Адмирал Ушаков - Раковский Леонтий Иосифович (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗

На Войновича же снова напали страхи. Потемкин неоднократно приказывал Войновичу выйти в море, но тот под разными предлогами оттягивал поход. То указывал на повреждения судов после боя, хотя они не были столь значительными; то ссылался на большое количество больных, хотя их было не больше, чем всегда; то говорил, что не уверен в жителях Крыма и боится выйти в море, чтобы не оказаться отрезанным от своего главного порта; то, в конце концов, оправдывался плохой погодой.

Войнович кое-как дотянул до осени, а потом поспешил уехать в Петербург устраивать свои личные дела. Он знал, что при дворе найдет больше сочувствия, чем у Потемкина. На дворцовом паркете Войнович чувствовал себя тверже, чем на море.

Он правильно учел обстоятельства: в столице Войнович преуспевал.

Екатерина II помнила Марко Ивановича Войновича. Она пожаловала ему за победу под Фидониси Георгия 3-й степени, в то время как Ушаков получил всего лишь Владимира 3-й степени.

Кроме того, Войнович, к удивлению всех, вернулся из Петербурга графом.

Следом за ним в Севастополь долетели слухи о том, как и почему Войнович возведен в графское достоинство. Князь Безбородко, поднося 22 октября 1788 года императрице на подпись грамоту о пожаловании Войновичу Георгия 3-й степени, назвал в ней контр-адмирала — по ошибке или по сговору с ним — графом.

Войнович тут же просил Екатерину утвердить его в графстве. Безбородко стал перед императрицей на колени и винился в описке. Екатерина сказала:

— Мы виноваты оба: где руки, тут и голова.

И Войнович остался графом.

Но иначе оценил участников боя при Фидониси умный, заботившийся о процветании молодого Черноморского флота князь Потемкин. Он по-своему распределил роли в Черноморском флоте.

Прежде всего Потемкин уволил бездеятельного, влюбленного в себя фразера, расточительного адмирала Николая Мордвинова.

Мордвинов как адмирал был бездарен и труслив. Его морские проекты не шли дальше детских затей, например поджечь брандерами весь турецкий флот сразу, что Мордвинов совершенно серьезно собирался сделать в октябре 1787 года.

«Если б один из них загорелся, то пламя пошло бы по всей линии и верно все бы на месте сгорели, и если б некоторые и спаслись от огня, то б ветром бросило бы их на берег», — доносил он Потемкину в свое оправдание после неудачной попытки осуществить эту наивную затею.

А от решительных, настоящих боевых действий флота Мордвинов отказывался с не меньшей изворотливостью, нежели Войнович:

«Хотя бы я от бурь и не потерпел, могу еще встретить неприятеля с большими его силами, и могу ли я надеяться, что безо всякой потери отойду от него; потеряв я одно судно, нанесу важный урон после несчастного ослабления сил наших в Севастополе и потеряю лучших офицеров, лучших матрос Севастопольского флота, которыми укомплектовал я ныне мою эскадру. Сообразив все оное, нахожу я, что полезнее перезимовать в здешних местах…»

Умный Потемкин понимал, в чем тут дело.

Не лучше вел себя Мордвинов и на посту старшего члена Черноморского адмиралтейского правления. Он и здесь постоянно ссылался на трудности и помехи, и Потемкин не раз одергивал его:

«Теперь не время говорить о трудностях и препятствиях, а долг каждого требует употребить в пользу службы все возможное».

Получив миллион рублей для нужд адмиралтейства, Мордвинов нерасчетливо сорил деньгами, обнаружил полную бесхозяйственность, так что, по словам Потемкина, «не было ни в чем экономии и по неизвестности запасов часто требовано лишнее, наконец, корабль становился построением дороже нарочитой крепости».

Незадолго до увольнения Мордвинова Потемкин в раздражении писал ему:

«В Адмиралтействе трудно вступает все в свое звание, лишь только исходят деньги».

В конце концов его терпение лопнуло, и 12 декабря 1788 года Потемкин уволил контр-адмирала и кавалера Мордвинова.

