Черный соболь - Богданов Евгений Федорович (читать книги онлайн без TXT) 📗

— Других будешь грабить. Не утерпишь.

— Не буду. Стану охотой жить, по зимовьям боле не пойду ночами…

— Днями будешь ходить?

— Тьфу! Неужто не веришь? Отпусти — в ноги поклонюсь.

Никифор остановил упряжку, обернулся к Лаврушке, посмотрел ему в глаза испытующе, поиграл желваками, вздохнул:

— Ладно. Жаль мне тебя. Иди с богом. Только помни: придешь к нам с воровством али с местью — не сносить тебе головы. Двинской народ добрый до поры до времени. Разозлишь его — берегись! У тя изба тоже не каменная. Запластает note 39 — будь здоров!

— Спаси тя Христос. Век буду помнить, — лепетал Лаврушка.

Никифор, вынув нож, перерезал веревку у рук, а ту, которой были связаны ноги, по-хозяйски смотал и спрятал.

— Иди да помни!

— Помню, холмогорец! Век не забуду твою доброту, — в голосе Лаврушки была неподдельная искренность. Он даже прослезился на радостях. — Прощевай!

— Прощай. Тут недалеко. Сам добежишь. А я в обрат. Самоед оленей ждет.

Лаврушка долго махал Никифору вслед, а когда тот отъехал на порядочное расстояние, вспомнил о побоях, в сердцах сплюнул и погрозил в сторону упряжки кулаком.

Вернувшись в зимовье, Никифор вошел в избу. На скуластом смуглом лице

— выражение растерянности. Он хмуро снял шапку и хлопнул ею о пол:

— Судите меня, братцы! Отпустил я этого лиходея.

Аверьян насупился.

— Пожалел?

— Пожалел. Но не в жалости одной дело…

— Ну, говори, в чем дело?

— Мы тут одни в чужом месте. А ну, как дружки его будут мстить? Пожгут и зимовье и коч — на чем домой пойдем? Разве будешь все время караулить на улице? Да и напасть могут большой шайкой. Нам не осилить… Вот и отпустил. Он клялся-божился зла нам не чинить…

Аверьян подумал и смягчился.

— В этом, пожалуй, есть резон. Мы хоть и не робкого десятка, а все же… Места чужедальние, друзей у нас нету, а недругов полно. Может, так и лучше. Шут с ним. Не кручинься, Никифор.

Тосана заявил о себе:

— Говоришь, друзей нет? А я кто вам? Разве не друг? Отпустил Лаврушку

— не жалей. Я еще с ним поговорю. Меня он послушает. У нас с ним торговые дела. Ему без меня не обойтись.

— Ну ладно. За дружбу твою, Тосана, спасибо, — Аверьян крепко пожал руку ненцу.

Потом Аверьян стал расспрашивать Тосану, нельзя ли у местных охотников купить меха на деньги либо в обмен на товары. Тосана ответил:

— Ясак пока не собирали — нельзя… Но если подумать, может, и можно. Давай я подумаю, через три дня тебе ответ дам. Кое-кого, может, повидаю.

Когда Тосана собрался домой, Аверьян подарил ему новый запасный топор. В благодарность за спасение сына.

Гурий все думал об Еване: стал бы на лыжи и помчался к ней в чум.

Сутки за сутками, недели за неделями прятала полярная ночь в свой волшебный, окованный серебром чистого инея сундук быстро идущее время. И чем больше прятала, тем ближе становился ее конец: дни посветлели. Там, за лесами, за увалами, за реками и озерами, солнце все ближе подвигалось к горизонту. В начале февраля оно, освободившись от ледяных пут, победно засверкает над лесом, и начнется бессменный полярный день. Наступит царство белых ночей.

А пока еще лютуют морозы, и в ясную погоду в небе по-прежнему стоит, будто дежурный стрелец в дозоре, круглоликая ясная луна.

Посреди чума на железном листе жарко горит очаг, подвешенное к шестам, вялится мясо. Час поздний. Старая Санэ завернулась в оленьи шкуры и уснула. Тосана бодрствует перед очагом, смотрит завороженно на уголья, подернутые серым пеплом. Его рубаха из тонкой замши кажется красной, лицо — тоже. В руках у него острый нож и кусок дерева. Тосана мастерит себе новые ножны — старые поизносились. Изготовив ножны из дерева, ненцы оправляют их полосками из латуни и привязывают на цепочку моржовый зуб — амулет-украшение. У Тосаны до амулета еще дело не дошло. Он только обстругивает заготовку и старательно шлифует ее.

