Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Евпраксия отдернула занавеску, обдала Любашу запахом дорогих благовоний, села рядом с ней, обняла за плечи. Женским сердцем почуяла — не радость, беда вошла в избу Пашуты. Не по своей воле идет Любаша за Аверкия. Да и она, Евпраксия, будь даже среди холопок холопкой, даже самой обелью безродной, не пошла бы за этакого козла. Но дело было сделано, сваты уж просили показать невесту.
Любаша встала, и Евпраксия залюбовалась ее стройной фигурой. Да и лицом была она хороша — знать, не один парень сохнул по ней, думал — ему достанется. А вот на ж поди, приглянулась Аверкию; выдадут за него девку, нарожает она старосте сопливых ребятишек — мал мала меньше. Будет стирать мужу порты, стряпать да работать от зари до зари на огороде. К тридцати почернеет, превратится в старуху — обвиснут груди, пробороздят лицо, как орало поле, глубокие морщины.
Вышла Любаша к сватам бледная, прямая, по очереди поклонилась всем — отцу, боярину, дочери боярской, ме
ченоше Склиру, своему и Аверкиеву отцу. Оглядел ее Склир бесстыдным блудливым взглядом:
— Ай да ярочка!
— Ай да куница, красная девица,— поддакнул ему Петрил.
Любаша покраснела, а Склир бил уж отца ее по руке. Все, кроме невесты, остались запивать сделку. Аверкиеву отцу Вашке принесли из телеги шубу, он надел ее и сел к столу; Любашин отец Пашута тоже надел шубу и тоже сел к столу. Потом они встали и ударили друг друга по рукам.
— Жить да богатеть, друг друга любить,— прошамкал Вашка.
После пили меды, ели рыбу и курятину, а Любаша голосила за занавеской:
Покатись, мой зычен голос,
Ко всему роду-племени,
Ко всей-то родне сердечной...
Возле избы па лужайке толпилось полдеревни — бабы, мужики, малые ребятишки. Заглядывали в сени. Боярин распорядился выставить перед избой бочку меда — из своего запаса.
Пашута, охмелев, целовал Захарии руки, ерзал носом по мокрому столу:
— Век буду твоим должником, боярин...
— Ты и так мой должник,— отстранялся от него Захария.— Должок-то не забудь. К осени расчет. Помни...
Поздно вечером разошлись гости. Любаша уложила пьяного отца на лавку, вышла из избы — подышать ночным росным воздухом. Большая круглая луна выползала из-за леса. Прохладный ветерок тянул с Клязьмы. А за Клязьмой, в непроходимой чаще, утробно ухал филин.
Не Любаша первая шла замуж за нелюбимого, не она и последняя. Не в радость жить с Аверкием, а что делать?
У плетня выросла высокая тень — Любаша вскрикнула, хотела бежать в избу, но крепкая рука обняла ее, скользнула по плечам, по спине... Сразу узнала девушка боярского меченошу Склира. Горячие щеки его прижимались к ее лицу, жадные губы шептали ласковые бесстыдные слова. Не слыхивала еще Любаша таких слов, и, хоть противился разум, сердцем тянулась она к веселому меченоше.
— Люблю тебя, Любаша,— пьяно бормотал Склир,—
Не ходи к Аверкию, стар он. Уедем во Владимир. Будешь жить в красном тереме, в шелках-бархате красоваться, есть будешь с золотого блюда...
— Не могу я, оставь,— хмелея от его слов, несильно отстранялась Любаша. Кружилась у нее голова, манила мягкая трава за плетнем. Думала, слабея: «Да что же это я?..»
Заутра, чуть заря, поп Кирша отправился в церковь приготовиться к венчанью. С вечера перепил меду, утром похмелился и теперь, идя по деревне, про себя бормотал обряд, как бы не позабыть. Был он неграмотен, псалтырь открывал только для виду, а службу всю помнил наизусть — выучил еще при старом попе, отрабатывая ему за науку в поле. Да еще платил попу зерном, да медом, да воском... Думал: помрет поп — оставит ему свой приход. Ан поп и помер, съев грибков на поминках. Отнесли его на погост, и за упокой души над ним вдохновенно пел Кирша, молодой и счастливый. Мужики и бабы приняли нового попа милостиво — как-никак свой, из Заборья, а старого попа им оставил Микулица. Микулица перевел попа в Заборье из Двориков, откуда его выгнали прихожане: говорили, ругается непотребно на клиросе, хоть уши затыкай.
