Ключ - Алданов Марк Александрович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗

Сомнений быть не могло. Желтый томик Леонида Андреева, лежавший на коврике у постели, был такой же действительностью, как листок с тригонометрическими формулами. Жизнь была сложна, и неприятности вроде письменного, к счастью, не сплошь ее заполняли. «Ну, мы еще поборемся!» — решительно сказал себе Витя. Он даже подумал было, не пожертвовать ли борьбе остающимися тремя минутами. Но это было все-таки слишком обидно. Будильник неприятно тикал. Кончик стрелки, упорно ползший к цифре X, только переползал на средину третьей черточки. Витя повернул голову к окну. Там, над порванной кистью, где немного отставали шторы, было совершенно черно. «Холод, верно, отчаянный», — содрогаясь, подумал Витя. В его комнате по гигиеническим соображениям родителей по утрам тоже было холодно, градусов десять. «Да, надо еще многое обдумать… Значит, решено: удрать после пятого урока… Затем в библиотеку, оттуда к Альберу… Это очень кстати, что Маруся заболела… Денег достаточно… В ресторан, пожалуй, в „голландке“ не пустят, значит, надеть пиджак… Ну, да, конечно, могут скалить зубы сколько им угодно». В классе всех, менявших «голландку» на платье взрослых, обычно встречали овацией. Стрелка надвинулась на пятнышко цифры X. Витя откинул одеяло и, дрожа от холода, стал одеваться. Теперь самое неприятное было позади.

Умывшись, одевшись, проделав гимнастические упражнения, нужные для развития мускулов и силы воли, Витя на цыпочках прошел в полутемную столовую. Горничная подтвердила, что кухарка больна и что настоящего обеда, верно, не будет, барыня велели купить ветчины и яиц. Витя поручил горничной сказать, что он плотно закусит в училище и чтоб его к обеду не ждали. Затем он вошел в свою комнату, развернул лежавший на ночном столике листок и, закрыв рукой правую сторону, принялся себя проверять. На тангенсе 2а он сбился, и пришлось заглянуть в правую сторону листка. «Да, конечно, два тангенс „а“, деленное на единицу, минус тангенс квадрат „а“… Теперь буду помнить», — бодро утешил себя Витя. Он тщательно сложил листок в крошечный квадратик, потянулся рукой к тому месту, где был карман на «голландке», и не без гордости вспомнил, что на нем пиджак. Витя спрятал листок в жилетный карман. Впрочем, он предполагал этим листком воспользоваться, только в самом крайнем случае, так как вопреки школьным традициям считал это не вполне честным. «Разве уж если затмение найдет, как тогда перед третьей четвертью…»

Витя сложил книги и тетради в портфель (в Тенишевском училище ранцев не полагалось, что составляло предмет зависти гимназистов), сосчитал деньги в кошельке — было три рубля девяносто копеек — и вышел в переднюю. В кабинете Николая Петровича из-под двери уже светился огонь. «Много работает папа, все больше в последнее время, — огорченно подумал Витя. — Верно, дело Фишера» (дело это очень занимало и тревожило мысли Вити). Перед уходом он взглянул в почтовый ящик — нет ли для него писем (хоть получал он письма раза два в год)? В ящике ничего не оказалось, кроме «Речи» и «Русских ведомостей». Витя хотел было пробежать официальное сообщение, но махнул рукою: времени больше не оставалось, да и официальные сообщения теперь были неинтересны. Он и флажков давно не переставлял на карте — в первые месяцы войны делал это с необычайным интересом и знал фронты не хуже главнокомандующего.

У него был занятой день. Накануне ему позвонила по телефону Муся и просила его прийти к ним вечером на совещание о любительском спектакле. Наталья Михайловна поворчала, — что ж это, ходить в гости каждый день, когда же уроки готовить? — но благодаря протекции Николая Петровича Витю отпустили.

Пришел он к Кременецким именно так, как следовало, с небольшим, тонко рассчитанным опозданием, чтобы не быть — избави Боже! — первым. Муся вышла к нему навстречу и крепко, с очевидной радостью пожала ему руку.

