, совершил жертвоприношения перед всеми богами Пантеона, а, должно быть, и…
Сильно покраснев, Филимон продолжал:
– Что я и… это чистое, святое существо, которое следовало бы почитать как царицу света, не будь она язычницей… – Он остановился.
– Разве я сказал тебе, что верю речам, которые, быть может, слышал?
– Нет, но так как все это самая низкая ложь, то поговорим лучше о чем-либо другом. Во всем остальном я с радостью отвечу на все твои вопросы, дорогой отец…
– Я тебе еще не предлагал их, дитя мое!
– Да, конечно. В таком случае, оставим этот предмет.
Филимон засыпал старого друга вопросами о нем самом, о Памве и всех обитателях лавры, испытывая неизъяснимую радость от обстоятельных и добродушных рассказов Арсения.
Умный старик угадывал причину лихорадочного оживления и словоохотливости Филимона.
– А все-таки ты кажешься мне бледным и худым, мой бедный мальчик!
– Это от усиленной умственной нагрузки, – возразил юноша. – Но теперь я щедро вознагражден, а в будущем ожидаю еще большего.
– Дай Бог! Но кто эти готы, с которыми я только что встретился на улице?
– Ах, отец мой! – обрадовался Филимон возможности поговорить о постороннем. – Так это, значит, с тобой Пелагия беседовала, остановившись в конце улицы? О чем мог ты говорить с подобным существом?
– Про это знает Всевышний! Непонятная симпатия овладела мной при виде… Ах, бедная, несчастная девушка! Но где же ты мог с ней познакомиться?
– Вся Александрия знает эту гадкую женщину! – сказал чей-то голос позади них.
Это был маленький носильщик, давно уже наблюдавший за ними и шедший следом. Он не мог далее молчать и решил принять участие в их разговоре.
