Тень Ирода [Идеалисты и реалисты] - Мордовцев Даниил Лукич (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
Узнав, где найти Лебедку, он немедленно отправился к нему. Имя Варсонофия так было известно в доме Лебедки, что Левина тотчас же впустили в комнаты. Его встретила небольшая живенькая девочка, в личике которой и во всей фигурке было что-то необыкновенно живое, подвижное, ртутное. Курносенький профиль и голубые глазки выражали самую чистую доверчивость. К людям она, как видно, привыкла.
Левин залюбовался девочкой. Она напомнила ему что-то такое светлое и чистое.
— Ты от дедушки Варсонофия? — защебетала девочка, бойко смотря в горевшие внутренним огнем глаза Левина.
— Да, от него, милая.
— Для чего ж он сам не пришел?
— Не знаю. Верно, недосуг.
Девочка повертелась, взяла на руки кошку, которая терлась у ее ног, и снова заболтала:
— Батя у светлейшего. Он скоро придет. Хочешь, Маша, молочка? — обратилась она к кошке. — Теперь не пост... Ах, дедушка Варсонофий! Зачем он не пришел? Я его ух как крепко люблю. А он тебе сказывал про Киев? — подскочила она к Левину.
— Сказывал.
— Ах, как я люблю слушать про Киев, про пещеры, про Бар-град, где мощи Николая Чудотворца. А ты был в Киеве?
— Бывал, милая.
— И мощи видел, и Ивана многострадального, что в землю уходит?
— Видал.
— Ах, как страшно! Сказывают, скоро весь войдет в землю, тогда конец свету.
Левин слушал это детское щебетанье, и у него на сердце становилось легче.
— Когда я вырасту большая, — продолжала девочка таинственно, — я пойду в Киев, в Бар-град, на гору Афон, в Ерусалим-град. Все-все посмотрю, приложусь ко всем мощам и Ивана многострадального увижу, погляжу, сколько ему остается уходить в землю. А в Ерусалиме-граде Гробу Господню поклонюсь... А потом, знаешь, что сделаю? — спросила она еще более таинственно.
— Не знаю, милая, — отвечал Левин, улыбаясь.
— Во пустыню прекрасную уйду...
И девочка приложила пальчик к губам. Левину стало больно. Сердце разом заныло, заныло...
— Ах, как хорошо в пустыне! — продолжала девочка, нянчась с кошкой. — Цветики алые цветут, птички райские поют, старцы и старицы Бога хвалят...
Девочка все это болтала с чужих слов, мечтая об ужасной пустыне, когда в самой ключом била жизнь, да не скитская, а реальная, с ее реальным счастьем и реальным страданьем.
— А мама в кухне. У нее руки запачканы.
Заглянув в окно, девочка закричала: «Батя идет! Батя идет!» — и бросилась встречать отца.
Через несколько секунд в комнату вошел мужчина уже не молодых лет в священнической одежде. Он ласково поздоровался с Левиным, который подошел к нему под благословение и поцеловал руку.
— Пришел я к тебе, отец Никифор, от старца Варсонофия за советом. Я капитан конного гренадерского полка Василий, Савин сын, Левин. Приехал я сюда с письмом к светлейшему князю Александр Данилычу от командира моего, князя Иван Юрьича Трубецкого, для освидетельствования меня в Военной коллегии. По болезненному состоянию моему и по истовой вере желание имею постричься в монахи.
— Что ж, дело хорошее, Богу угодное.
— Так Варсонофий, по старому хлебосольству с родителем моим, прислал меня к тебе, дабы ты замолвил за меня слово у светлейшего.
— Душевно рад, душевно рад. В какую же ты обитель хочешь?
— В Соловецкую святую обитель хотел бы.
— Так, так. И сам я о том же давно думаю. Как только выдам замуж девочку, то, покинув и попадью, уйду в монастырь.
Девочка, возившаяся с кошкой, услыхав последние слова отца, подбежала к нему и заговорила:
— Нет, батя, я замуж не хочу, я в пустыню хочу.
— Вот тебе на! Ах ты, дурочка. Подожди еще, рано в пустыню.
— Нет, не рано, батя. А тебя я в монастырь не пущу, маме скажу.
— Ладно. Сбегай к маме, пускай нам закуску даст, а там и в пустыню пойдем.
Девочка побежала.
— Какой милый ребенок, — заметил Левин.
