Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗

Если с двухместным кораблем и выходом в открытый космос нам удалось опередить американцев хоть «на чуть-чуть», то со спутником связи тоже «на чуть-чуть» те вырвались вперед: «Эрли Берд» был запущен на 17 дней раньше «Молнии-1». Что такое 17 дней? Пустяк. Но важен моральный фактор – теперь уже не они нас, а мы их должны догонять. А кто кого будет догонять завтра? Как пойдут дела с Н-1?

Совет Главных совсем не тот – он износился, расползся на куски, как старый ковер, который он привез из Германии. Разлад с Глушко, претензии Пилюгина, конкуренция рвущегося в космос Челомея, наступление Янгеля в военной тематике. Королев не нашел общего языка с новым министром только что организованного Министерства общего машиностроения Сергеем Александровичем Афанасьевым: министр был крут, а Королев не робел и не мог заставить себя, хотя бы из соображений высшей дипломатии, сделать вид, что робеет. Уже когда он лежал в больнице, накануне операции, Афанасьев на очередной коллегии устроил жестокий разнос ОКБ. Мишин, остававшийся за Главного, пробовал защищаться, но был смят. Вернувшись в ОКБ, Василий Павлович сел писать рапорт об уходе. Рапорт через плечо Мишина увидел помощник Главного Виктор Васильевич Косяков и тут же позвонил Королеву в больницу. Королев вызвал к трубке Мишина:

– Ты что делаешь?

– Рапорт пишу. С вами тяжело работать, а с ним вообще никуда... Я обозвал его долдоном.

– Зря. Порви рапорт. Министры уходят и приходят, а мы и наше дело остаемся... Они только и ждут, чтобы мы такие рапорты писали...

Через много лет, когда Василий Павлович рассказывал мне об этом телефонном разговоре, я спросил:

– Как бы развивались события дальше, если бы Королев не умер?

– Его бы сняли через несколько месяцев... Устинов и Афанасьев создавали невыносимую обстановку для работы...

Мишина он тогда уговорил. Себя уговорить было труднее. Нина Ивановна вспоминала:

– Сергей Павлович иногда приходил с работы предельно издерганный. Все его раздражало, даже что домашние шлепанцы не так стоят. Но отходил довольно быстро. А в последние годы, возвращаясь с каких-то совещаний, был уже не столько раздражен, сколько измучен и говорил в запале:

– Я не могу так работать. Ты понимаешь, я так больше работать не могу! Я уйду!

– Куда ты уйдешь, Сережа?

– В Академию...

– Но ты не усидишь в кабинете без своих железок...

– Да, ты права...

Иногда он звонил домой и говорил:

– Я сейчас пойду пройдусь по цехам, что-то нервишки разошлись...

«Вот доживу до шестидесяти лет и все! Ни дня больше тут не останусь, уйду цветочки сажать», – эта фраза Королева, сказанная за месяц до смерти, запомнилась ветерану ОКБ Вахтангу Дмитриевичу Вачнадзе именно потому, что это было совершенно не королевская фраза, не из его лексикона...

И все печали в эти месяцы словно наслаиваются друг на друга. Весь 1965 год тянется горестная траурная цепочка. В самом начале января – похороны Андрея Владимировича Лебединского, замечательного ученого, первого директора недавно организованного Института медико-биологических проблем, о необходимости создания которого Королев писал еще в 1960 году. В январе же в автомобильной катастрофе погибает Иван Васильевич Попков – один из любимцев Королева, талантливый энергичный молодой человек, которому он поручил морскую ракетную тематику. Летом тяжело умирает ослепший Георгий Максимович Шубников – главный строитель космодрома. В декабре – самая тяжелая потеря: Леонид Воскресенский. Ощущение осени жизни, с древа которой облетают листья.

Королев впервые начинает замечать, что собственные невзгоды и чужая смерть отнимают у него силы, которые он уже не может вернуть. В его письмах к Нине Ивановне все чаще и чаще мелькают грустные строчки – жалобы на здоровье: «Я очень стараюсь сдерживаться, т.к. основа моей всей усталости – это нервная система». «...Как-то необычно сильно утомился... В дни наших неприятностей особенно тяжело и трудно, иногда побаливает сердечко и я исправно и в больших довольно дозах принимаю валидол». «Одно могу сказать: стал очень сильно и заметно уставать». «Стараюсь беречь силы, отдыхать и сохранять спокойствие, но устаю как-то совершено необычно сильно». Из предпоследнего письма жене: «...Все время в каком-то состоянии утомления и напряжения... Мне нельзя и виду показать, что я волнуюсь. И я держусь изо всех сил».

