Плавильщики Ванджа - Ян Василий Григорьевич (читать книги без .txt) 📗
У каждого из нас была завернутая в тряпку связка чирагов. Шахта имела много разветвлений, где-то то и дело мелькали огоньки и слышались глухие удары. Всюду шла работа. Абдыр-Бобо провел нас через узкий ход, где раза два пришлось ползти на четвереньках.
– Во всех шахтах железной руды так много, – сказал Абдыр-Бобо, – что всем хватит: и сыновьям, и внукам нашим. Берите только кирку и работайте.
Мы пришли в просторную, но низкую пещеру. В ней было сыро, и всюду по стенам просачивалась вода.
Дядя воткнул несколько чирагов в стены: чираги горели дрожащим светом и потрескивали, распространяя чад и дым.
Двое должны были выламывать руду, а остальные выносить ее наружу и по очереди сменять усталых забойщиков.
Сняв халаты и рубахи, два старика начали изо всех сил ударять кирками в темную стену шахты, где виднелся идущий насквозь красноватый слой руды. Мы подбирали отвалившиеся куски, разбивали их на более мелкие и складывали в мешки за спиной. Работа забойщиков была очень тяжелая: они долго и сильно долбили в одно и то же место, пока откалывался кусок руды.
Когда двое нагрузились рудой, они ушли, остальные, сменив уставших, продолжали работу.
Когда мне насыпали руды в мешок, я едва устоял, – такой тяжелой показалась мне „ноша“, но, расставив для крепости ноги, я старался и виду не показать, что мне тяжело. Я выходил вдвоем с Максумом и едва за ним поспевал: он шел быстро, нагнувшись под тяжелой „ношей“, и напевал.
Далеко внизу, под горой, виднелись покрытые полосатыми войлоками наши четыре коня. Я сползал с горы, цепляясь за каменные выступы, боясь покатиться, спотыкался, падал и был уже недалеко от коней, как вдруг мне пришлось сразу спрятаться за камни.
По склону противоположной горы двигались всадники. Их было много, очень много. Они выезжали один за другим из-за хребта и извилистой вереницей спускались по узенькой тропинке, направляясь к реке. Некоторые, доехав до русла, поили коней и неслись вскачь, догоняя уехавших вперед.
„Это они, – решил я. – Кто же, кроме них, может появиться в этой глуши?“ У них за спиной поблескивали винтовки: у многих на боку висели кривые сабли. Халаты укорочены до колен, и у некоторых головы повязаны цветными платками с узлом на лбу: они походили на басмачей, отправившихся в набег. Я тревожно вглядывался в этих не виданных мной до сих пор людей. Всадники были самого разного возраста: и старики, согнувшиеся крючком, и мальчишки, и мужчины средних лет.
Несколько человек остановились около наших коней, соскочили на землю и стали спорить с нашими мальчиками-погонщиками. До меня ясно доносились крики одного басмача:
– Ты не хочешь помочь святому делу? Так ты язычник? Ты отрекся от правой веры? Голову отсеку тебе! – И, выхватив кривую саблю, он взмахнул ею.
Оба мальчика отбежали, а басмачи сбросили с наших коней вьюки, расседлали своих коней, и не успел я сообразить, в чем дело, как четыре басмача, сидя на наших конях, уже скакали по дороге.
Когда последние басмачи скрылись в облаке пыли, я спустился вниз и одновременно со мной спустился Максум. Он тоже пролежал все это время за камнями.
Максум осторожно снял свой мешок с рудой и стал осматривать оставленных басмачами коней. У одного копыто треснуло до самой бабки, у двух спины были сбиты и кровь сочилась из гноящихся ран. Четвертый конь, худой, с выступавшими ребрами, стоял, раскорячив ноги и понуро опустив голову.
– Перестаньте реветь, как ослы перед репейником! – крикнул Максум на мальчиков, которые всхлипывали, утирая слезы. – Расскажите, что вам говорили эти разбойники?
– Они звали нас пойти вместе с ними в долину Каратегина, чтобы „проучить“ там тех, кто не поддерживает святую веру и ссыпает хлеб в Совет.
– И оставили для похода этих одров?
– Они смеялись и говорили, что дарят нам замечательных коней-скакунов.
