Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы (Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы) - Павлищева Наталья Павловна
Екатерина поручила.
Алексей Орлов действительно сумел влюбить в себя ту, что называла себя дочерью Елизаветы. Заманив ее на борт российского корабля, сумел доставить княжну Тараканову в Россию…
Героизм Григория, проявившийся во время усмирения бунта в Москве, был наставнику цесаревича вовсе ни к чему, его следовало поскорее убрать от императрицы, причем новое поручение должно быть провальным. Но что бы ни придумывал Никита Иванович, все не годилось. Орлов ходил героем, и сдвинуть его с места не представлялось возможным.
Как всегда, вмешался случай и, как всегда, причиной оказались не чьи-то хитрые выдумки, а собственная натура Гришки.
Панин мужчина, он не сообразил, что больнее всего на женщину действуют даже не поставленные синяки или прилюдные оскорбления, даже умная императрица умудрялась прощать такие выходки любовнику. Больнее всего ударила по ее душе банальная измена Орлова. Он изменял всегда и часто, но, пока это бывали интрижки на стороне или хотя бы не у нее на глазах, Екатерина терпела, умудрялась не замечать, убеждала себя, что все мужчины таковы, что это нормально для молодого, сильного человека…
Но тут…
Императрица знаком подозвала к себе Протасову, та склонилась к Екатерине, прислушиваясь.
— Где Григорий Григорьевич, что-то его не видно?
Вообще-то, хитрая Протасова знала, где Орлов, она всегда все знала, но как сказать об этом государыне, чтоб не навлечь на себя недовольство? Как-то так пожала плечами, мол, там… что императрица закусила губу.
— А Брюс?
Анна одними губами прошептала:
— Там же…
— Господа, извините, я вас покину на минуту… Дамские дела, — вздохнула Екатерина. Все понимающе закивали…
Когда удалились из комнаты, императрица только коротко приказала:
— Веди!
В эту минуту Протасова даже пожалела, что вмешалась в это дело, ежели государыня простит Орлова, то самой Анне после того несдобровать: и от фаворита не упасешься, и Екатерина коситься непременно станет, потому как свидетельница унижения ей не нужна. Но делать нечего, пришлось вести.
Из-за двери, куда пришли, доносились звуки, без сомнения говорившие о том, чем за ней занимаются.
Екатерина сама резким движением толкнула дверь. На столике всего одна свеча, но и того достаточно, чтобы разглядеть зад фаворита и ту, что под ним. Любовники услышали и звук отворявшейся двери, и голос императрицы, брезгливо произнесшей:
— Швайн!
Вскочили оба, Прасковья Брюс принялась одергивать подол, скороговоркой уговаривая:
— Катиш… это он все… насильно, Катиш… я ничего…
Орлов тоже был немало смущен, забормотал:
— Ага, насильно… сама пристала, ровно банный лист…
Лицо императрицы перекосила гримаса презрения:
— Пшли вон!
— Кать, да не верь ты ей, сучке! Соблазняла же!
— Пшли оба!
Проходя мимо императрицы, Григорий остановился и, недобро усмехнувшись, тихонько посоветовал:
— Ты не очень-то. Помни, кто тебя на престол возвел, но ведь и скинуть можем…
Она промолчала, то ли не в силах больше говорить, то ли просто не зная, чем возразить.
Конечно, после восшествия прошло десять лет, многое изменилось, едва ли гвардия поднимется за Орловым, но Екатерина знала то, чего не знали остальные. Не гвардия и даже не бешеный нрав Григория Орлова был ей страшен, а то, что знал другой Орлов — Алехан. Даже удалив от себя Гришку, она должна оставить при деле Алексея. Григорий всем хорош, да только не в деле, и его неверность тоже надоела. Императрица брезглива, понимая, что любовник, помимо нее, с девками в банях балуется, не раз заставляла мыться перед тем, как к себе допускать. Но если он еще и фрейлин перебирать станет…
Орлову многие, как Брюсиха, уступить готовы. Даже если он и впрямь домогался, то Прасковья хороша, нет, чтобы отвадить, завалилась и подол задрала.
— Позови ко мне Панина…
— Сюда?
Протасова права, не в будуаре же с Никитой Ивановичем разговаривать. И прямо сейчас тоже не стоит, в обиде многое ненужное можно сказать.