— Я очень, очень рада, что вы согласились играть, — сказала она, медленно вскинув на него глаза, как делают в «первом плане» кинематографические артистки. Витя так и вспыхнул от счастья и от гордости. На Мусе было зеленое, расшитое золотом закрытое платье со стоячим меховым воротником и с меховыми манжетами, его заметили все гости, а Глафира Генриховна была им, видимо, потрясена. Это в самом деле было в осенний сезон ударным платьем Муси — портниха Кременецких скопировала последнюю модель Ворта, еще никому не известную в Петербурге.

Совещание происходило в будуаре. Гостей собралось немного. Преобладала молодежь. Был, однако, и князь Горенский, принятый молодежью как свой. В плотном, красивом, очень хорошо одетом человеке, сидевшем на диване под портретом Генриха Гейне, Витя с радостным волнением узнал известного актера Березина, которого он знал по сцене и по газетам, но вблизи видел впервые. Этим знакомством можно было похвастать: Березин, несмотря на молодые годы, считался одним из лучших, передовых артистов Петербурга.

— Сергея Сергеевича вы, конечно, знаете? Сергей Сергеевич согласился руководить нашим спектаклем, — сообщила Вите Муся.

— Ах, я ваш поклонник, как все, — сказал комплимент Витя. Он потом долго с удовольствием вспоминал это свое замечание. Березин снисходительно улыбнулся, склонив голову набок. Признанный молодежью актер был со всеми ласков, точно заранее благодаря за восхищение, которое он должен был вызывать у людей, в особенности у дам.

Вслед за Витей в будуар вошел медленными шагами, с высоко поднятой головою, со страдальческим выражением на лице поэт Беневоленский, автор «Голубого фарфора».

— Ну, теперь, кажется, все в сборе, — сказала, здороваясь с ним, Муся. — Мы как раз были заняты выбором пьесы. Платон Михайлович Фомин предлагает «Флорентийскую трагедию» Уайльда. Но Сергей Сергеевич находит, что она нам будет не по силам. Я тоже так думаю.

— Трудно нам будет, — подтвердил, качая головой, Березин.

— Не трудно, а просто невозможно.

— Alors, je n’insiste pas… [34] Co мной, как с воском, — сказал Фомин.

— А что бы вы сказали, господа, об «Анатоле» Шницлера? — осведомился князь Горенский.

— Играть немецкую пьесу? Ни за что!

— Ни под каким видом!

— Господа, стыдно! — возмущенно воскликнул князь. — Тогда ставьте «Позор Германии»!

— Давайте, сударики, сыграем с Божьей помощью «Медведя» или «Предложение», — сказал Никонов своим обычным задорным тоном горячего юноши. Фомин пожал плечами.

— Лучше «Хирургию», — язвительно произнес поэт, видимо, страдавший от всех тех пошлостей, которые ему приходилось слушать в обществе.

— Мы не в Чухломе.

— Вы бы в самом деле еще предложили «Меблированные комнаты Королева», — набросилась на Никонова Муся.

— И расчудесное дело!..

— Перестаньте дурачиться… Господа, я предлагаю «Белый ужин»…

— Rostand? — спросил Фомин. — Хорошая мысль. Но тогда, разумеется, по-французски?

— Разумеется, по-русски, что за вздор!

— Есть прекрасный перевод в стихах.

— Стихи Ростана! — тихо простонал Беневоленский.

— Конечно, по-русски.

— По-русски так по-русски, со мной, как с воском.

— Я нахожу, что Ростан…

Березин постучал стальным портсигаром по столу.

— Господа, — произнес он с ласковой улыбкой. — на некоем сборище милых дам председательница, открывая заседание, сказала: «Mesdames, времени у нас мало, а потому прошу всех говорить сразу, одновременно». — Он переждал минуту, пока смеялись слушатели, тихо посмеялся сам и продолжал: — Так вот, чтоб не уподобиться оной председательнице и оному собранию, рекомендую ввести некий порядок и говорить поочередно.

— Я присоединяюсь.

— Я предлагаю избрать председателя, — сказала Глафира Генриховна.

— Сергея Сергеевича!.. Сергей Сергеича!..

— Ну, разумеется.

— Сергей Сергеевич, берите бразды правления.

— Слушаю-с, беру.

— Прошу слова по личному вопросу, — сказал князь Горенский. — Господа, если вы выберете пьесу в стихах, честно говорю заранее: я пас. Воля ваша, я зубрить стихи не намерен.