Донская либерия - Задонский Николай Алексеевич (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Не гораздо хвастай, полковник, – усмехнулся Долгорукий. – Вор Кондрашка со своими единомышленниками все донское войско к рукам прибрал.
– Нерадением начальных людей то учинилось, – сказал, раздувая щеки Кондратьев. – А кабы спервоначалу, как он, вор, в Пристанском городке явился, поноровки воеводы ему не дали, он бы Черкасска, как ушей своих, не узрел…
– Сие верно, полковник, – с любопытством глядя на него, согласился Долгорукий. – Нерадение воевод в доселе во всем примечаю. Суждение твое зело разумно.
– Эх, князь мой милостивый! – воскликнул ободренный ласковым словом полковник. – Добавь мне два эскадрона драгун да пусти на Донец, где ныне булавинские атаманы Сенька Драный и Микитка Голый с гультяйством шарпальничают, я зараз их смирю и воровских атаманов на цепи к тебе доставлю.
Долгорукий милостиво кивнул головой, обещал при случае просьбу полковника попомнить. Сумской полк, который недавно осматривал, произвел на князя неплохое впечатление: солдаты выглядят молодцами, одеты и обучены ладно, воровской «блази» среди них нет. И полковник Кондратьев, хотя и любит прихвастнуть, а видно по всему – деловит, уверен в себе и в своих солдатах… Не чета изюмскому полковнику Шидловскому и острогожскому Тевяшову, кои вечно жалобятся с перепугу на умножение воров и просят подмогу!
А спустя некоторое время, ранним утром, дозорные Сумского полка задержали ехавшего на телеге с Валуек высокого, длиннолицего, рыжебородого мужика. Телега была чем-то нагружена, покрыта рогожей. Дозорный засунул руку под рогожу и достал свежий пшеничный калач. Мужик усмехнулся:
– А ты небось думал бомбы там?
И пояснил:
– Калачник я, волуйченин, везу вашим полчанам для продажи хлеб и калачи, на сухарях-то небось все зубы пообломали… Где обоз-то ваш? В том овраге, что ли?
Дозорные проводили калачника к обозу. Оказался он добрым покладистым мужиком, продавал свой товар весело; шутками и прибаутками, солдаты вволю с ним набалагурились, и когда телега опустела, проводили с честью, просили и впредь мимо их полка калачей не провозить.
В следующую же ночь, когда солдаты Сумского полка крепко спали на вольном воздухе, случилось страшное…
Незадолго до рассвета к палатке, где ночевал полковник Кондратьев с есаулами, прискакал на взмыленном коне один из дозорных, крикнул:
– Войско великое на нас идет, господин полковник…
Кондратьев, протирая глаза, в одном белье выскочил из палатки:
– Какое войско? Чего буровишь? Где видел?
– За обозом, верстах в двух, сторожил я дорогу… Вдруг глянулось… Идут конные многолюдством, кто такие, за темнотой не узришь, а знамо, что на нас…
Полковник приказал есаулу Трофиму Яковлеву разведать, в чем дело, а старши?нам и урядникам поднимать солдат, выводить в степь за обоз, строить к обороне.
Но было поздно. Загудела земля под топотом конских копыт, загремели выстрелы, засвистели сабли. С двух сторон обрушилась на сумцев грозная лавина булавинцев.
Кондратьев с сотником Скрицким и несколькими солдатами успели добраться до обоза, где стояли пушки, но там шла уже жестокая схватка.
– Бей воров! Гони от пушек! – закричал полковник, кидаясь в бой и тесня нападающих спешенных гультяев.
В эту минуту на бугре, прикрывавшем стоянку полкового обоза, показались сопровождаемые бунчужниками и знаменщиками двое конных казаков. Один высокий, русобородый, подвижной, сидел в седле с казацкой ухваткой, другой, худощавый, темноволосый, со шрамом на лице, держался на коне мешковато: видимо, верховая езда его стесняла. Это были булавинские атаманы Семен Драный и Никита Голый, соединенные силы которых доканчивали разгром Сумского полка.
Заметив полковника Кондратьева, пробивавшегося с солдатами к пушкам, Семен Драный сказал с усмешкой:
– Ишь, бойкие какие стали с наших калачей…
Никита Голый молча тронул коня и, подъехав ближе к сражающимся, выстрелил из пистоли в голову полковника. Тот упал, гультяи добили его прикладами.
