Страстная неделя - Арагон Луи (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Ах так, ну, тогда пеняй на себя!
— Пикар!
Пикар подошёл к хозяину.
— Проводите этого господина в конюшню, ему требуется четвёрка лошадей… Надеюсь, вы меня поняли?
Через открытые на крыльцо двери видно было, как сыплется дождь. С минуту господин Орейль постоял на пороге, высоко подняв канделябр и освещая путь двум мужчинам, которые вышли и сразу же скрылись за деревьями сада.
Во мраке, под дождём, всадники покинули Лувр вскоре после отъезда короля; сзади на почтительном расстоянии ехали слуги, а впереди бок о бок принц и его адъютант. Адъютант господин де Лаферронэ всю дорогу бурчал сквозь зубы: неблагоразумно уезжать так, даже факелов не взяли, а в Париже неспокойно, несмотря на непогоду, толкутся какие-то подозрительные личности, недаром на улице Сент-Онорэ даже пели «Карманьолу», их могут узнать, расправиться с его высочеством.
— Ваше высочество должны понять…
— Отвяжитесь вы от меня…
Его высочество пришпорил коня и обогнал своего адъютанта.
Он не был расположен болтать. Его высочество, как и все Бурбоны, отличался низким ростом и был грузен, если не просто жирен. Но, как прирождённый наездник, он умел держаться в седле, и посадка у него была вполне пристойная. Он придержал плащ, развевавшийся у бёдер. Чёртова погода, чёртов холод!
Герцога Беррийского раздирали слишком противоречивые чувства, чтобы он мог спокойно выслушивать наставления своего адъютанта де Лаферронэ. А чувства эти были: гнев, боль, стыд, сожаление, страх. Как все это бесконечно глупо! И в первую очередь сам король, на короля-то он больше всего и сердился. То.
что Людовик XVIII не любит его, как не любит и своего брата, отца герцога, — это он отлично знал. И не со вчерашнего дня.
Между ними происходили бурные сцены, ссоры. Когда его величество начинал орать, голос его был слышен в каждом уголке Тюильрийского сада. Их, иначе говоря герцога и его отца, графа Артуа, загнали в Павильон Марсан, а в Павильоне Флоры велась своя политика, глупейшая, глупейшая политика! Без всякого учёта того, что думают за дворцовыми стенами! Глупейшая! «h-ще года нет, а до чего мы дошли, и все из-за него, из-за этого толстяка Людовика, из-за этого подагрика. Его хартия-воистину блестящая идея, под стать той. что осенила ею в Митаве, когда он помиловал сына Филиппа-Эгалите! А сейчас вот улепётываем^ как зайцы, не попытавшись даже драться, и. как только нас унесёт ко всем чертям, вернётся Буонапарте!» Как молил он Людовика, как молил он дать ему командование, позволить пойти против Людоеда. Куда там, кроме ревматизма король ничем не интересуется. Ещё бы! Все тут яснее ясного: дядюшка просто завидует племяннику, возможному претенденту на французский престол, единственному отпрыску Бурбонов, способному продлить королевский род. И поэтому он предпочёл послать в Лион вместе с графом Артуа герцога Орлеанского, который, того и гляди, по своему обыкновению затеет заговор… А своего родного племянника не послал-не желает, видите ли, чтобы тот завоевал себе авторитет и отличился на поле боя. Кроме ^ того, он, бессильный старец, ненавидит его, герцога Беррийского, за успехи у женщин, ибо ему-то женщины… А сцены, которые закатывает уважаемый дядюшка, получив очередное донесение от полиции! Но ведь он, герцог, живой человек!.. Разве король попрекал любовницей князя Ваграмского, а тот, как известно, женат, да ещё женат не на ком-нибудь, а на баварской принцессе, которую он, чтобы от неё избавиться, отправляет на воды. Но особенно противен ему, Шарль-Фердинанду, его сиятельный дядюшка Людовик XVIII, когда тот игривым юном начинает пересказывать разные похабные историйки, вычитанные из старых книг, и выдаёт их за похождения своей собственной юности.
