Тарквиний Гордый - Шаховская Людмила Дмитриевна (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Поселяне частью ринулись в усадьбу на вторичный погром ее и скоро оттуда раздались крики, стук ломаемых сундуков, шкафов, мебели, звон разбиваемой посуды; грабители подрались между собою за рабскую, плохую рухлядь, составлявшую имущество управляющего, но еще не смея наложить рук на добро господина, в уверенности, что регент конфискует все это себе.
Тарквиний забавлялся сценой этого самосуда, а сердце Брута сжималось тоской.
– Юний Брут, – обратился Турн к другу, – помнишь ли ты, как я тебе советовал терпеть и ждать благоприятного времени? Помнишь ли, как недавно ты напоминал мне этот совет и сам советовал терпеть и ждать?.. И вот, я гибну через собственную пылкость; гублю себя и детей... жаль только, что они не здесь... гибнем не вместе.
Поняв, что спасенья ему нет, Турн старался теперь об одном, выдержать с достоинством родовитого вельможи все, чему тиран подвергнет его. Кровь бросилась ему в голову, в сердце: он бледнел и краснел, но стоял, скрестив на груди руки, твердо, без дрожи, в горделивой позе среди луговины, кидая презрительные взгляды на своих мучителей; у него в руках была захваченная им дома при бегстве хартия договора римлян с латинами союзниками, возобновленного царем Сервием. Эта хартия делала Турна, как члена латинского союза, неприкосновенным для римлян.
Он с мрачным спокойствием ждал, как отнесется тиран к этому священному документу международных прав.
– Ты должен подчиниться приговору, – сказал ему Тарквиний, – какой бы приговор я не произнес.
Он сделал знак четверым воинам готовиться взять осужденного.
– Союзник Рима не подсуден власти римского царя и его заместителя, – возразил Турн, – гражданин Ариция не отвечает за вину перед римским судьей. Жалуйся, регент, на меня в наш сенат, арицийским старшинам; обвиняй меня там. Частное жилище свободного человека неприкосновенно для честных; только разбойники врываются так по ночам для грабежей и тащат мирных людей с постелей. Я полагал, что римский правитель Люций Тарквиний будет вести процессы обвиняемых им по закону, как судит царь Сервий и другие хорошие правители.
– Мне нет дела до того, как поступают цари, – перебил Тарквиний злобно, – с меня довольно того, что ты возмутитель; я сам слышал твои задорные, подстрекательные речи в собрании старшин; я сам твой судья, сам и свидетель; ты намеревался составить шайку приверженцев, чтобы убить меня, напасть на Рим врасплох, стать царем Лациума и подчинить Рим этой области, присоединенной к нему в виде союзников еще Туллом Гостилием.
Я арестую тебя, Турн Гердоний, за государственную измену, за подстрекательство к мятежу, а хартий Сервия вроде той, что ты так гордо держишь напоказ, я знать не хочу никаких.
– Довольно, тиран!.. – перебил Турн угрюмо. – Я понял, что тебе ничего не стоит попрать с легким сердцем, не имеющим совести, все священные залоги, обязательства, привилегии твоих предшественников; ничего не стоит вторгнуться в округ Ариция, свободную страну союзников Рима, имеющих самоуправление. Вспомни, Тарквиний, что я старшина, сенатор, имеющий право на свободу слова, не обязанный никому давать отчет в моих действиях. Ты волен обвинять в государственной измене лишь римлян, а я не состою у тебя в подданстве; царь Сервий дал мне римское гражданство лишь как почетное звание, из расположения ко мне, как положение, дающее право иметь собственный дом в Риме – больше ничего.
– Все это совершенно верно, – с мрачной усмешкой возразил Тарквиний, – но заместитель римского царя тоже имеет право защищаться от врага.
– Не оспариваю у тебя этого права, регент, но оно принадлежит в такой же мере и мне, – возразил Турн, – разве твои действия не беззаконие? Не безобразие?
По вторичному знаку Тарквиния 4 ликтора взяли Турна за руки. Сильный помещик хотел оттолкнуть их, крича, что до сенатора с самого основания Рима, по закону, простой воин не мог касаться, но убеждался, что сопротивление одного правого четверым слугам беззаконника напрасно, и отдался во власть врага, не сказав больше ни слова.