— Нет, пусть завтра поутру зайдет в кабинет.
Ночью Григорий, чувствуя, что виноват, сам, без зова пришел к Екатерине. Но дверь, ведущая в ее покои, была закрыта. Постучал, подождал, еще постучал…
Ответа все не было.
Ишь ты, какие мы обидчивые! Ну и пусть выкобенивается, точно без нее баб мало. Хотел кого посговорчивей кликнуть или вовсе в свой дворец уехать и загулять, но не рискнул. Ничего, небось ночь одна помается, к утру сама пришлет позвать да одарит чем. Так уже не раз бывало. Катерина долго сердиться на фаворита не умела, быстро шла на попятный.
И утром вызова не последовало, мало того, когда Орлов попытался прийти в кабинет, Екатерина на фаворита не обратила никакого внимания, только косо глянула и продолжила заниматься своими делами.
Панин сообразил мгновенно: не воспользоваться таким разладом между любовниками было грешно. Он нашел фавориту дело подальше от столицы, долгое, нудное и заведомо для него не подходящее, но такое, что могло принести в случае успеха славу.
Война с турками шла успешно, их били и на суше, и на море. Европа была в ужасе, хотя и грозила за обиду, нанесенную турецкому флоту, почти войной, но едва ли пошла бы на это. Турки запросили мира. Несмотря на все успехи, Румянцев тоже просил мира. Людские потери были немалыми, провианта и лошадей не хватало, не хватало и оружия, люди устали.
Но мир этот обязательно нужно заключить на своих условиях, большой контрибуции мало, нужен еще Азов, свободный выход в море и проход через Дарданеллы, но главное — независимый от турок Крым. Этого пока не понимал никто, поскольку сам Крым независимости не требовал. Вернее, турки сразу поняли, в чем задумка русских — у императрицы были свои планы на Крым, что и случилось в дальнейшем.
Такой мир не устраивал Турцию: они еще не были вымотаны войной, гибель флота в Чесменской бухте не означала гибель самой Турции. Но на переговоры согласились.
Турки — не зачумленная Москва, на которую достаточно было просто гаркнуть и толково распорядиться, в переговорах необходимы хитрость и выдержка — то самое, чего у Григория Орлова заведомо не было. Понимала ли это Екатерина? Наверное, да, но на назначение Григория Орлова главой с русской стороны на переговорах согласилась.
Орлов все-таки пришел к Екатерине, ее злость уже несколько поостыла, но и желания бросаться в объятья к любовнику не было.
И снова Потемкин…
Григорий Потемкин получил отпуск осенью 1770 года. Чумные карантины еще только ставились и помешать проезду не могли, потому в Петербург прилетел, точно на крыльях. Мечтал предстать перед глазами императрицы. За тот год, что провел в армии да в атаках на неприятеля, многое успел передумать.
Сначала старался любые мысли об императрице гнать от себя, точно чуму. Но сладить с собственным сердцем никак не удавалось. Часто лежал без сна, мысленно уносясь туда, в Петербург, во дворец, слышал ее голос, смех, словно встречался с ее голубыми глазами. Но тут же вздрагивал, хмурился, вспоминая собственное увечье. Нет, ему закрыта дорога к императрице, ведь после возвращения из лавры старалась держать подальше, а при дворе словно вовсе не замечала.
Но что бы ни думал, как себя ни осаживал, мысли невольно снова и снова возвращались к Екатерине. А уж когда Румянцев объявил об отпуске, и вовсе голову потерял. Армейские приятели смеялись:
— Кто ж тебя там ждет, в Петербурге, что так волнуешься?
Кто ждет? Никто, а вот он сам ждал встречи с замиранием сердца. И мысленно видел Екатерину не строгой императрицей, просившей не рисковать головой попусту, а молодой еще, стоящей с распущенными волосами перед гвардейскими полками. Ничего не мог с собой поделать, хотя понимал, что прошло восемь лет, что она изменилась.
А еще до смерти хотелось услышать ее голос, ее немецкий акцент, ее смех. Это было наваждение — любить недоступную женщину, прекрасно понимая, что увечье навсегда перечеркнуло саму возможность попасть в ее близкий круг! Но когда это сердце спрашивало, можно или нельзя, стоит или нет, можно ли надеяться? Ему наплевать на все запреты и разумные суждения, коли полюбит, так что простая баба, что императрица — все равно.