Первый раз венчал Кирша в церкви, да и то не в срок. Обычно свадьбы играли перед самым снегом, когда урожай соберут в снопы и снопы смолотят. Но Аверкию, видать, невтерпеж — боится, как бы кто не опередил его: Любаша — девка приметная.
«Дорогонько обойдется ему свадебка,— рассуждал Кирша, отпирая церковь и с удовольствием втягивая в себя запахи елея и горелого воска.— Дорого да сладко. Обменялись сваты пряником и пивом».
Из-под горы тащился к церкви дьячок, тоже с похмелья. Заплетаясь ногами, подбрел к Кирше, встал поодаль, чтобы винным духом не разило. Выругался Кирша:
— Святые угодники на пьяниц угодливы: что ни день, то праздник.
— То не пьян еще, коли шапка на голове,— в тон ему сметливо ответил дьячок.
Кирша погрозил ему кулаком:
— Поиграй-кось...
Прислушался. С противоположного конца деревни донеслось нестройное пение. Сквозь девичьи голоса прорывались надтреснутые звуки гудков.
— Скоморохов нарядили?
— Как водится,— ответил дьячок.— Невестушку в баню повели, косу расплели, смыли волю вольную да красу девичью...
— Ну, я тебе! — цыкнул на пего поп.
Свадебное шествие приближалось к церкви. В толпе плясали, стучали заслонками и колотушками. Скоморохи вертелись перед людьми, прыгали через головы, весело покрикивали:
— Золото с золотом свивалось, жемчужина с другою скаталась!
— Пей, чтобы курочки велись, а пирожки не расчинивались!
— Гусь с уткой идет, боярин вина несет!..
Шумели вволю. У церкви приутихли. Невеста склонилась, коснулась зубами церковного замка:
— Мне беременеть, тебе прихоти носить.
В полумраке, у налоя, покачивались тонкие языки лампадных огоньков — высвечивали серьезное лицо Кирши, покрывало, толстую книгу. С икон глядели глубокие глаза святых.
— Господи, господи...
Поплыли перед Любашей рубленые стены, холодом обдало сердце: грешна, грешна. Но Кирша уже читал молитву. Бабы позади невесты шептались:
— Аверкиева свеча дольше горит — быть вдовцом...
— Тьфу ты, нечистая сила.
Когда Любашу и Аверкия обводили вокруг налоя, сваха разодрала девичью повязку. К подножью налоя бросали деньги — сулили в дом молодым богатство.
Кирша раскраснелся от возбуждения — вдохновенный голос его взлетал под невысокие своды церкви, эхом докатывался до молодоженов. Аверкий счастливо улыбался. Через силу улыбалась и Любаша. Глаза же ее были прикованы к Склиру, стоявшему рядом с женихом. Меченоша держался прямо, бородка его топорщилась, губы были поджаты, левая рука до белоты сжимала крестовидную рукоять меча.
Венчальные свечи задули разом — чтобы жить и умереть вместе.
Едва живая вышла Любаша из церкви. А тут подружки окружили молодых.
Отставала лебедушка Что от стада лебединого,
Приставала лебедушка
Как ко стаду ко серым гусям,—
пели они. Скоморохи снова вырвались вперед, забренчали в гудки.
«Да как же это? — думала Любаша.— Почему?!» И опять, и опять вспоминала вчерашний вечер, красную луну над лесом, летящий с Клязьмы ветерок, сильные руки Склира и пылкий шепот его: «Люблю тебя, Любаша... Будешь жить в красном тереме, в шелках-бархате красоваться, есть будешь с золотого блюда...»
Подружки, набегая с боков, осыпали Любашу и прямого как жердь молчаливого Аверкия пшеном и просом.
— Дай бог вам любовь да совет,— наставляли старухи, утирая рты вышивными убрусами...
Вечером Склир упал боярину в ноги:
— Батюшка боярин, казни али милуй. Но без Любаши жить я не могу. Думал, пройдет. А не прошло — как дальше быть?..
Надолго, ох надолго запомнилась мужикам эта свадебка! Чего только не съедено было, а уж выпито-выпито-о...
15
Утром Захария отослал Склира во Владимир.
— Дурь-то из головы выбрось,— строго наказал он.— Перепугал ты меня давеча. Не твоя Любаша жена, богом со старостой моим венчана. Или нет на тебе креста?