Глаза его встретились со взглядами Брута; Турн прочел в них сочувствие и глубокую скорбь.
ГЛАВА XXVIII
Жертвы ускользают
Тарквиний задумался в колебаниях нерешительности о том, какую форму казни избрать и назначить в приговоре из тех страшных истязаний, какие в эти дни измышлялись им совместно с Руфом для их личного врага.
Между тем, давно уже виденная Виргинием в окно Альтаны туча, постепенно сгущаясь, разразилась грозою и ливнем.
Это быстро погасило начавшийся пожар усадьбы и навело страх на грабителей; им мнилось, что небо разгневалось на беззаконие. Вся молодежь тотчас разбежалась оттуда с криками ужаса; некоторые даже бросили похищенное, отрекаясь от участия в разгроме чужого добра.
Старшины, оставшиеся у свинарни, продолжали стеречь связанного Грецина, боясь уйти без позволения регента.
Тарквиний Гордый, не боявшийся заслуженной кары от царя по земному закону, не испугался и угрозы огнем небесным от грозы. Он писал и зачеркивал на так называемых «палимпсестах», намазанных составом, дававшим возможность стирать написанное, менял свои повеления и приговоры Турну, но при начале ливня велел перенести стол и всем перебраться в закуту, а для его ног сверх грязи положить доски.
В минуты суматохи, возникшей при переходе целой толпы, случилось нечто, ужаснувшее всех, кроме Тарквиния и Руфа, которые одни знали «сакральную тайну», римских жрецов: никто не пошел в закуту; никто не стал исполнять приказ регента; на его власть нашлось могущество еще сильнее, но он не разгневался на ослушание, а усмехнулся, предположив, что это случилось по воле Руфа.
Усмехнулся и Руф, тоже предположив что это исполняется воля регента.
Переглянувшись, Тарквиний и фламин-диалис не оставили своих мест.
Прочие все оцепенели, скованные ужасом.
Из дальнего угла закуты, имевшей другой вход, блеснул синий, мерцающий свет; там в углу кто – то возился, копошился, согнувшись в грязи среди испуганных свиней, толстый, высокий, лохматый, с огромною мордой, имевшею оскаленную пасть, полную острых, длинных зубов.
Из этой пасти раздался громоподобный рев скрытого в ней инструмента.
– Он мой!.. Он мой!.. Моя жертва, давно обещанная мне всею деревней.
К кому из осужденных относилось заявление чудовища, было трудно решить; ему, очевидно, было все равно, лишь бы кого-нибудь вырвать из рук тирана: одного он любил, как родного; другого спасал ради молившей его страдающей женщины.
– Бери, – отозвался Тарквиний с усмешкой, – я позволяю; бери хоть обоих, если донесешь.
Но при первом движении чудовища, направившего шаги к осужденным, мужики, имевшие в руках доски для настилки пола, бросились бежать беспорядочною кучей вон из закуты и через луговину, бывшую перед нею, опрокинув и стол, и скамью, покинутую регентом, и стражников, державших арестованного Турна.
Они вопили без ума от ужаса:
– Ива!.. Сильвин!.. Мы давно знали, что он сцапает себе Грецина.
Обнажив меч, Виргиний один из всех бросился защищать своего деда, отчаянно звавшего на помощь, и ему вместе с Титом удалось пробраться сквозь толпу упавших испуганных рустиканов, но там, избитый, сдавленный Виргиний поскользнулся на что-то в сумерках едва начинавшегося рассвета, и упал.
Из всех присутствовавших один Тарквиний видел, как связанный управляющий бился в когтистых лапах чудовища, понесшего его к болоту, но он бился не долго... ужас сковал его хуже веревок, стянувших ему руки; ужас лишил его сознания.
Когда на луговине все пришло в порядок, поднялся упавший Виргиний и сбитые с ног мужиками стражники, Тарквиний заметил, что Турн исчез... исчезли с ним и Брут, и его конюх, невольник Виндиций, и их лошади.
Поняв, что осужденный ускользнул из его рук, ускакал в Этрурию к царю, тиран обратил ярость на других.
– Догоните его! – кричал он в исступлении. – Верните и заприте куда-нибудь, стерегите до моих новых повелений!.. А если к полудню он не будет схвачен, всем вам головы долой!..
