Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗

Для настоящих «генералов космоса», таких, как Пилюгин, Глушко, Рязанский, т.е. людей, действительно очень преданных работе, космонавтика давала возможность полной, без оглядки на финансирование и снабжение, реализации своих идей, и всякий победный старт, как это было и в прежние, докосмические годы, рассматривался ими, прежде всего, как торжество личных научно-технических принципов. И на их «фирмах» были люди, понимающие, что на космосе можно погреть руки, сделать «модную» диссертацию, организовать отдел под своим руководством, но, в принципе, таких было немного, и не они определяли общий настрой. Королевская гвардия тех лет – это молодые инженеры, вчерашние выпускники МВТУ, МАИ и Физтеха, романтики и бессребреники, не помышляющие ни о степенях, ни о наградах, люди, бесконечно увлеченные работой, преданные ей, гордящиеся ею и ничего, кроме нее, в жизни не имеющие. По меткому выражению академика Л.А. Арцимовича (которое авторы «Девяти дней одного года» вставили в сценарий своего фильма), такие люди «удовлетворяли собственное любопытство за счет государства». Но при этом и они, в подавляющем большинстве своем, лишь «возили тачки с камнями», а Королев «строил Шартрский собор». В ОКБ многие досадовали, когда в напряженные дни окончательных испытаний «семерки» Королев и сам отвлекался, и других отвлекал на создание этого ничтожного ПээСа, а Сергей Павлович говорил убежденно:

– Вспомните меня: этот спутник в музеях будут показывать!

Возможно, холодный аналитический мозг Келдыша мог оценить масштабы этой работы, значение ее скорее чувствовали, чем понимали, такие ясные умы Академии, как Капица, например, но в полной мере ощущал ее историчность, мне кажется, только Королев. Летописцы-техники справедливо сравнивают достоинства и недостатки конструкций Королева, Янгеля, Челомея, обнаруживают, что Челомей при жизни Королева сделал ракету самую мощную, а межконтинентальная машина Янгеля была дешевле «семерки». Исследования такие полезны и нужны, сравнивать необходимо, но, мне кажется, духовные устремления этих конструкторов и Королева, уровень восприятия ими содеянного, отношение к космонавтике не как к области реализации технических совершенств, а как к исторической данности – другие. Отсюда и неформальное, глубоко личное восприятие Королевым творческого наследия Циолковского, отсюда – внимание ко всему, что отражало первые вехи эпохи космоса, будь то книги, фильмы, выставки, памятники или даже просто почтовые марки с изображением спутника. Отсюда постоянные призывы к консолидации усилий всех, кто может (а по Королеву это означает – кто должен!), еще более расширить космические исследования...

А может быть, все проще и это элементарная жажда власти, стремление подмять всех под себя? Да! И это было! И это должно быть, ибо всякий, по-настоящему увлеченный человек неминуемо стремится к власти для торжества своих идеалов. Но именно для торжества идеалов, а не для торжества честолюбия... Когда Королеву предложили перевести его с должности Главного конструктора на должность Генерального конструктора, он же не согласился, хотя это был очевидный шаг к самоутверждению и настоящий праздник карьеризма.

– Я работаю так, как все, – сказал тогда в Совмине Сергей Павлович. – Без своих коллег я ничто и поэтому не могу и не хочу выделяться среди них...

Он был последовательным сторонником общих трудов и общей славы.

Но оказалось, что эта общая слава, достигшая пика гагаринской весной, этот золотой дождь наград и иных знаков внимания, эти победы в Академии – все это возымело реакцию, обратную той, которую ожидал Королев. Это не сплотило Совет Главных, а отдалило этих Главных друг от друга.

Примерно через два года после смерти Королева Валентин Петрович Глушко говорил мне на космодроме:

– Ну, что вы всё: Королев! Королев! А что такое Королев? Это тонкостенная металлическая труба. Я ставлю внутрь ее свои двигатели, Пилюгин – свои приборы. Бармин строит ей старт, и она летит...

