Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗

На это король Филипп проговорил: «Тсс!..» – и завозился на стуле. Он мог бы совсем смутить меня. Но я заметил, что король Ричард обхватил руками колени и улыбался в потолок; и по тому, как он стал пощипывать себе бородку, я понял, что угодил ему.

Таким-то образом, то поучая, то пользуясь замысловатостью и цветами красноречия, закудрявливал я свою проповедь. Затем, повернувшись к Востоку с криком, я крепко ухватился за кафедру одной рукой, другую же воздел высоко к небесам.

– Государи мои! – воскликнул я. – Скорбь прочнее гордости всей нашей жизни, и отречение от богатств земных прочнее, чем обладание ими. Воззрите на Царя Скорби! Вот пред вами Он Сам в нищенском одеянии! Ай, ай, государи мои! Ужели же не придет конец его скорби? Ужели вечно будут полосовать Его?.. Вчера Он сам лишил себя жизни, а сегодня вы повелеваете Ему убираться с тем, что Он приобрел ценою Своей жизни. Вчера Он висел на дереве, сегодня только и слышишь: «Ну его, это дерево! Пусть Магомет растопляет им свои костры!..» Еы говорите: «Довольно с нас мертвых царей и деревянных жезлов: мы – цари, и наши жезлы золотые!» Совершенно верно сказано, государи мои, согласно с тем, что принято считать в нашем мире порядочным. Но я вас вопрошаю; разве всуе обладал Иов страхом Божиим? Нет, говорю вам: воззрите на Маккавеев. Все ваши обширнейшие земли не стоят арены того садика, где среди лилий Мария пела: «Успокой Тебя Боже, дитятко! Я ведь Твоя мать и тоже дщерь Твоя!..» Вы мотнете головой – и одним врагом меньше… «Поднимись!» – скажете вы и какой-нибудь оборванец получает высокий сан на зависть всем другим. Но никакая власть на свете, ни потоки земных почестей, ни могучее дыхание и грохот труб, ни обнаженные мечи, ни елей, ни большая печать, ни поклонение, ни знаки подданства не стоят этого единого изречения Господа к людям: «Я был наг (Христос был наг!) – и вы одели Меня. Я был голоден (Христос был голоден!) – и вы накормили Меня. Я был в темни! ц (это Христос-то!) – и вы посетили Меня». Посему, опять-таки, повторяю вам, цари, во имя духа Господня, который почил на мне: идем немедля в самый Вифлеем! Воспряньте, снаряжайтесь, прострите свои скипетр над вооруженной землей! Да не пребудет долее покинутым в вертепе язычников Иерусалим – эта невеста, невеста, эта великая Девственница, эта избранная леди, венчанная звездами! Аминь!"

Я кончил. Великое молчание легло вдоль и поперек собора. Король Ричард сидел прямо, как дерево, и глаз не сводил со святого Распятия, словно ему предстояло некое видение. Король Филипп французский, нахмурившись, следил за своим старшим братом. Граф Джон Мортен опустил голову на грудь и беспокойно шевелил своими тонкими руками, перебирая пальцами. Даже герцог Бургундский, этот упитанный обжора, и тот был умилен душой, судя по движению мышц на его щеках. Двух монахинь вынесли замертво. Все это видел я сквозь пальцы рук своих, сложенных на молитву, стоя на коленях. Но не одно это, а нечто большее довелось мне видеть, словно вызванное моими словами знамение свыше. Я увидел, что графиня Жанна, привстав с места, с побелевшим лицом и раскрытыми устами смотрела на Крест. «Спаситель! Распятие! Распятие!» – воскликнула она, задыхаясь, затем хлопнулась на спину и затихла. Многие вскочили на ноги, многие пали на колени, все смотрели широко раскрытыми глазами.

И все мы видели, как большой нарисованный Христос на Распятии трижды кивнул главой. В первый и второй раз все, с криками изумления, только смотрели, на кого Он кивает, но в третий раз все, словно сговорившись, пали ниц – все, кроме короля английского Ричарда. И в самом деле, он один изо всех встал и стоял, выпрямившись во весь рост. Я видел, что его синие глаза сверкали, как сапфиры, в то время, как он обратился вслух к изображению Христа. Слова его звучали мерно и тихо, но в них слышался какой-то певучий восторг.