Вместо него светлейший назначил старшим членом Черноморского адмиралтейского правления новоиспеченного «графа» Войновича.

И в первом ордере Войновичу он пространно и очень метко охарактеризовал деятельность его предшественника, Мордвинова:

«Препоручаю вам рассчитать замешанные дела по всем частям, где странные вышли суммы и недостатки умножены. Крайняя неизвестность во всех наличностях. Одним словом, хаос неописанный. Нет артикула, который бы был снабжен достаточно. Все хватано без расчету, на многое деньги истеряны в запас на предбудущее время, а самое нужное забыто… Сими и другими замешательствами спутаны дела так, что я не могу ничему добиться толку. Немало способствовало к тому и введение порядка в правлении больше приказного, нежели военного и сходственного с теперешними обстоятельствами. Тут для сохранения вредной формы останавливалась часто скорость, столь нужная в военное время, и, по необозримости вдруг обстоятельства, часто повторялись курьезы к большей потрате суммы бесполезно».

Потемкин одним ударом убил двух зайцев: удалил бездарного Мордвинова, а второго, столь же даровитого «графа» Войновича, убрал подальше от Севастопольского флота, в Херсон.

А 14 апреля 1789 года бригадир Федор Ушаков был произведен в контр-адмиралы и назначен начальником Севастопольского корабельного флота.

Черноморский флот наконец-то получил настоящего боевого адмирала.

IX

Ушаков жалел: эх, если бы Войновича, этого «графа», убрали немного пораньше — среди зимы! Можно было бы успеть подготовиться. А то до выхода в море оставались считанные дни.

И, тем не менее, он тотчас же взялся перестраивать все по-своему. Ушаков полагал, что самое главное на флоте — это человек, матрос. От трюма до салинга [49] — везде он. Матрос делает все: ставит паруса и заряжает пушки. И потому надо, прежде всего, помнить о его нуждах. А при Войновиче помнили только об одном: о линьках да шпицрутенах, — матрос был за все в ответе.

Войнович всегда жаловался, что у него в эскадре много больных.

Надо проверить, посмотреть, в чем дело.

Если Федор Федорович справился с чумой, неужели он не управится с простудой или поносом?

И контр-адмирал поехал осматривать свой флот.

Он начал с самых малых крейсерских судов, с «Принцессы Елены». Ею командовал увертливый капитан-лейтенант Анисифор Александрович Ходин. Он был похож на колдунчик [50]: сегодня Ходин нашептывает Ушакову на Войновича, а завтра, станет с ехидной, косой улыбочкой плести всем небылицы об Ушакове.

Анисифор Ходин встретил нового командующего подобострастно и с первых же слов начал поносить Марко Ивановича, но Ушаков резко оборвал:

— Извольте перестать! Полно петь соловья на сосне!

И пошел осматривать «Принцессу Елену». Крейсер был новый, но уже оказался запущенным и грязным.

В кубрике Ушаков застал шестерых больных матросов. Хотя наверху стояла апрельская благодать, здесь воздух был тяжелый и спертый, пахло кислятиной и заношенным бельем.

Контр-адмирал и без опроса догадывался, чем больны матросы, но все-таки решил проверить себя:

— Что, братцы, животами маетесь?

— Так точно, ваше превосходительство, животами.

— Обнедужили вовсе…

— А вон канонира лихоманка трясет, — говорили больные.

— Так-так, — посматривал Федор Федорович, недовольно хмуря русые брови. — А чем же вас кормили нынче?

— Варили щи с солониной.

— Солонинка-то, поди, позапрошлогодняя? — спросил контр-адмирал.

— Вроде того…

— А нам, ваше превосходительство, какая бы ни была, все равно без пользы: есть-то нельзя!

— Выходит, вы ничего не ели?

— Хлебушка жевали.

— Кипяток пили.

— А ты что ел? — обернулся Федор Федорович к исхудавшему — кожа да кости — канониру.

— Мне, ваше превосходительство, ничего не хочется. Только пить. Одну воду пью.

— С чем? С уксусом?

— Уксуса нет, весь вышел, — заторопился ответить Ходин. — Только вчера вышел… Виноват!