Книга судьбы - Паринуш Сание (лучшие книги .TXT) 📗
– Нет уж, госпожа Масумэ! Так не пойдет. Телефон исключительно для серьезных дел, а не для пустой женской болтовни. Мне понадобился телефон для неотложных сообщений, линия должна быть всегда свободна. В основном нам будут звонить, а не мы. И помни: наш номер ты никому не должна давать.
– Как это? Мои родители не должны знать номер нашего телефона? А я-то думала, господин решил поставить телефон, потому что он за меня беспокоится, ведь он отлучается и на день, и на ночь и хочет по крайней мере знать, как я себя чувствую – да и я смогу кого-нибудь вызвать, если роды начнутся неожиданно.
– Не расстраивайся. Конечно, ты можешь пользоваться телефоном, если понадобится. Я лишь прошу тебя не болтать по телефону двадцать четыре часа в сутки и не занимать постоянно линию.
– Да и кому бы я могла позвонить? Подруг у меня нет, а у родителей нет телефона, звонить они ходят к госпоже Парвин. Остаются только твоя мать и сестры.
– Нет! Нет! Не вздумай давать им номер, не то они будут все время звонить и проверять, где я.
Телефон установили, у меня вновь появилась связь с внешним миром, совсем было прервавшаяся: в холодную зимнюю погоду на последних месяцах беременности тяжело выходить. С госпожой Парвин я разговаривала каждый день. Она часто приглашала к себе матушку, чтобы та могла поговорить со мной, а если мама была занята, со мной болтала Фаати. Наконец мать Хамида узнала про телефон и, раздосадованная, обиженная, вытребовала у меня номер. Она вообразила, будто это я не захотела давать ей номер: не могла же я ей признаться, что так распорядился ее сын. С того дня она звонила по меньшей мере дважды в день. Постепенно я разгадала график ее звонков и, если была уверена, что это свекровь, попросту не брала трубку. Слишком стыдно было врать ей: мол, Хамид еще спит, вышел за покупками, принимает ванну.
Первая судорога боли застала меня врасплох холодной зимней ночью. Мной овладели тревога и страх. Как же дать знать Хамиду? Мысли пришли в смятение. С трудом я справилась с собой и припомнила наставления врача. Нужно собраться, отмечать паузы между схватками и разыскать Хамида. У меня имелся только его рабочий телефон, и хотя я понимала, что в такой час там никого не будет, я все же набрала этот номер. Нет ответа. Телефонов его друзей я не знала. Необычная предосторожность: он никогда не записывал ни телефоны, ни адреса, старался заучить их наизусть. Говорил, что так безопаснее.
Единственным выходом оставалось позвонить госпоже Парвин. Неудобно будить всех посреди ночи, но болезненные схватки быстро заставили меня отбросить сомнения. Я набрала номер. В трубке эхом отдавались гудки, но никто не подходил. Я знала, что у госпожи Парвин крепкий сон, а ее муж был тугоух. Я повесила трубку. Два часа ночи. Я сидела и следила за стрелкой часов. Теперь схватки сделались регулярными, но какие-то они были не такие, как я себе представляла. Минуты шли, и с каждой минутой мне становилось все страшнее. Подумала, не позвонить ли матери Хамида. Но что я ей скажу? Как признаюсь, что Хамида нет дома? Вечером я наврала ей, что Хамид уже вернулся с работы и заглянул к Биби. Потом Хамид откуда-то позвонил, и я велела ему отзвонить матери и сказать, что он засиделся у Биби. Если бы теперь я сказала ей, что Хамид вовсе не приходил домой, она бы обвинила во всем меня, а беспокойство за сына свело бы ее с ума. Она бы объездила все больницы, бродила бы по улицам в поисках Хамида. Ее любовь к сыну граничила с одержимостью, не было в ней ни смысла, ни последовательности.
Какие глупые мысли приходили мне в голову! Я расхаживала взад-вперед по комнате, обеими руками придерживая снизу живот. В панике мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок. Каждый раз при очередной схватке я замирала на месте и изо всех сил старалась не издать ни звука, но потом сообразила: вопи я хоть во все горло, никто не услышит. Биби глухая, да и спит крепко, и даже если бы я ухитрилась ее разбудить, чем она поможет? Вспомнился рассказ тети: когда у Махбубэ начались схватки, ее муж так перепугался, что принялся кругами бегать вокруг нее и приговаривать, как он ее любит и обожает. И при этом воспоминании моя душа преисполнилась ненависти и отвращения: моя жизнь, жизнь нашего ребенка в глазах Хамида не стоили ни гроша. Я глянула на часы – половина четвертого. Снова я позвонила госпоже Парвин и на этот раз отсчитала много, много гудков, но все напрасно.
