Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Раскина Елена Юрьевна (читать книги без регистрации txt) 📗
— Видел я в зрительную трубу, как ты моих ребят уложил, как ловко один против многих рубился, — на сносном немецком языке произнес фельдмаршал и даже похвалил пленного: — Знатный ты рубака! Научишь моих драгун клинком такие же чудеса выделывать! Награжу по заслугам…
Хольмстрем гневно встряхнул давно нечесаной шевелюрой:
— Я офицер Его Величества Карла Двенадцатого и не принимаю от врага предложений о службе!
Шереметев тяжело глянул на него в упор:
— Ты не понял. Это не предложение. Это приказ!
— Я не выполняю приказы московитов! — вспыхнул лейтенант.
— Ладно, ежели так, — спокойно ответил Шереметев. — Тогда отдам тебя чухонцам, которые в моем войске охотниками. Шведов они больно жалуют! Знаешь, чем они тебе почесть отдадут? Выдерут из первого же забора толстый да тупой кол и в задницу тебе засадят. А потом торчком поставят и в землю вкопают — вот он тебе все нутро и пропорет да сверху выйдет. Ты не бойся, малый! На колу, говорят, долго живут. Иные — день, а иные и подолее! Ну что, согласен теперь моих молодцов драгунскому ремеслу обучать?
Хольмстрем подавленно кивнул. Жестокий обычай латышских повстанцев был ему хорошо известен, и не было оснований полагать, что страшный Шереметис не выполнит своей угрозы.
— Вот и ладно! — просветлел лицом Борис Петрович. — Адъютант, как тебя там? Гришка Марков сын! Забери-ка этого молодца и первым делом сведи к лекарям, чтоб рожу его побитую обиходили. Затем накорми и водки дай, сколько спросит, а ты, недоросль, напиться не моги! Головой за него отвечаешь, чтоб не убег. Завтра день ему спать, а потом — деревянную шпагу в руки и в драгунский фрунт! Сам хвостом за ним ходи. Ты, Гришка, со шпагой ловок, смотри, чтоб учил этот швед наших ребятушек не за страх, а за совесть!
— Слушаю, господин фельдмаршал! — вытянулся перед командующим молоденький подпоручик, а затем сурово повернулся к Хольмстрему: — Эй ты, синебрюхий! Ходи за мной и не балуй, а то сталью защекочу! Ведите его, ребята!
Фельдмаршал удовлетворенно проводил глазами согнувшуюся и поникшую фигуру в синем мундире. Оставалось еще одно государево дело, после чего можно было предоставить разрушенный Мариенбург его судьбе. Приняв, наконец, из рук верного денщика свою палку, Шереметев направился к толпе горожан. Усталый глаз не выбирал среди этой грязно-многоцветной массы лиц и образов. А, быть может, Борис Петрович и сам не хотел встречать опустошенных взглядов людей, привычную мирную жизнь которых он со своим войском только что превратил в руины. С тех стародавних пор, как война гуляет по земле, таков был удел тысяч городов, начиная с ветхозаветного Вавилона и мифического Илиона-Трои. Шереметев не мог и не хотел ничего менять в заведенном не им порядке вещей. Но где-то в глубине огрубевшей с годами души все равно притаился не то чтобы стыд — неловкость.
— Обыватели Мариенбурга! — обратился фельдмаршал к горожанам. — Дома и хозяйства ваши порушены взрывом, который учинили шведские солдаты. Зачем вы сразу не открыли ворота российскому войску и тем не спасли себя и свое имение? Вы же безумно оказали отпор и ныне сами повинны в своих бедах. Покамест объявляю вас всех военнопленными! Хлеб и пристанище вы найдете в лагере войска великого государя Петра Алексеевича, где не будете терпеть никакой обиды. Далее судьбу каждого решат отдельно. Которые из вас искусны в ремесле или в торговом деле, поедут за моим войском на Москву. Женам же их и детям дозволено следовать за ними, и никто разлучен не будет. Если будете честно служить великому государю, узнаете его щедрость к чужеземным мастерам. Остальных пустим на волю и дадим в дорогу до Риги припас. Уповайте на милость Божию и слушайтесь приказов моих начальников, которые к вам будут приставлены. Ныне же спокойно ждите, пока за вами придут плоты. С собою забираю лишь одного человека и семейство его. Эй, подать мне государево письмо про этого ученого священника!