– Собаке собачья смерть, – произнес угрюмо Никита, возвращаясь к Драному. – Мне сказывали, будто полковник этот, гадюка, похвалялся весь Донец виселицами убрать, а нас с тобой на цепь посадить.
– Лютовать над нами охотников много, – отозвался Драный, – князь-то Долгорукой, бают, четыре воза цепей с Воронежа пригнал… Проведает про наш нынешний промысел, будет небось зубами щелкать!
– Вот бы, Семен, нам на него ударить… да самого в те цепи оковать, да в Черкасской к Кондратию Афанасьевичу представить. Ловит, дескать, волк, но ловят и волка!
– Как в силах окрепнем, и до князя доберемся… Пожди малость!
Атаманы повернули коней. Место боя было густо покрыто трупами. Булавинцы снаряжали огромный полковой обоз, доставшийся им как победителям, клали на телеги раненых. Сумской полк прекратил существование.
Полковые есаулы Трофим Яковлев и Кондрат Марков, которым среди других немногих удалось спастись, прибежав в Валуйки, сказали вышнему командиру следующее:
«Как-де они у тех воров были, и те воры меж собою говорили: одни, чтоб им идти под Изюм, а другие, чтоб ударить и разорвать обоз господина князя Долгорукого. А впрямь ли они по такому своему злому намерению учинить хотят, того они, есаулы, подлинно не знают, только-де от них воров надобно иметь крепкое опасение, потому что их, воров, великое собрание, они-де признают, двадцать тысяч, конечно, будет. Да с ними ж было четыре пушки, да четыре шмаговницы. С ними ж де есть и запорожцы с полковниками и старши?ною тысячи с полторы. И прибавляется-де к ним голытьба всякая, также еще ожидают запорожцев в помощь…
А знатно-де, что на тот их полк воров привел волуйченин калашник, потому тот калашник до приходу их воровского приезживал к ним в обоз для продажи хлеба и калачей… А как-де они у тех воров были, и они-де того калашника видели в том их воровском обозе. А ростом-де тот калашник высок и долголиц, борода продолговата и рыжа».
Долгорукий, узнав о разгроме Сумского полка, совершенно растерялся. Об этом свидетельствует его доношение царю, написанное на следующий день. Побоявшись преследовать булавинцев, Долгорукий оправдывается тем, что «у них конница легкая и многолюдно и при них же запорожцы», и всячески доказывает царю, будто сам Булавин с полками собирается напасть на Валуйки, а поэтому теперь нельзя идти в Азов, надо «украинные города оберегать». Долгорукий решается даже для большей своей безопасности задержать у себя драгунский полк Кропотова, отправленный из армии для охраны Азова и Таганрога.
Полученный как раз в эти дни царский опрометчивый указ о том, чтоб над казаками ничего не делать и стоять с войском в удобном месте, совершенно устраивал вышнего командира. Две недели стоит он без нужды в Валуйках, ссылаясь теперь уже не на воровское «многолюдство» и необходимость защищать «украинские города», а на именной царский указ.
Впрочем, вполне вероятно, что Долгорукий к тому же не желал спасать азовского губернатора Толстого, с которым находился в старинной вражде. Петр счел необходимым в одном из писем даже напомнить князю: «Хотя вы с Толстым имеете некоторую противность, однако надлежит оную отставить, дабы в деле помешки не было».
Долгорукий обещал, а все же не смог этого исполнить. Замедление похода к Азову вообще оправдать трудно. «Пошел бы я к Азову и с малыми людьми, – пишет Долгорукий, – только удержался за нынешним твоим Государевым указом». Но и после отмены этого указа он не поспешил к Азову, находя все новые предлоги для задержки.
Петр, внимательно следивший за действиями Долгорукого, в конце концов сделал ему замечание:
«Господин майор! Письма ваши до меня дошли, из которых я выразумел, что вы намерены оба полка, то есть Кропотов драгунский и пеший из Киева у себя удержать, на что ответствую: пешему, ежели опасно пройтить в Азов, то удержать у себя, а конный, не мешкав, конечно отправьте в Таганрог. Также является из ваших писем некоторое медление, что нам зело неприятно».