– О, Господи Боже мой! – говорил он. – Вижу именно меня избрал Ты из всех этих пэров для служения Тебе. А это для меня такая честь, что прославься я тут, я буду оправдан, ибо дело-то это славное. Я беру его на себя, о мой Господь! И не буду медлить с исполнением его, не буду колебаться. Довольно: не слов требуешь Ты от меня! Доззоль же мне идти и начать свое служение!

После того весьма благоговейно преклонив колена, подал знак епископу Турскому, что сидел на престоле святилища, чтобы тот прикрепил крест ему на плечо. Владыка и сделал. А после Ричарда он надел крест и на большинство присутствующих – на короля Филиппа, на герцога Бургундского, Генриха, графа

Шампанского, Бертрана, графа Руссильона и Раймонда Тулузского, на многих епископов, а также на Джемса д'Авен, Гальома де Бар и Евстахия, графа Сен-Поля, брата графини Жанны. Но граф Джон не принял знака креста, также как не принял его Джеффри, побочный сын анжуйца. Мне кажется, впоследствии они оба довели францyзcкoгo короля до ярости, указывая на то, что Ричард присвоил-де себе первенствующее место в этом чудесном деле. И герцог Бургундский тоже был не совсем-то доволен. Но все прочие знали, что именно ему, королю Ричарду, кивнуло святое Распятие; и он сам это знал: и события подтвердили это.

В тот вечер, после ужина, король Ричард и король Филипп облобызались и перед всеми пэрами поклялись в побратимстве на крестообразных рукоятях мечей своих. Не стану отрицать великодушного порыва в этой политике властителей: таков он был, и именно вызванный благородством короля Ричарда. В нем все еще горел восторг избранного Богом борца; он был страшно возбужден; очи его пылали лихорадочным огнем.

– Что, Филипп? – посмеивался он. – Теперь уж придется нам с тобой ехать по морю, а ты ведь плохой моряк.

– Что ж, Ричард, это правда! – согласился король Филипп с довольно глупым видом.

Король Ричард потрепал его по плечу.

– Возвышенность твоего желудка, мой Филипп, служит залогом мужества, – заметил он. – Это поможет нам и в Палестине.

Тут-то и случилось, что король Филипп поцеловал короля Ричарда, а тот – его.

В тот день Ричард испытывал великий подъем духа, охваченный по горло надеждами и жаждой приключений. Хотелось бы мне видеть мужчину или женщину, которые могли бы отказать ему тогда хоть в чем-нибудь! В такие минуты он не стеснялся в своих любовных порывах (не стану скрывать этого). Non omria possumus omnes – не всякий все сможет. Кто думает, что Ричард должен был быть Галахадом Бескровным Рыцарем, ибо Распятие отметило его, тот плохо знает, до чего крайняя отвага способна распалить горячую кровь. То не был Ланселот, любивший направо и налево, а скорей Тристан-однолюб. Надежда, гордость, сознание своей силы – все это кипело в нем. Быть может, Жанна была тогда для него краше всех женщин в мире; быть может, в его налитых кровью глазах она была румяной. Этим вечером он, среди полной залы, сжал ее в своих объятиях так, что она порядочно-таки покраснела. Не то чтобы она отвергала его: кто бы она была, если б так поступала? Но он тут же, осыпая ее десятками поцелуев, нежно вопрошал:

– Жанночка! Хочешь ехать со мной в Англию? Или я должен оставить тебя сохнуть здесь одну, о моя графиня Анжуйская?

У нее был бы на это всегда готовый ответ, если бы прорицание прокаженного не подсказывало ей совсем другое. Тихим, убедительным голосом отвечала она:

– О, милый мой господин! Теперь я уж никогда не должна покидать тебя!

А сама как бы спрашивала: «Да разве это нужно?» Он все говорил, говорил ей докучные любовные речи, чтоб только посмотреть, что на это скажет она. А она все время стояла, прижавшись близко-близко к нему; он же держал ее лицо обеими руками так тесно, как вино держится в чаше. И что бы, как бы он ни говорил ей, ласково ли поглаживая ее, как .любимое дитя, или сурово (в шутку, как говорят с любимой собачкой), – на все сна отвечала кротко, упорно глядя на него и все соглашаясь с ним: «Да, Ричард!» или «Нет, Ричард!» Он заметил это и проговорил:

– Люди зовут меня Да-Нет, дорогая моя девочка; и ты этому от них научилась. Но предупреждаю тебя, Жанночка: этим вечером я в настроении «Да»; а посему да не будет мне ни в чем отказа!