– Негодяи, паршивые собаки! – ругался Максум. – Это же крестьянские язгулемские кони. Бродяги насильно забрали их, искалечили и подбросили нам. А язгулемцы скоро прибегут сюда их разыскивать и заберут своих коней. Наших коней нам больше не видать, а завести новых нам не под силу.
Вскоре спустились с горы другие два наших соседа. Обложив раны коней войлоком, они кое-как заладили вьючные седла. Мы нагрузили коней рудой; каждый из нас тоже нагрузился рудой, и все мы, сгибаясь под тяжестью вьюков, поплелись обратно домой.
III
В нашем кишлаке из всех хижин неслись крики и плач. Басмачи пробыли там целый день, забрали весь хлеб, весь урожай пшеницы и ячменя и, как тучи саранчи, пронеслись дальше. С чем мы останемся на зиму? Чем будем кормиться долгие холодные месяцы?
К вечеру наша артель опять собралась у дяди, чтобы обсудить, что делать.
– Железо нас кормит, – сказал Абдыр-Бобо. – Мы выменяем на железо и хлеб, и шерсть, и хлопок.
– Уходить надо в Фергану на заработки, – сказал Файзали. – Уходить надо сейчас, пока снегом не завалило перевалы.
Максум-охотник убеждал никуда не бежать, а еще раз сходить за железной рудой и приняться за выплавку.
– Будет весна – опять засеем поля. А уйдем, когда еще вернемся?.. Не сладко скитаться на чужбине, я уже испытал это… Конечно, железо нас прокормит.
Так и решили. Закурили чилим. Каждый, обтирая рукавом чилим, булькая водой, затягивался дымом.
Абдыр-Бобо, взяв чилим, воскликнул:
– Скажи мне, чилим, как нам поступить? Когда тебя закуришь, всегда сердце возрадуется. Почему ты даешь нам радость?
Потом старик затянулся три раза и наклонил голову, как будто прислушивался к бульканью внутри тыквы.
– Чилим мне сказал: „Я потому даю радость сердцу, что сам я полон огня и душистого дыма. Будете и вы, – говорит чилим, – иметь огонь в сердце и снова увидите счастье“.
…Возле дядиного дома был сарай. Там в течение всего лета складывались дрова и уголь. Наши соседи тоже притащили в сарай свои запасы дров и угля.
К одной из наружных стенок этого сарая была сделана пристройка в виде высокой бутылки. Стенки были сложены из камней, скрепленных глиной. Эта каменная „бутылка“ и была той домницей, в которой должно было плавиться железо. Она не маленькая: если высокий человек поднимет руку, то едва достанет до жерла (салохи) этой „бутылки“ домницы.
Стенка, соединяющая домницу с сараем, имела узкую щель, или дверцу. Через эту дверцу вся домница наполнялась доверху дровами, короткими поленьями арчи и узловатыми стволами кустарника ангет. Нужно было пользоваться всем, что только можно было найти в горах, где дров так мало, что иногда трудно развести костер.
Дрова были подожжены через дверцу, и тогда всю щель – дарик – заложили маленькими плоскими камнями, скрепленными глиной так, чтобы стенка была в то же время и тонкой, и достаточно прочной, иначе железо могло ее продавить.
Старый, опытный литейщик Абдыр-Бобо начал распоряжаться и указывать каждому, что ему делать.
Я и два мальчика, ходившие за конями, дежурили по очереди у верхушки домницы. Взрослые по двое работали у ее основания.
Я вскарабкался на выступ близ жерла домницы, из которого валил густой дым. Здесь я наблюдал, что делается внутри домницы. Я не смел садиться, чтобы не заснуть, да и негде было. Дрова прогорели и обратились в раскаленные угли. Я крикнул работавшим внизу:
– Принимай свою очередь! (Гоута быгир!)
Тогда Абдыр-Бобо пробил внизу тонкой стенки дарика небольшое отверстие и вставил глиняную трубку – билюль. Таких трубок было заготовлено десятка два, так как они быстро прогорают. Через эту трубку с помощью двух козьих мехов (шерстью наружу) Максум начал раздувать уголь в домнице. Работать мехами предстояло несколько дней, беспрерывно усиливая жар настолько, чтобы руда расплавилась и потекла яркой, сверкающей, как солнце, струей.
Отработав свой срок, Максум кричал:
– Принимай свою очередь!
И другой работник брался за мехи.
Старый Абдыр-Бобо, взобравшись наверх, учил меня:
