Столпы Земли - Фоллетт Кен (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
На смертном одре лежал приор Джеймс.
Раскрыв от неожиданности рот, Филип во все глаза смотрел на покойника. Теперь все должно измениться. Будет новый приор, новая надежда...
Однако это ликование по поводу смерти преподобного брата, пусть даже и во многом виноватого, было совершенно неуместным. Филип изобразил на лице скорбь и предался горестным мыслям. Он вспомнил, каким был приор в последние годы жизни – седым, сутулым старцем с худым лицом. Теперь его извечное выражение усталости, озабоченности и неудовольствия исчезло, и он казался успокоенным. Стоя подле гроба на коленях и читая молитву, Филип подумал, что, возможно, в последние годы жизни сердце старика терзалось под гнетом каких-то грехов, в коих он так и не покаялся: обиженная им женщина или зло, причиненное невинному человеку. Но, что бы там ни было, не стоит говорить об этом до дня Страшного суда.
Как ни старался Филип, мысли его постоянно обращались к будущему. Нерешительный, суетный, бесхребетный приор Джеймс безуспешно пытался удержать монастырь в своих немощных руках. Теперь здесь должен появиться кто-то новый, кто сможет наладить дисциплину среди обленившихся слуг, привести в порядок полуразвалившуюся церковь и прибрать к рукам собственность монастыря, превратив его в могучую силу, предназначенную для добрых деяний. Филип был слишком взволнован. Он встал и легкими шагами отошел от гроба, заняв свободное место на хорах.
Службу вел ризничий Эндрю из Йорка, раздражительный краснолицый монах, которого, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар. В монастыре он отвечал за проведение служб, книги, святые мощи, церковное облачение и утварь и большую часть имущества собора. Под его началом были регент хора, обеспечивавший музыкальное сопровождение служб, и хранитель монастырских сокровищ, который следил за сохранностью разукрашенных драгоценными каменьями золотых и серебряных подсвечников, потиров и прочей утвари. Над ризничим не было других начальников, кроме самого приора да его помощника Ремигиуса, закадычного приятеля Эндрю.
Ризничий читал молитву обычным для него тоном с трудом сдерживаемой досады. Мысли Филипа были в смятении, когда он заметил, что вся служба проходит совсем не так, как подобало скорбному моменту. Он увидел, что несколько молодых монахов шумели, разговаривали и даже смеялись, подшучивая над старым наставником, который, сидя на своем месте, заснул. Эти монахи – а большинство из них совсем недавно сами были его учениками, и, наверное, на их спинах еще горели рубцы от его плетки – кидали в старика скатанные из грязи шарики. Каждый раз, когда комочек попадал ему в лицо, он вздрагивал и шевелился, но продолжал спать. Все это происходило на глазах у Эндрю. Филип оглянулся, ища монаха, в обязанности которого входило поддержание дисциплины. Но тот был на дальнем конце хоров; он увлеченно беседовал с другим монахом, не обращая внимания ни на службу, ни на поведение этих молодых людей.
Еще некоторое время Филип молча наблюдал. Он терпеть не мог подобные выходки. Один из монахов, симпатичный юноша на вид лет двадцати, с озорной ухмылкой, похоже, был заводилой. Филип видел, как он подхватил на кончик ножа растопленное сало горевшей свечи и капнул им на лысину старика. Почувствовав на голове горячий жир, монах вскрикнул и проснулся; юнцы прыснули от смеха.
Вздохнув, Филип встал. Он подошел к молодому человеку сзади, схватил его за ухо и без церемоний потащил в южный придел. Эндрю оторвался от молитвенника и нахмурился – ничего предосудительного, по его мнению, не произошло.
Когда они были уже вне слышимости остальных монахов, Филип остановился, отпустил ухо юноши и строго произнес:
– Имя?
– Уильям Бови.
– И что за дьявол вселился в тебя во время торжественной мессы?
– Меня утомила служба, – угрюмо проговорил Уильям.
Филип всегда презирал роптавших на свою долю монахов.
– Утомила? – Он слегка повысил голос. – Что же такое ты сегодня сделал?
– Заутреня да месса среди ночи, потом перед завтраком, потом еще одна, потом занятия и теперь вот торжественная литургия, – дерзко ответил Уильям.
– А ел ли ты?
– Завтракал.
– И надеешься, что будешь обедать?
– Надеюсь.
– Большинство людей в твоем возрасте от зари до зари надрываются в поле, чтобы заработать себе на завтрак и обед, и, несмотря ни на что, они отдают часть своего хлеба тебе! Знаешь, почему они делают это?
– Знаю, – проговорил Уильям, глядя в землю и переступая с ноги на ногу.
– Говори же.
– Они делают это, потому что хотят, чтобы монахи молились за них.
– Верно. Трудолюбивые крестьяне дают тебе и хлеб, и мясо, и теплое жилье, а ты так утомился, что нет сил ради них спокойно отсидеть торжественную мессу!
– Извини, брат.
Филип пристально посмотрел на Уильяма. Большого вреда от него не было. Во всем виноваты старшие, которые смотрели сквозь пальцы на безобразное поведение молодых монахов в церкви.
– Если тебя утомляют службы, почему тогда ты стал монахом? – спокойно спросил Филип.
– Я у отца пятый сын.
Филип кивнул.
– И, без сомнения, он дал монастырю участок земли, чтобы тебя приняли?
– Да, целое хозяйство.
Обычная история: человек, у которого было слишком много сыновей, одного из них отдавал Богу, а чтобы Господь не отверг его дар, еще и присовокуплял часть своей собственности, достаточную для поддержания скромного бытия будущего монаха. По этой причине многие молодые люди, отдаваемые в монастырь, вовсе не были склонны к такой жизни и вели себя порой из рук вон плохо.
– А что, если тебя перевести отсюда в какой-нибудь скит или, скажем, в мою скромную обитель Святого-Иоанна-что-в-Лесу, где нужно много трудиться на воздухе и гораздо меньше времени молиться? Не кажется ли тебе, что тогда ты будешь относиться к службам с большим уважением?
Лицо Уильяма вспыхнуло.
– Да, брат, кажется.
– Что ж, я подумаю, что можно сделать. Но не слишком радуйся – возможно, нам придется подождать, пока у нас не будет нового приора, и уже его попросить о твоем переводе.
– Все равно благодарю тебя!
Служба закончилась, и монахи друг за другом начали покидать церковь. Филип приложил палец к губам, тем самым давая понять, что разговор окончен. Когда вереница монахов проследовала через южный придел, Филип и Уильям присоединились к процессии и вышли в крытую галерею, примыкающую к южной стороне нефа. Там строй монахов распался, и они стали разбредаться кто куда. Филип направился было на кухню, но ризничий преградил ему дорогу. Он стоял перед ним в агрессивной позе – расставив ноги, руки на бедрах.
– Брат Филип.
– Брат Эндрю, – отозвался Филип, недоумевая: «Что это он задумал?»
– Ты зачем сорвал торжественную мессу?
Филип был ошеломлен.
– Сорвал? – воскликнул Филип. – Юноша вел себя безобразно. Он...
– Я сам в состоянии разобраться с нарушителями дисциплины на моих службах! – повысил голос Эндрю. Расходившиеся монахи остановились, наблюдая за происходящей сценой.
Филип никак не мог понять, в чем причина всей этой суматохи. Обычно во время служб старшие братья следили за поведением молодых монахов и послушников, и вовсе не было такого правила, что делать это мог только ризничий.
– Ноты ведь не видел, что происходило... – заговорил Филип.
– А может, я видел, но решил разобраться с этим позже.
– В таком случае что же ты видел? – с вызовом спросил Филип.
– Как смеешь ты задавать мне вопросы?! – заорал Эндрю. Его красное лицо приобрело фиолетовый оттенок. – Ты всего лишь приор захудалой лесной обители, а я уже двенадцать лет здесь ризничий и буду вести соборные службы так, как считаю нужным, без помощи всяких там чужаков, которые к тому же вдвое младше меня!
Филип начал думать, что он действительно поступил неправильно, – в противном случае почему Эндрю так взбесился? Но сейчас важнее было прекратить этот ненужный спектакль, разыгранный перед другими монахами. Филип подавил в себе гордость, покорно склонил голову и, стиснув зубы, произнес:
