Бурсак в седле - Поволяев Валерий Дмитриевич (читаем книги онлайн .txt, .fb2) 📗
— Казаки! — Вскинул над собой обе руки и неожиданно упал на колени, склонил низко голову, сложился вдвое и чуть не задохнулся от резкого карболового духа. Выпрямился. — Вот как вас должна встречать Россия! Низким земным поклоном, — он снова сложился вдвое.
Выступление Калмыкова произвело впечатление на казаков.
Домой, в Гродеково, Калмыков вернулся поздно. Улицы были тихи и сонны. Лишь на станции погромыхивал буферами паровоз, стягивая в тупик груженые вагоны, — в тупике располагалась досмотровая площадка таможни, — да дул медную дудку кондуктор одного из товарных составов, готовившегося отбыть в «Рассею». Калмыков огляделся, подивился пустынности улиц и вообще тихости домов, которые должны были трястись от стука стаканов, песен и громких выкриков, — ведь казаки вернулись с фронта, — но в Гродекове было тихо.
— Странно, странно, — пробормотал себе под нос Калмыков и неспешно двинулся по улице к невзрачной чистой хатке, которую снимал под жилье.
Из-под ближайшей загородки выскочила черная кудлатая собачонка, с сипением, будто проколотый резиновый колобок, подкатилась подъесаулу под ноги. Калмыков ловким ударом ноги отбил ее в сторону.
Собачонка без единого звука унеслась в темноту, бесследно растворилась в ней.
Калмыкову неожиданно сделалось тревожно. Как перед атакой, которая должна сорваться. Он сунул руку в карман шинели, нащупал рукоять нагана. Хоть и было холодно, а от оружия исходило тепло. Калмыков ускорил шаг — хотелось быстрее попасть домой, прислониться спиной к горячей печке: Гриня Куренев, исполнявший у заместителя войскового атамана обязанности ординарца, наверняка протопил печь и приготовил какое-нибудь вкусное хлебово: борщ с чесночными пампушками или гороховый суп с изюбрятиной… Гриня по этой части оказался непревзойденным мастаком. Борщи, например, готовил бесподобно, даже гродековские бабы не умели так готовить, — немудреное хозяйство калмыковское он содержал в полном порядке.
Калмыковым Гриня был очень доволен.
Он оглянулся — показалось, что сзади кто-то идет, поскрипывает снегом, хотя и старается идти аккуратно, но скрип все равно раздавался. Напрягся лицом, вслушиваясь в пространство, — сзади никого не было. Вверху, довольно низко, почти над самой головой, висели мелкие тусклые звезды, похожие на шляпки гвоздей, вколоченных в твердь неба по самую макушку, между звездами носились хвосты снега, играли в детские догонялки. Калмыков взвел в кармане курок нагана, снова оглянулся. Сзади — никого. Тогда откуда же возникло сосущее чувство опасности, почему так неприятно сжимается сердце?
Чутье у фронтовика Калмыкова было развито хорошо; тело у него, как у всякого человека, прошедшего войну, само ощущало опасность… Но какая может быть опасность здесь, в глубоком тылу? Похоже, во всем Гродеково он сейчас на улице находится один, совершенно один… Больше никого нет. Даже собак, кроме черной замарашки, молча подкатившейся ему под ноги несколько минут назад, и тех нету… Нету!
Над головой носились редкие снежинки, снег под ногами скрипел будто стекло, резко, вызывал на зубах неприятный зуд
ой не заметил, как перед ним возникли четверо — плотные, приземистые, в низко надвинутых на глазах шапках, материализовавшиеся тени, вставшие перед ним стенкой…
— А шашечка у тебя, казачонок, вижу, золотая, верно? — просипел один из налетчиков, безликий, какой-то расплывшийся в воздухе.
Подъесаул поспешно отскочил назад — нельзя было допустить, чтобы его взяли в кольцо, это опасно, — сжался в пружину, готовый броситься на налетчиков.
— Чего молчишь, барчук? — спросил у него второй — сундук с хриплым, надсаженным ханкой голосом. — Отвечай, когда тебя спрашивают солидные граждане. Ну!
Подъесаул ничего не ответил и на это.
— Гони-ка сюда свою шашечку, — протянул к нему руку третий, — она тебе больше не понадобится.
— Одна сабля — этого мало, — добавил четвертый, — выворачивай у него карманы…
— Счас! — наконец произнес Калмыков, глянул вверх — в минуты опасности человек совершает много ненужных движений, это происходит неподконтрольно, — скорбно дернул ртом и вновь опустил руку в карман.
— Правильно поступаешь, — похвалили его налетчики, — не сопротивляешься, не сучишь ногами… Чем меньше резких движений — тем лучше.
Стрелял Калмыков прямо из кармана, не вынимая нагана. Шинель у него окрасилась в оранжевый цвет, осветилась, словно под полой электрическую лампу зажгли, рука у подъесаула дернулась, и квадратный, с крюкастыми руками налетчик отлетел в сторону, завизжал надорвано:
— Сю-ю-ю-ю!
Калмыков выдернул руку из кармана и выстрелил вторично. Шинель его видала виды, на ней имелись следы нескольких штопок, — и пули в хозяина попадали, и штыком его пробовали взять, и саблей разрубить, будто капусту, — но все равно было жалко дырявить ее дальше, поэтому Калмыков и вытащил наган. Вторая пуля досталась налетчику с пропитым голосом, тот испуганно вскрикнул и сложился пополам.
— Тимоха, стреляй! — взвыл он, обращаясь к напарнику, но Тимоха — это был старший среди налетчиков — уже громко скрипел сапогами, уносясь в темноту: собственная жизнь была ему дороже жизни дальневосточных корефанов, дружков по каторге.
— Тимо-х-а-а! — что было силы проорал его напарник. — Стреляй!
Но Тимоха на этот отчаянный крик даже не обернулся, только снег заливисто визжал у него под ногами.
— Сю-ю-ю-ю, — просипел из сугроба налетчик, задергался, давясь воздухом, кровью, болью, оторопью, выплюнул из себя черный студенистый ошметок, зашкворчавший на морозном снегу, будто пережаренная яичница.
«Не жилец, — определил Калмыков, — как бы не пришлось писать объяснительную в штаб войска». Второй раненый заерзал ногами по снегу, старалась отодвинуться от Калмыкова, отполз на несколько метров и попросил подъесаула униженно, слабеющим голосом:
— Не трогай нас больше, добрый человек… Мы ошиблись.
Калмыков ухмыльнулся, сунул наган в карман, поставил его на предохранитель — как просто, оказывается, стать «добрым человеком».
Четвертый налетчик исчез, будто по велению некой колдовской силы — растворился в воздухе, растаял. Калмыков даже не успел заметить, как это произошло.
— Не трогай нас больше, добрый человек:… продолжал ныть угасающим дребезжащим голос раненый налетчик. — Тимоха! — с тщетной надеждой выкрикнул он. — А, Тимоха!
Не видно было Тимохи и не слышно — исчез он. Мелкие звезды продолжали равнодушно разглядывать с высоты пустынные гродековские улицы, не находя ничего интересного, слепо помаргивали.
Через несколько минут Калмыков был дома. Громыхнув наградной шашкой, сел на лавку — надо было отдышаться. К нему метнулся Григорий.
— Помочь раздеться?
— Не надо.
— Стрельба была…
— Не слышал, — произнес Калмыков как можно равнодушнее, потом повернул к Куреневу лицо и признался: — Это я стрелял, Гриня.
Лицо Гринино сделалось озабоченным, в глазах мелькнул испуг.
— Что случилось?
— Гоп-стопники разгулялись — спасу нету. — Калмыков приподнял ножны шашки, громко стукнул о пол. — Распустились, суки! Ограбить хотели. Пришлось пару раз пальнуть.
— Никого не убили?
— Вроде нет, — Калмыков пошевелил смерзшимися, ничего не чувствовавшими пальцами. — Но двоих ранил. — Он подул на руку, попросил: — Полей-ка мне воды, Гриня.
— Может, лучше к печке, Иван Павлыч? Там все-таки живое тепло…
— Нет. Пальцы потом ломить будет так, что хоть криком кричи. Спасибо, Гриня.
— Надо же, — удивился Куренев, поспешно зачерпнул ковшом воды из ведра, — не знал я этого.
— Чего не знал?
— Да что от тепла кости ноют. Никогда не слышал.
— Старый народный рецепт — сбивать боль холодной водой, — Калмыков застонал, затряс мокрыми руками.
В дверь постучали.
— Войдите, — выкрикнул Куренев, — не заперто!
На пороге появилась Наталья Помазкова — здоровенная баба лет пятидесяти с широким миловидным лицом и маленькими, какими-то медвежьими глазами. Следом за ней в дом просунулась красивая синеглазка лет семнадцати.