— Да, коли б не она, давно бы я в монастыре жил, — сказал Лебедка. — Нынче на миру житье опасно — душу погубишь.
— И я то же думаю, отец Никифор, и вот за тем-то к тебе и пришел. Я и прежде хотел смириться, на смирение пойти, а как старец Варсонофий порассказал мне, что здесь делается, так и на свет бы этот погибельный не глядел.
— Воистину так — один грех. Недаром говорится: у Бога темьян, у черта — со смолою казнь. Ты, Василий Савич, хотя и мирской человек, а благую часть избираешь: могий вместити, да вместит.
— Я уж так и решил, другой дороги мне нет, — сказал Левин задумчиво.
— Ты, значит, женат не был? — спросил Лебедка.
— Не привел Бог.
— Что так?
— Царю не угодно было. Он указал другого жениха моей невесте, денщика своего, Ивана Орлова.
— А! Знаю... ловкий парень... да и на ушке висит у царя словно усерязь... Токмо он, я знаю, не женат и обольстил лестию одну девку дворцовую, Марью Гаментову. Теперь девку приговорил к смертной казни, за то якобы, что ребенка, прижитого от этого Орлова, стыда ради удавила. Ее-то под плаху подвел этот Орлов, а сам из воды сух вышел.
— Знатного же женишка нашли моей невесте! — сказал Левин с волнением.
— Что ж она?
— В монастырь ушла.
— Ну, значит, и тебе дорожку указала, иди, не сворачивай.
— Я и то иду. Да только как мне к князю дойти?
— А со мной. Кстати же он приказал принести ему книгу Феофана Прокоповича «О мученичестве», так мы не медля и пойдем.
Взяв сочинение Феофана «О мученичестве», — сочинение, написанное в защиту брадобрития и немецкого платья, Лебедка повел Левина к Меншикову.
Пройдя прямо к князю и доложив о Левине, Лебедка возвратился домой, наказав Левину зайти к нему непременно после аудиенции.
Скоро Левина потребовали в кабинет князя. Когда он вошел, то очутился в таком положении: посредине большой комнаты стоял стол, заваленный бумагами, у стола стояло деревянное с прямой спинкой кресло, а в нем сидел Меншиков спиной к вошедшему, виднелся только княжеский затылок. Меншиков не встал и не оборотился при входе Левина. Последний почувствовал себя очень неловко. Но его спасло зеркало, висевшее против стола. Увидав в этом зеркале лицо князя, Левин поклонился.
— Ты Левин? — спросил князь.
— Я, ваша светлость.
— Из дворян?
— Из дворян Пензенского уезда, ваша светлость.
— Князь Трубецкой доносит, что ты недужен. Каким недугом одержим ты?
— Падучею, ваша светлость.
— А давно это с тобою?
— Седьмой год, ваша светлость.
— А на царской службе давно ли?
— Восемнадцать лет, ваша светлость.
— В каких баталиях был?
— Под Нарвой, при Лесном и под Полтавой.
— А! Лесное помнишь, где мы знатную викторию одержали над Левен-Гоуптом?
— Помню, ваша светлость.
— А меня видел там?
— Видел, ваша светлость... на белом коне ночью... — Лицо Меншикова просияло.
— Ранен? — спросил он.
— Никак нет, ваша светлость.
— А в прутском походе был?
— Не был, ваша светлость. Я сопровождал государя царевича в Киев.
— А!..
Вдруг сзади Левина отворилась дверь, и в зеркале отразилась фигура великана. Левин повернулся как ужаленный и посторонился. Меншиков вскочил.
— Здравствуй, Данилыч! — сказал великан.
— Здравия желаю, ваше императорское величество, — приветствовал Меншиков.
— А ты кто? — совершенно неожиданно обратился царь к Левину.
— Вашего императорского величества гренадерского конного Гаврилы Кропотова полка капитан Левин.
— Зачем прибыл?
— Для освидетельствования в болезни, государь.
— А службу где начал?
— Под Нарвой, ваше императорское величество.
Лицо великана нервно задергалось.
— А под Полтавой был?
— Был, государь.
— Теперь в деревню захотел.
— В монастырь, ваше величество.
— А! В дармоеды записаться... бороду растить... О! Бородачи! Бородачи! Доберусь я до вас...
Лицо его было страшно. Оно автоматически дергалось. Глаза горели.
— Чем ты болен?
— Падучей, государь.
— Вели свидетельствовать его наистрожае, — обратился царь к Меншикову.