Один из офицеров расторопно сунул в руки фельдмаршалу бумагу. Насупившись, Борис Петрович огласил волю московского царя:
— Милостью великого государя всея Великая и Малая и Белая России Петра Алексеевича по челобитию ливонского дворянина и верного нашего слуги Иогашки Паткуля даруется свобода мариенбургскому пастору и книжнику Эрнсту Глюку, а с ним жене его Христине, сыну Эрнсту, дочерям Катарине, Анне да Лизавете. Волею государя следовать немедля тому Эрнсту Глюку с семейством на Москву для заведения книжного и всяческого учения. Ежели же будет супротив государевой воли отрекаться, брать его за строгий караул и везти на Москву силой. Есть здесь среди вас такой человек, или его на бомбардировках убило?
Эрнст Глюк, все еще державший в руках раскрытое славянское Евангелие, с достоинством выступил из толпы сограждан:
— Этот человек — я. Господу было угодно сохранить меня от ваших бомб и ядер, господин Шереметев, но они собрали богатую жатву жизнями моих достойных сограждан. Такова-то была воля вашего государя Петра? И какую же свободу дарует он мне, если мне надлежит под стражей ехать туда, куда указует его монарший перст?
Фельдмаршал явно не ожидал столь внезапного твердого сопротивления и взглянул на священника скорее с безмерным изумлением, чем с гневом.
— Не мое дело государеву волю толковать, преподобный Глюк, — спокойно ответил он. — Я ее лишь исполняю. Извольте собираться, не возражая, с супругой и чадами вашими. Итого шесть душ, и не более. Свезу вас на квартиру, вам отведенную.
Кажется, впервые в жизни высокоумный ученый муж осознал тщету слов. Против всего, в силу и незыблемость чего он привык свято верить с юных лет — милосердия, разума и добра, — стояла иная несокрушимая громада. Всемогущая сила воинского приказа и солдатского подчинения в лице этого грузного хромого московского полководца с одутловатым усталым лицом и коротко стриженной щетиной седых волос на продолговатом черепе. Этот старый человек был отнюдь не похож на гения зла и разрушения, но какие ужасные деяния творились им и его подчиненными! Убийственная, необратимая метафизика войны впервые предстала перед Эрнстом Глюком во всей своей безобразной наготе, словно старая обозная шлюха.
— Господин Шереметев, я исполню волю царя, но я прошу вас лишь об одном, — иным, смиренным голосом обратился Эрнст Глюк к безжалостному победителю. — Добавьте в приказ вашего государя седьмую душу, совсем юную и исполненную страдания! Не разлучайте нас с моею приемной дочерью, Мартой! Она так много пережила и потеряла во время этой чудовищной осады… Ваши солдаты нашли ее в зарослях у озера и принесли сюда на руках. Бедная девочка сильно контужена и совсем без сил. Позвольте взять Марту с нами, сейчас и навсегда! Прошу вас во имя милосердия Божьего, если его Слово для вас не пустой звук!
Фельдмаршал бросил мимолетный взгляд на полулежавшую на траве поникшую фигурку, которую искали глаза пастора на протяжении всей его краткой и страстной речи. Платье в пятнах засохшей крови, испачканные руки со сломанными ногтями. Как видно, кровь не своя, девчонка ходила за ранеными… Спутавшиеся темные волосы, очень длинные и, наверное, когда-то красивые, падают на лицо неряшливыми прядями, так, что даже не различишь, красива она или дурна. Похоже, действительно не в себе. К лекарям бы ее надо.
Почему это ученый муж так смиренно просит о «приемной дочери»? И почему так сердито насупилась его благоверная, которая вновь успела приобрести высокомерно-презрительный вид, едва поняла свое привилегированное положение среди остальных пленных? Нечистое дело, как видно. Знавал Борис Петрович святош и посвятее этого Глюка, которые держали при себе таких вот «приемных дочерей». А вот — шиш ему, и так в лагере блуда хватает! Солдатушкам — чадам его бездомным, бессемейным, бесприютным — блудная бабья шалость в утешение, вот и прощает им Борис Петрович игрища с чухонками да с немками, лишь бы по доброму согласию. А военнопленному, и к тому же в духовном звании, да при живой жене, не видать этого!
— С вами последуют только венчанная супружница и законные дети, — жестко отрезал Шереметев. — Эй, адъютант! Митька Изгаршев, проводи преподобного с домочадцами в мою лодку. Я следом иду. Да пусть капрал попа ученого под руки проводит, чтоб шагал живее. Со всем почтением!