Я подумала: может быть, мне следует одеться и выйти на улицу – рано или поздно кто-нибудь проедет мимо, заметит меня и подвезет до больницы. Десятью днями ранее я собрала сумку с вещами для себя и младенца. Сейчас я открыла ее, все выложила и достала список, который составила со слов врача и Мансуре, потом снова аккуратно все сложила и убрала в сумку. Схватки продолжались, но мне показалось, что паузы между ними вновь сделались нерегулярными. Я прилегла на постель и подумала: возможно, я ошиблась. Нужно сосредоточиться.
Я глянула на часы: четыре двадцать. В следующий, как показалось, миг меня разбудила острая, пронизывающая боль – но была уже половина седьмого. Значит, схватки ненадолго утихли и я заснула. Стало совсем не по себе. Я кинулась к телефону и снова набрала номер госпожи Парвин. На этот раз буду трезвонить, пока кто-нибудь не ответит. Прозвучало двенадцать гудков, прежде чем на том конце сонный голос госпожи Парвин произнес “алло”. Услышав этот голос, я расплакалась и крикнула в трубку:
– Госпожа Парвин, помогите мне! Ребенок!
– О боже! Поезжай в больницу! Поезжай! Мы сейчас приедем туда.
– Как? Со всеми вещами?
– А Хамид не дома?
– Нет. Он не вернулся вечером. Я вам, наверное, раз сто звонила ночью. Благодарение Богу, ребенок пока ждет.
– Одевайся. Сейчас приедем за тобой.
Через полчаса госпожа Парвин примчалась вместе с матушкой, и они отвезли меня в больницу на такси. Боль усилилась, но теперь я чувствовала себя спокойнее. В приемном покое врач сказал, что ребенок еще не готов. Мать взяла меня за руку и сказала:
– Если женщина во время схватки молится, в ее молитве не будет отказа. Молись, чтобы Аллах простил твои грехи.
Грехи? Какие же я совершила грехи? Единственный грех – когда-то кого-то любила; то было сладчайшее воспоминание всей моей жизни, и я вовсе не хотела, чтобы его стерли из моей памяти.
Миновал полдень, а малыш все еще не собирался появляться на свет. Мне делали уколы, но пользы от них не было. Каждый раз, когда госпожа Парвин заходила в мою палату, она со страхом поглядывала на меня и, поскольку сказать ей было нечего, повторяла один и тот же вопрос: “Где же Хамид-ага? Позволь мне позвонить его матери. Может быть, родители знают, где он?”
Со стоном, обрывками слов я отвечала:
– Нет, не надо. Он сам позвонит в больницу, когда вернется.
Дымясь от гнева, мать вопрошала:
– Что все это значит? Разве его матери не следует приехать сюда и узнать, что сталось с ее невесткой и внуком? Что ж за люди такие невнимательные!
От ее неустанной ворчни мне становилось только хуже.
К четырем часам дня матушка уже не могла совладать со своей тревогой, а за дверью послышался голос моего отца:
– Где этот врач? Что за чушь, как это его извещают о состоянии пациентки по телефону? Он должен находиться при ней!
– Где же наши акушерки? – подхватила мать. – Моя девочка мучается от боли весь день! Сделайте же что-нибудь!
От боли я порой теряла сознание. Сил не оставалось даже стонать.
Госпожа Парвин вытерла пот с моего лба и попыталась подбодрить матушку:
– Не переживайте так! Роды всегда причиняют страдания.
– Нет, вы не понимаете. Я присутствовала при родах многих моих родственниц. Моя другая сестра, упокой ее Аллах, вот так же мучилась. И когда я гляжу, как страдает Масумэ, я словно вновь вижу перед собой Марзийе.
Странно: через пелену боли я слышала и понимала все, что происходило вокруг. Матушка знай твердила, как то, что со мной происходит, похоже на то, как умирала Марзийе, а я с каждой минутой слабела, и надежда во мне слабела. Я уже почти поверила, что тоже обречена.
