Угрюм-река - Шишков Вячеслав Яковлевич (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
– Вы прогостите у нас Рождество? Не правда ли? – спросила Нина.
Всякий раз, когда раздавался ее порывистый голос, у Прохора замирало сердце, и все существо его вдруг пронизывалось каким-то сладким смущением.
– Не правда ли?
– Нет, Нина Яковлевна...
– Опять – Яковлевна?.. Это еще что? – кокетливо постучала она в стол чайной ложкой. – Не смейте!.. Просто – Нина, Ниночка...
– Хорошо. Я все забываю. Я одичал... Извините. Мы с Ибрагимом должны спешить домой. Матушка беспокоится, отец...
– Глупости! Мы вас не пустим!.. – вскричала Ниночка.
И родители:
– Гости, молодой человек. Успеешь еще домой-то, в берлогу-то.
– Нет, – настойчиво сказал Прохор. Все взглянули на него: голос властен, вопрос решен до точки.
– Вот и видать, что он покорный сын, – начала после паузы Домна Ивановна, оправляя бисерную на голове сетку. – Родительское-то сердце, поди, иссохло все, дожидаючись. Особливо Марья-то Кирилловна, поди, тоскует... Езжай, голубчик.
Прохор затянулся папиросой и нервно отбросил с высокого лба черный чуб. Он возмужал, окреп, казался двадцатилетним. Только иногда голос выдавал: вдруг с низких, зрелых нот – на петуха. Прохор тогда неловко прикрякивал и ерзал в кресле.
– Знаю я отца-то твоего, Петра-то Данилыча. Как же, – не находя нити разговора, в третий раз об этом же заговорил Яков Назарыч и крепко рыгнул после шестого стакана.
– Папочка!
– Ну, что такое – папочка! Брюхо рычет, пива хочет. Мамзель какая!.. С высшим образованием...
– Пока не с высшим... А буду с высшим...
– Дай Бог, – сказала Домна Ивановна, ласково погладив дочку по спине.
– Да, оно, конечно, ничего... Что ж... Хотя при наших достатках – плевать в тетрадь и слов не знать, как говорится... Женихов и теперь хоть палкой отшибай! Эвот давеча приходит ко мне Павел Панкратыч, да и говорит: «Малина у тебя дочка-то... И пошто ты ее учишь? Замуж надо сготовлять...»
– Папочка!
– А у самого сын жених... Да найду-утся... – Яков Назарыч любовно посмотрел на Прохора. – Найдутся женишки подходящие. Ничего. А ведь я, молодчик Прошенька, и дедушку-то твоего знавал – Данилу-то. Ох, и Еруслан был – в сажень ростом! Бойкий! Такой ли ухарь, страсть! Вижу, парень, и ты в него. По повадкам-то да по обличью. В него. – Яков Назарыч заулыбался самому себе, что-то припоминая. – Дак в капиталах, говоришь, батя-то твой? Ишь ты! Это Данило его пред смертью наградил. Только... Э-эх!.. – Он прищурил левый глаз, улыбнулся по-хитрому и поскреб затылок. – Так мекаю, что не в коня корм. Не впрок будет...
– Ну, отец! Тебе какое дело? – с досадой оборвала его Домна Ивановна.
– Не впрок, не впрок, – потряхивая головой, твердил Яков Назарыч. – Не в обиду будь тебе сказано, молодчик Прошенька, не деловой он человек. Слабыня. Бабник. Вот торопись вырастать да бери все под себя. Дело будет... Дело.
– Про меня – услышите. Про меня все услышат! – гордо, с молодым задором откликнулся Прохор и покосился на девушку. – Ежели меня Бог от смерти спас, я...
– Не хвались, едучи на рать. Молод еще, – предостерег его хозяин. – Услышут. Эк ты взлетываешь! Что ж, собственно, ты мекаешь делать-то со временем?
– Все! – крепко сказал Прохор.
В беседе время перевалило за полночь, Нина пошла спать. Ласковый взгляд Прохора проводил ее до самых до дверей и словно увяз в темноте, где постепенно замирали ее четкие шаги.
«Ушла... Какая она красивая! – думал он, не понимая, о чем спрашивает его Яков Назарыч. – Покойной ночи, Ниночка! Покойной ночи...»
На следующий день, жирно позавтракав, Прохор пошел с Ниной по городу.
На занятые у Куприянова деньги он успел купить черный овчинный полушубок, пыжиковую шапку с длинными ушами и в этом наряде был строен и красив. Он, осторожно и стыдясь, присматривался к Нине, скромно одетой в синюю шубу с белым воротником и белую шапочку. Ему нравился открытый взор ее больших умных глаз с оттенком задумчивости и грусти, нравились ее маленькие строгие губы, молочно-белое со здоровым румянцем лицо и вся ее крупная, расцветавшая фигура.
«Русская красавица. Вот бы...»
Он в это «вот бы» еще не мог влить значительного содержания, лишь чувствовал, что в его сердце намечается нечто такое странное и новое. Ему хотелось без конца говорить с ней, без конца мечтать, выказать себя героем, чем-нибудь отличиться, ему просто хотелось ей понравиться. Но язык, мозг и даже все движения его были скованны, он все еще дичился ее общества, боялся показаться ей смешным. Он видел в ней образованную барышню, а себя считал недоучкой, мужиком и вспыхнул как искра, когда Нина спросила его:
– А как же вы с ученьем? Что ж, вы так-таки и забросите книги?
Подумав и потирая чуткие к морозу, ознобленные в тайге уши, он ответил:
– Учиться буду. Не знаю, в школе или нет, но буду. По всей вероятности – дома. Куплю книг, программ...
– Ну, в это я не верю. Какое дома ученье? Учиться надо в городе, в людях, на обществе.
– Можно и дома. Было бы желание, – сказал Прохор. – А вам что ж, нравятся ученые?
– О да!
– А просто умные, сильные?
– Умному и сильному очень нетрудно сделаться и образованным. Да. – Она сжала губы и засмеялась в нос, обволакивая Прохора ласкающим взглядом.
– Постараюсь, – сказал тот и, заикаясь, добавил: – Чтоб вам понравиться...
– Ха-ха-ха!.. А вам так хочется понравиться мне? Смешной какой!
Прохор неловко поскользнулся и чуть не сшиб Нину. Они шли посреди укатанной дороги. Улица безжизненна. Кое-где двигались закутанные неуклюжие фигуры.
– Вот дом золотопромышленника Фокина, – сказала Нина. – Он в больших миллионах, а настоящего размаху нет; торчит здесь и всем доволен. Задает пиры. Однажды пьяного пристава заколотил в сахарную бочку и спустил с откоса. Был целый скандал. Дело доходило до губернатора. И все, конечно, сошло с рук...
– Деньги – сила, – сказал, оживляясь, Прохор. – Ниночка, а как вы думаете, буду я богат?
– Вы и так богаты.
– Да разве это богатство?! Я буду богат по-настоящему. – Глаза Прохора загорелись, голос перестал срываться. – По-настоящему буду богат. Настоящие дела заведу. Я об этом хорошо подумал.
Девушка засмеялась и слегка ударила его муфтой.
– Сколько вам, Прохор, лет?
– Тридцать.
– Ха-ха-ха! Сбавьте!
– Двадцать пять. Я не верю ни отцу, ни матери. Они думают, что мне восемнадцать. Ошибаются, просчитались. – Он говорил возбужденно, шаги его стали тверды, широки. Нина едва успевала за ним.
– Какой захолустный ваш городок, нет кондитерских, – сказал он. – Ужасно хочется пирожного.
Девушка широко открыла глаза и заливисто, звонко рассмеялась.
– Ах вы деточка! Как это хорошо! Вот придем, давайте торт стряпать.
– Давайте, – сказал Прохор упавшим голосом и мысленно выругал себя: «Дурак».
– Вы любите танцы?
– Нет, не занимаюсь, – с напускной важностью сказал он. – Не признаю.
– Хм, скажите, пожалуйста, – со скрытой усмешкой кольнула она. – Вы какой-то особенный.
– Особенный? – Прохор замедлил шаги. – А может, я особенный и есть. Я начну рано! Учитель рассказывал нам о знаменитых художниках и музыкантах. Они уже в детстве были... как это?
– Призваны?
– Ну да, вот! Например, Бетховен, кажется. Есть такой? Ага! Он с четырех лет будто бы. Может быть, такой и я. Только в своем роде музыкант. По промышленности, по коммерции.
– А вы в куклы не играете?
Огорошенный, он остановился.
– Какая вы заноза!
– Я? О да... – Нина снова рассмеялась и потянула за рукав надувшего губы Прохора. – Город кончился, пойдемте до леска.
– Пойдемте. Только почему вы все смеетесь надо мной? Я не люблю, когда надо мной смеются.
– Вы что, всерьез? Пожалуйста, Прохор, не хмурьте брови. К вам это не идет.
Она осторожно, как ручного медведя, взяла его под руку, Прохор сладко засопел и еще раз обозвал себя в мыслях дурнем: «С чего это я прикидываюсь таким бородатым. Дурак какой!»