Экий врун! И потом, где это видано: король, не встающий с кресел. То его катят, то его несут! Ну и красивое зрелище получается, когда его тащат по лестницам! Не говоря уже об этом его иезуите-массажисте: ёрник, каких свет не видывал. Вот и ему тоже дядя все спускает с рук. В номере двадцать семь Павильона Флоры, где живёт этот иезуит, устраиваются интимные обеды, различные увеселения-можно только удивляться, как не краснеет от их сальностей Иисус Христос, висящий на самом видном месте. В Лувре постоянно живёт какая-нибудь особа, преимущественно в возрасте семнадцати лет, потом появляется другая, третья, но всех их подряд величают «матушка Элизе»… Впрочем, по словам Андре, интересы старого негодяя этим не ограничиваются. Утверждают даже, что и девиц-то берут во дворец и держат их там на виду лишь затем, чтобы король не особенно верил идущим по городу слухам. Одним, видите ли, все можно, а другим ничего нельзя-Людовик XVIII требует благопристойности только от своего племянника. И все оттого, что этой сволочи иезуиту известно о королевской слабости к Медонскому кюре… ШарльФердинанд превыше всего на свете почитает священнослужителей, но ведь иезуит-он же чистый еврей. Более чем сомнительная личность: раньше давал в рост деньги королевской армии, был на острове Йе вместе с графом Артуа… Для Шарль-Фердинанда не секрет та лютая ненависть, которую питает его родитель к хирургу: должно быть, там, на острове, у них вышла какаянибудь история… К тому же все, так или иначе имеющее касательство к Вандейской войне, неприятно графу Артуа. И однако ж, иезуита он терпит, можно даже подумать-боится.
Недаром преподобный отец врачевал его, прежде чем стал официальным целителем короля! Правда и то, что сначала он состоял при особе английского принца-регента и не без тщеславного удовольствия до сих пор показывает всем и каждому табакерку, усыпанную бриллиантами, — дар принца. Граф Артуа сильно подозревал, что иезуит занимается шпионажем в пользу Букингемского дворца… Впрочем, даже трудно себе представить, чтобы господа Монруж подсунули его королевскому величеству обыкновенного хирурга, а не шпиона, не соглядатая. Разве не застигли его у дверей русского посольства, если верить Бурьену, а ведь вовсе не доказано, что господину Бутягину так уж необходим массаж! Отец Элизе втёрся в доверие к дяде ещё до их пребывания в Хартуэлле. Но когда именно? Одно верно: он уже был при нем ко времени похорон графини Прованской. ШарльФердинанд ясно припомнил его силуэт рядом с красавцем герцогом д'Аврэ, впереди, у катафалка, в часовне на Кинг-стрит.
Странные слухи ходили по Лондону в связи с этим более чем подозрительным хирургом: разве не состоял он долгие годы при особе шевалье д'Эона, который так вовремя скончался? И разве он до последней минуты не притворялся, будто считает шевалье женщиной? Но одного никак не мог простить герцог Беррийский «массажеру», как он именовал про себя иезуита: он оказался у короля, когда герцог самолично явился к своему августейшему дяде умолять, чтобы его в начале месяца отпустили вместе с отцом в Лион. В присутствии этого святого отца ему, герцогу Беррийскому, устроили сцену и заявили, что он-де мастер одерживать победы только в кордебалете Оперы, а это (заметим в скобках) даже не соответствует истине, ибо, когда Виржини была на сносях, он спал с Бургуен из Комеди-Франсез… чувства его к Виржини остались прежними: он всегда испытывал величайшую нежность в отношении девиц, которых изволил обрюхатить. А Бургуен, которой шёл тридцать пятый год, была просто так, для приятного времяпрепровождения, хотя сложена она чертовски хорошо, просто богиня. Округлая шея, как у голубки! Одни глаза чего стоят, а голос… Надо было видеть её в «Баязете»! Не говоря уже о том, что она состояла в близких отношениях с Люсьеном Бонапартом. Но так уж повелось: от этих людей к вам переходят и женщины, и дворцы. Теперь же, когда все рушилось, когда ему отпущено всего несколько минут свободы, вовсе не к Бургуен поскачет Шарль-Фердинанд во мраке, под проливным дождём. Он даже не успел поцеловать ни своих малюток, своих незаконных дочек, которых просто обожал, ни самое миссис Браун, их мать, — пришлось ограничиться посылкой на набережную Вольтера адъютанта Лаферронэ, он отнёс им деньги, необходимые для проезда в Англию, и записку, которая должна была убедить миссис Браун, что герцог намерен последовать за ней, — простое проявление доброты по отношению к Эми. Но сейчас он спешил в квартал Руль: королевский кортеж он нагонит у заставы Этуаль, так или иначе, отец его, граф Артуа, тронется в путь не раньше часу ночи. Он спешил к особняку, возведённому строителем Багателли; и то обстоятельство, что его любовнице особняк этот был подарен маршалом Наполеона, позволяло герцогу считать себя любимым бескорыстно. Мысль, что он не увидит нынче вечером Виржини, была ему непереносима, и он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, горючие, крупные, аккуратные капли, как у его прапрабабки Анны Австрийской, — дождь под дождём.
