Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
– А относительно того, что вы сказали о евреях, – оживленно вмешался Отто из Щекаржевец, – то это правда, что он их защищает и щадит больше, чем христиан…
Хотя они распяли Христа. Вы спросите почему? Ха! Ха! С помощью мещан и жидов король загребает большие деньги, а он очень жаден!
Еще будучи на Руси, Казимир порядком наполнил свою кассу; на возах везли трон из настоящего золота, осыпанный крупными камнями, две короны со скипетрами, большой крест, серебряную и золотую посуду. Кроме этого, он еще привез из Гнезна церковную утварь, полученную им от друга Богории. Мне кажется, что у него достаточно денег, чтобы содержать крестоносцев, венгров и чехов и удовлетворять своему тщеславию – разве нет? Но он становится более и более требовательным… Взгляните на двор, каким он был во время короля Локтя, носившего простую одежду, а какие излишества позволяет себе теперешний король? Повсюду золото, парча, драгоценные камни. Он старается затмить императора. А какая нам с того польза? Для всего этого ему нужны Вержинек, возведенный им в рыцари и получивший от него копье, и Левко с другими евреями, доставляющие ему деньги… Каждую щепотку соли теперь взвешивают, из всего стараются извлечь пользу, и там, где раньше землевладельцы наживались, теперь извлекает пользу он сам. Он поэтому и евреев любит, ибо они ему деньги доставляют… Да к тому же в нем сидит дух противоречия, и плохой простолюдин, на которого никто и смотреть не хочет, ему милее других. Когда двое приходят к нему с жалобой или с просьбой, он прежде всего обращает внимание на беднейшего из них. А если к нему является рыцарь старинного рода, чтобы засвидетельствовать свое почтение, он его смерит с головы до ног и часто, не проговоривши ни слова, отпускает. Нищий на дороге, крестьянин при сохе, еврей в бедной лачуге – это его любимцы; он не пройдет мимо них, не остановившись, завяжет разговор и ласково с ним обращается… Об этих жидах люди расскажут вам то, что видели собственными глазами.
Все с любопытством ближе придвинулись к Отто из Щекаржевиц. Неоржа, улыбаясь от радости, что рассказ будет ему по душе, несколько раз повторил:
– А что? А что?
Он был очень доволен обвинениями, высказанными против короля, и бормотал:
– Он – крестьянский король, но не наш! Он мужицкий король!
Отто продолжал свой рассказ.
– Это было в прошлом году, когда Господь в наказание послал на нас чуму, занесенную откуда-то, по мнению некоторых, купцами и товарами, привезенными ими. Люди гибли, как мухи; тревога была страшная, и некоторые умирали от одного лишь страха. Кто только мог, бежали из Кракова, потому что там, как утверждал ксендз Баричка, воздух безжалостно мстил за оскорбление Святых Даров. Там остались только монахини и ксендзы, оказывавшие последнюю услугу умирающим. Не хватало гробов и гробовщиков. На улицах под заборами валялись трупы, и их сбрасывали в какой-нибудь ров, чтобы освободиться от них.
Король, в начале эпидемии уехавший из Кракова, как бы насмехаясь над карой Божьей, несмотря на просьбы Мельштина и других, целовавших его руки и умолявших скрыться где-нибудь в лесу, направился прямо в Вавель. Это было как раз тогда, когда люди уверовали, что чума послана в наказание за то, что мы терпим у себя жидов и за их грехи. Было решено убить и потоптать иноверцев, чтобы вымолить прощение Господне. Некоторые евреи, предупрежденные об этом, бежали, другие нашли убежище у христиан, подкупив их деньгами, иные спрятались в ямах и подвалах. Мне бы и в голову не пришло поехать в этот очаг заразы, но вдруг я получил известие, что старик, отец мой, там заболел и просит меня приехать к нему, чтобы его вылечить или похоронить. Получив напутствие на дорогу от капеллана, а от разных баб травы и заклинания против болезни, я поторопился на зов отца. Я рассчитывал подъехать в крытом экипаже к его дому, забрать с собой старика и, не выпив там ни капли воды и не взяв ничего в рот, немедленно возвратиться в Щекаржевицы. Но я неудачно попал туда. Как раз в это время все сбежались и, набросившись на евреев, начали расправу с ними. Я попал в какой-то вихрь.
