Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 (СИ) - Дубинин Антон (онлайн книга без .TXT) 📗
Эн Гайярд — тяжелая, пахнущая потом гора радости — облапил меня, даже не глядя, кто я таков, расцеловал в обе щеки, лицо у него было мокрое. Он тоже орал «Толоза», забыв даже о собственном кличе «Фуа» — какое там Фуа, Фуа тоже Толоза, все сейчас сделалось Толоза, сердце Юга, сердце мира, живое и яростное, гнавшее по жилам кровь — своих людей, свои отряды. Штурм был отбит, Монфор не ждал такого, он отвел свои силы еще дальше, чем прежде, и весь следующий день со стен было видно, над чем трудятся франки — они окружают свой лагерь частоколом.
Аймерик по возвращении домой пел от радости; пел про какую-то девицу Аэлис, чья красная юбка и золотые волосы якобы затмили ему белый свет, а потом про то, что злую страсть, что в сердце входит, не вырвет прочь ни коготь и ни бритва… И нежные грустные слова песни вовсе не вязались с залихватским мотивом, под который Аймерик ударял себя по колену кулаком, а вторая рука его, висевшая вдоль туловища, сильно дрожала. Он как будто исхудал за несколько часов, с огромными синяками под глазами, а потом вдруг, прервав песню на полуслове, уронил голову на стол и заплакал. Проплакав сколько-то — совершенно сухими слезами, часто втягивая воздух и постанывая — он так и заснул головой на столе, даже не успев притронуться к заботливо подставленной к локтю миске с мясной похлебкой. Мэтра Бернара дома не было — капитул, как и положено отцам города в час опасности, заседал с самой середины ночи. Так что мы с Аймой вдвоем подхватили своего друга под руки и проводили в постель, а тот беспомощно всхрапывал у нас в руках, как пьяный. На щеке у него осталась чья-то засохшая кровь, кровь пятнала и одежду — но на самом Аймерике, когда мы раздевали его, чтобы положить на простыни, не обнаружилось ни царапинки. И меч его, по-прежнему лежавший в кухне, поперек стола, остался чист — будто Аймерик, как лучший воин, первым делом позаботился вытереть лезвие, раньше даже, чем стереть пот со лба.
Как я узнал на следующий день, ему не то что бы удалось самому поучаствовать в схватке — он бежал с мечом в руках, потом упал, потом его оттеснили, потом он опять побежал, а эн Арнаут, его крестный, будучи конным, вырвался вперед и куда-то делся, потом Аймерик кого-то несколько раз ударил в щит — а потом тот некто упал, убитый в спину эн Арнаутом, и кровь неизвестного врага забрызгала Аймерику всю грудь, так неожиданно она ударила откуда-то сбоку из шеи… А потом оказалось, что уже все кончилось, они уже у ворот, а потом — за ворота, на их лагерь, не теряя времени, и все снова побежали — на этот раз уже за отступавшими, и Аймерик тоже побежал, крича и крича «Толоза», и ему казалось, что он не добежит — так устали все мышцы до одной, так кричало все тело, но он добежал, конечно. Все добежали. Аймерик был среди всех, но так никого и не убил. Он рассказывал — из предместья ломанулись главные силы, ударные отряды, и сам граф Раймон был там, и граф Фуаский, и с ними не меньше пятисот рыцарей — хороший шухер навели в стане крестоносцев, так, знаешь ли, егеря пугают уток, засевших в камышах, так огонь попаляет сухую траву, разбегаясь волнами, так прибой разрушает песчаные укрепления — накатило, убило, унеслось обратно… Короткая вылазка, долгого боя с франками граф пока не хотел. Не погиб никто из знакомых Аймерику, а раненые были, особенно среди пехотинцев, и слава Тебе Боже, что никто не ранил нашего Аймерика. А вот Бермон, вилланин из предместья, тоже участвовавший в вылазке, по его собственным словам отправил к дьяволу двоих франков, правда, и сам был крепко ранен в голову и лежал в чулане, заботливо перевязанный, и на время выбывал из военной страшной игры.
Забыл помянуть, что на мой вопрос, — первый, который я задал своему товарищу по пробуждении: как оно было? — Аймерик подумал молча и ответил по размышлении: знаешь… страшно. Но так оно должно, наверное, быть, пока не привыкнешь. А вообще — здорово, когда они побежали, когда оказалось, что мы тоже бежим — уже не к ним, а за ними, знаешь, и так орут все… страшно орут, хорошо орут. Я удержался, чтобы не спросить, следуя своему навязчивому страху — не имел ли тот некто, который упал, забрызгав кровью грудь Аймерику, герба в виде черного льва на желтой котте поверх кольчуги.