Королева угнетает и надвигающаяся на него глухота. Наверное, это расплата за «победные громы Байконура», как сам я когда-то писал в газете. «Я обнаружил, что когда волнуюсь, то еще больше глохну и плохо, совсем плохо стал слышать», – пишет он в одном из писем. Уже когда Сергей Павлович лег на роковую операцию, в больнице установили, какие частоты он слышит хуже, и врач Эфрусси прописал ему слуховой аппаратик. Когда Нина Ивановна приехала к нему, он решил аппаратик опробовать.

– Ты отойди вон к той стене и говори мне одну и ту же фразу, а я скажу, когда перестану слышать, – сказал он жене.

– Ишь, какой ты хитрый, я разные буду фразы говорить, – засмеялась Нина Ивановна.

– Ну хорошо, давай...

К опыту Сергей Павлович отнесся очень серьезно, сидел сосредоточенный, очень внимательный.

Аппаратик купили, но он мало им пользовался. На белом пластике ушного вкладыша остался чуть заметный желтый след – сера из уха Сергея Павловича.

Самый ранний кинокадр, когда мы можем увидеть «живого» Королева, сделан на планерном слете в Коктебеле в 1929 году. Группа молодых парителей тащит в гору планер, и Королев там мелькает несколько секунд в левом нижнем углу кадра. Крепкий такой, загорелый, широкоплечий парень. Он и оставался крепким, широкоплечим и производил обманчивое впечатление здоровяка, которое усиливалось короткой шеей, низко посаженной головой, отчего Сергей Павлович в некоторых ракурсах был похож на готового к схватке боксера или борца. На самом деле здоровяком он в зрелые годы не был. У него было слабое сердце, всякая физическая работа быстро его утомляла, и, может быть интуитивно, он эту работу не любил, избегал. Врачи поставили диагноз – мерцательная аритмия сердца. Сергей Павлович частным порядком показывался академику Владимиру Никитовичу Виноградову. Было назначено лечение, которое эффекта не дало. В 1964 году Виноградов умер. А сердце у Сергея Павловича продолжало болеть. В последние годы все чаще и чаще. И не всегда уже помогала мятная лепешечка валидола. 11 февраля 1964 года Королев проводит совещание в своем кабинете в Подлипках, когда его настигает сердечный приступ.

Запись в дневнике М.К. Тихонравова 3 ноября 1964 года: «КБ. Вечером виделись с СП... Низкое давление. Плохо с сердцем».

Партийный работник В.И. Ламкин вспоминает: «В середине 1965 года проходил актив областной партийной организации, на который пригласили и Сергея Павловича. В те дни он себя плохо чувствовал, но на актив приехал. Прослушав доклад и часть прений, подошел в перерыве ко мне:

– Владимир Ильич, как ты думаешь, если я поеду домой и лягу в постель? Нездоровится. Еле-еле сижу. Задачу свою понял, а выступать, наверное, нет необходимости. Разрешаешь? 256

Я обнял его и хотел сказать, что доложу в президиум, а ехать домой подлечиться, конечно, надо. Взглянул в лицо – оно было покрыто бисеринками пота...»

Не меньше сердечных хворей беспокоят его кишечные кровотечения.

Началось это давно, еще летом 1962 года – сразу после полета Николаева и Поповича, со страшного ночного приступа желудочно-кишечных болей, когда «скорая» увезла его в больницу. На следующий день знаменитый профессор Маят осматривал его, мял живот, все время спрашивал:

– Тут болит? А тут? А тут?

– Нигде не болит, – робко отвечал Сергей Павлович.

Диагноз: изъязвление сфинктера.

После пресс-конференции новых космонавтов в актовом зале МГУ на Ленинских горах в больницу к Королеву приехали Келдыш, Смирнов и Ветошкин, что никакого впечатления на медперсонал не произвело. Другое дело, когда пожаловали Гагарин и только что ставший Героем Николаев. Опережая их, по коридорам катился восторженный шепоток: «Космонавты!..» К кому, почему – не суть важно.