Подобные настроения возникли не вдруг. Слава, мощь, деньги, тысячи подчиненных – все это неминуемо должно было привести к вопросу: «Позвольте, а, собственно, что такое Королев? Ужели мы без него не обойдемся? Это он без нас не обойдется!»

Тогда на космодроме я ответил Глушко довольно дерзко:

– Вы правы, Валентин Петрович. Вполне могло быть так, что не вы бы ставили внутрь его трубы свои двигатели, а он надевал бы на ваши двигатели свою трубу. Но ведь не вы его, а он всех вас подмял под себя и заставил на себя работать. Ведь так?

Глушко промолчал.

Многие годы именно он, Валентин Петрович Глушко, больше, чем кто-либо другой, тяготился первенством Королева в Совете Главных, сопротивлялся его лидерству на космодроме и стремился освободиться от его власти, избежать всякой зависимости от него. И это удалось ему. Ценой Дела.

Я не виню Глушко, он ни в чем не виноват. Винить его столь же нелепо, как винить человека за цвет глаз. Он был прирожденным лидером, обладал фантастическим честолюбием и подчиняться кому-либо не хотел, не умел, не мог. Удивляться надо не тому, что они поссорились с Королевым в 60-х годах, а тому, как они все-таки сумели проработать вместе до 60-х годов!

Трудно сказать, когда и где начались их разногласия. Быть может, начало – в жарком и пыльном лете 1957 года, когда они, что называется, разругались вдрызг после третьей подряд неудачи с «семеркой»? Впрочем, скорее всего, эта авария была лишь поводом конфликта. Еще раньше, до второго пуска, Королев писал жене: «Приехал Вал. Петр. 228 и ко всеобщему (и моему!) изумлению через час после приезда в самой грубой и бессмысленной форме изругал всю нашу работу здесь. Это произвело на всех нас очень плохое впечатление. Сейчас все это приходится опровергать фактами, опытами, но так много на это нужно сил. Это, к сожалению, уже не критика, не дружеская критика, а неумное злопыхательство. Я ему ответил спокойно (но чего это стоило!) и только упрекнул его в несдержанности и заносчивости. Ник. Алек. 229 требовал, чтобы мы разобрали его поведение, но разве это поможет? Ведь если человек так заносится, что считает себя «самым умным во всех без исключения вопросах», то помочь здесь могут только факты, которые опровергнут все эти высказывания».

В этом конфликте, в отличие от Бармина, который называл обоих виноватыми, я бы скорее назвал обоих правыми. Глушко действительно хорошо работал. Он почти никогда не опаздывал, не нарушал договорные сроки. Его двигатели были отработаны на стендах, и по их вине полигонные испытания срывались действительно редко, во всяком случае реже, чем по вине Королева. И принцип его: «если каждый сделает свою работу хорошо, общая работа будет тоже хороша», – логически безупречен.

Но прав и Королев, упрекающий Валентина Петровича в заносчивости и индивидуализме. Эти черты вряд ли станут отрицать люди, знавшие его. Индивидуализм Валентина Петровича был не только его личной чертой, но и распространялся на Дело. ОКБ Глушко было несравненно более изолированным, нежели ОКБ Королева. «В нашу работу втянуты очень многие организации и институты, практически по всей стране, – писал Королев. – Много разных мнений, много опытов, много самых различных результатов – все это должно дать в итоге только одно правильное решение». Королев всегда тяготел к синтезу. Делясь своими сокровенными мыслями с женой, в том же самом письме, в котором он критиковал своего давнего соратника, Сергей Павлович писал: «Кроме того (и это, пожалуй, самое важное), моя лично задача состоит в том, чтобы сплотить, а не разобщить нашу группу конструкторов, которая столько создала за эти годы. Ведь вместе – мы сила в нашей области техники.

Все, конечно, объясняется тем периодом неудач, через который мы сейчас проходим.

Мне думается, что до берега уже не так далеко и мы, конечно, доплывем, если только будем дружно вместе выгребать против волн и штормов...»