Еще один раз тулузцы скрещивали оружие с франками — дня через четыре после первого штурма. У нас-то в городе полным-полно воды, и то все время глотка пересыхала, особенно если долго таскать тяжести, карабкаясь по лестницам туда и обратно. А у франков и вовсе не было воды — кроме Эрса на расстоянии целого сухопутного лье, а с телегами и бочками на них это не так уж близко, за водой не наездишься, больше одного раза в день никак не получалось. И то — горожане прознали про нужду своих «гостей» и посадили гарнизон в тысячу человек в местечке Монтрабей, что у самого Эрса, и те, спрятавшись за стенами деревянного городка, осыпали их стрелами, стоило обозам показаться на расстоянии полета таковых стрел. А так как обозы-водовозы состояли в основном из простых пилигримов, под охраной всего-то нескольких рыцарей (остальные нужны были Монфору в лагере), то провансальцам не стоило ни малейшего труда опрокинуть их и даже однажды разбить их телеги и бочки. В Тулузе шутили — говорили, Монфор в бешенстве, просит водички. Говорили, грозит заживо содрать кожу с любого монтрабейского стрелка, когда удосужится поймать такового. Так и надо, пели девицы на мотив какой-то популярной песенки, разнося воду защитникам восточной стены; так им и надо, голодранцам, пусть варвары свой пот и слезы пьют, довольно пили франки нашей крови! Жара стояла невыносимая, такая, что пополудни, и до самых нон, даже сами южане шевелились за работой втрое медленнее, чем могли бы. Айма сказала — обычно в мае еще не бывает такой жары; видно, Господь послал солнце палить наших врагов без пощады, и оно может и не зайти, пока последнему франку не прожжет черепушку! Ага, кивнул я, как с Иисусом Навином было, да? Когда солнце трое суток не уходило с неба, чтобы избранный народ победил? Катарская моя подружка, поливая мои обожженные солнцем руки из кувшина тепловатой струей, малость замялась — не уверенная, что ветхозаветный Иисус Навин хоть малость применим к нашему случаю. Однако же не спорила — не так она была сильна в доктринах, это вам не священников издалека дразнить.
Итак, в стане Монфора страдали от жажды, а если помянуть, что лагерь свой они разбили на равнине, которую сами же вырубили, лишив тенистого укрытия садов и деревьев — можно себе представить, как нелегко им приходилось. Пускай Монтрабей берут, зычно смеялся эн Гайярд — этот город им как раз по силам, не то что Тулуза! Все равно из Монтрабея, как только завидят рыцарские полки, немедленно убегут все защитники, а простых жителей там давно уже не осталось, все как есть в Тулузе. А граф Раймон и с ним де Фуа — я жадно слушал все, что касалось графа Раймона, лишенный возможности видеть его и говорить с ним, довольствуясь звуками его имени из чужих уст — граф Раймон приготовил ближе к вечеру большую вылазку, распределив рыцарей и конных оруженосцев на три отряда — по центру Анри д-Альфаро, сенешаль Аженуа, арагонец; а на барцев и людей Куси — люди графа де Фуа. На этот раз мэтр Бернар не пустил Аймерика в бой, хотя тот бесился от желания участвовать в происходящем — особенно упирал он на то, что в Монфоровом войске находился епископ Фулькон, существо, семье консула особо ненавистное. Мэтр Бернар категорически запретил сыну — сказав, что будь он среди конных, еще куда ни шло, но пехотинцем Аймерик уже достаточно побегал. А коня хорошего у Аймерика сейчас нет, тот гнедок, которого юноша брал с собою на берег Эрса, доказал, что не обучен и атаки не выдержит, сбросит еще седока, перепугавшись криков и кусачих стрел. Таким образом, мы оба остались в городе; только со стен могли наблюдать, как катятся благословенной волной отряды рыцарей, поднимая тучу пепельной пыли из-под копыт, и как бегут за ними, раздирая рты в общем крике «Толоза!», горожане с копьями, мечами, с чем попало — и хотя там внутри, должно быть, было ужасно жарко, и тесно, и страшно, снаружи это выглядело так красиво!