Рынок, площади, улицы, переулки все было переполнено чернью и толпой. Я в своей жизни не видел людей, так обезумевших, без сознания, без сожаления убивавших, опьяненных кровью, набрасывающихся подобно диким зверям. Я до самой смерти не забуду картины, представившейся перед моими глазами.
Из-под стен замка, отовсюду, где только знали, что скрываются евреи, их вытаскивали и полуживых или даже убитых рубили топорами, веревками сдавливали горло… Напрасно они от страха умоляли крестить их. Убивали старых, молодых, женщин, детей, разрезали на куски, чтобы потомков этого племени не осталось. Во многих местах, на улицах, в рвах, в болотах валялись окоченевшие, обнаженные части трупов. Когда сил не хватило для убийства этого отродья, их погнали к реке, и, привязав камни к шее, бросили туда. В городе раздавался вой, плач и стоны, заглушаемые диким звоном колоколов. Я спешил добраться к отцовскому дому, вынужденный часто с мечом в руках прокладывать себе дорогу, потому что разъяренные толпы народа, не считаясь ни с чем, хотели и меня чуть ли не насильно заставить примкнуть к ним. Я уже находился недалеко от замка, и вдруг увидел (картина еще теперь перед моими глазами) как из каменного дома, выломанные ворота которого лежали на земле, палачи вытащили еврейскую семью, скрывавшуюся в подвале. Среди них находился старик с седой бородой, исхудавший, голый, с непокрытой головой, с веревкой на шее; было двое молодых женщин в полуобморочном состоянии, которые ломали руки, падали на колени и сопротивлялись, так что их пришлось тащить, была и старая жидовка в разорванной одежде, от страха лишившаяся речи. Своими искалеченными руками она обнимала десятилетнюю девочку, внучку или дочку, с такой силой, что трое мужчин не могли ее оторвать. Толпа на них напирала. Один из них был убит и упал на землю; другие, покрытые ранами, истекали кровью. Старая еврейка, искалеченная, как будто ничего не чувствовала, прикрывала своим телом ребенка, стараясь спасти его от смерти. Это дитя было чудной красоты, изнеженное и тщедушное, как барский ребенок, и я не мог от него отвести глаз. Черные, длинные волосы спускались до колен, а из-под рубашки виднелось чудное тело, как бы выточенное из слоновой кости. Глаза черные, как уголь, со страхом смотрели на тех, которые хотели ее схватить. Своими белыми ручками она держалась за окровавленную мать. Хоть это и были евреи, но мне стало их жаль. Толпа все увеличивалась, и на старуху, наклонившуюся над ребенком и защищавшую его подобно волчихе, у которой отбирают волчат, сыпались удары со всех сторон; вдруг из замка галопом выехал король со своими слугами и с обнаженными мечами они врезались в толпу. Я был удивлен и думал, что и Казимир примет участие в расправе с нехристями, но тут произошло что-то совсем для меня неожиданное. Все слуги королевские и он сам напали не на евреев, а на толпу, убивающую их. Король сошел с коня и подбежал к матери с ребенком; защищая их своим телом и громя нападающих он крикнул:
– Убирайтесь вон!
Жидовка ухватилась руками за его одежду, а король, обняв ребенка, закрыл его своим плащом. Жиды упали перед ним ниц, охватив его колени. Стоявшие рядом с королем Кохан и Добек начали кричать:
– Прочь разбойники! Прочь!
А так как они были с обнаженными саблями, то толпа, несмотря на свою ярость, рассеялась, уважая королевскую волю.
Другие евреи, находившиеся недалеко, воспользовавшись тем, что взоры всех были устремлены на Казимира, и на них никто не обращал внимания, начали проталкиваться к королю с плачем и с криками. Король сделал знак, чтобы разогнали толпу, и я своими глазами видел, как он, взяв за руку старую еврейку, обливавшуюся слезами, продолжая закутывать ребенка в свой плащ, сделал знак старым евреям следовать за ним и пешком направился к замку, отдав своим слугам распоряжение разогнать сброд и не дозволить обижать нехристей. Так окончилось избиение евреев и половина из них, а может быть и больше, спаслась.