Еване при свете очага шьет себе саву — меховую шапочку. Сава почти готова. Спереди по краю она обшита пушистым собольком. Еване старательно привязывает на тонкие кожаные ремешки к той части савы, которая опустится на плечи и за спину, бронзовые кольца, медные пластинки овальной, ромбовидной, прямоугольной формы. Девушка шьет праздничную саву.

Гурий, полулежа на оленьей шкуре, молча наблюдает за ней.

Аверьян завернулся с головой в меховое одеяло и спит богатырским сном. Завтра они с Тосаной поедут в ненецкое стойбище, в тундру, менять товары холмогорцев на меха. Тосана уже побывал у знакомых оленеводов и охотников, те пожелали видеть «русского купца из Холмогор» и, быть может, приобрести то, что им надо.

Тосана старательно скоблит ножом свое изделие и мотает головой, словно отгоняя назойливых комаров.

— Однако поздно, а спать не хочу. Отчего? — он оборачивается к Еване. Та пожимает плечами, чуть улыбаясь. Гурий смотрит на ее яркие губы, на ямочки возле них. На чистом лице девушки пляшут отблески пламени. Все это: и чум, и очаг, и тишина, и хозяева в непривычных взгляду Гурия одеждах — кажется сказкой. В груди у паренька появляется какое-то незнакомое, неведомое доселе теплое чувство.

— Годы, верно? — ответил Тосана на свой вопрос тоже вопросом.

Утром, едва рассвело, Аверьян с Тосаной умчались на оленях в тундру. День был ветреный, облачный, без снегопада. Ветер тянул по сугробам длинные хвосты поземки, мороз отпустил, и было не так холодно, как в предыдущие дни.

Аверьян велел сыну возвращаться в зимовье. Гурий, проводив отца, медленно очистил с лыж налипший снег, надел их, но уходить не спешил. Он все посматривал на чум, ждал Еване.

Она наконец вышла и направилась к нему, неся лыжи. Еване помнила некоторые русские слова:

— Ты уходишь, Гур? — спросила она, старательно выговаривая каждый слог.

— Отец велел возвращаться в зимовье.

— Я тебя немного буду про-во-жать…

Она надела лыжи и побежала вперед. Гурий пошел следом. Однако догнать девушку было не так-то легко: она бежала быстро, бесшумно. Маленькие резвые ноги в мохнатых пимах так и мелькали. Гурий был тяжеловат, не так ловок, лыжи у него проваливались в снег, хотя и были широкими. Еване, забежав далеко вперед, крикнула:

— Луца note 40 ходит тихо, как беременная важенка! Гурий, досадуя на себя за свою неловкость, пошел вперед широкими сильными шагами и стал догонять девушку. А она опять начала ускользать от него и вдруг куда-то пропала… Часто дыша, Гурий остановился. Лыжня Еване вела в сторону от прямого пути. Гурий тоже повернул в сторону и опять пошел быстро, сколько хватало сил. Но лыжня тянулась, а девушки не было видно. «Что за черт! Не могла же она в воду кануть!» — подумал он. Лыжня снова вывела его на оленью тропу, по которой ехали от зимовья. Еване нигде не было видно.

Гурий остановился, озираясь по сторонам, но лес был пуст. Красивая исчезла. Гурий закричал во всю мочь:

— Еване-е-е!

— Зачем так громко? Еване — вот, — услышал он голос позади. Обернулся — Еване чуть не наступала ему на пятки.

— Ты, как колдунья, куда-то пропадаешь, — сказал Гурий. Она не поняла, и он добавил: — Ты — шаман!

— Я — шаман? — Еване расхохоталась. — Какой я шаман? Шаманы бывают старые, страшные… Я — шаман… Нет, просто тебе за мной не угнаться.

Гурий приблизился к ней вплотную. Девушка перестала смеяться, посмотрела на него в упор. Но глаза ее в продолговатом разрезе век, черные, блестящие, продолжали искриться смешинками. На ней была надета сава — шапочка, которую она шила вечером. Круглое белое лицо, чистое, как свежий снег, в обрамлении собольего меха выглядело очень привлекательным. Белый воротник, расшитая паница, красивые пимы — все сидело на ней ладно, ловко.

— До-сви-данья, — сняв варежку, Еване протянула ему руку.