Столпы Земли - Фоллетт Кен (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Когда Филип вступил в полосу света, все трое удивленно уставились на него. Не говоря ни слова, он взял из рук монаха кувшин и принюхался.
– Почему вы пьете вино? – сказал он.
– Потому, незнакомец, что оно веселит душу, – ответил монах. – Испей и ты.
Было ясно, что они не ожидали прибытия нового приора. Так же ясно было и то, что их не пугали последствия, которые могли бы иметь место, если бы проезжий монах рассказал в Кингсбридже об их поведении. Филипа так и подмывало разбить кувшин с вином о голову этого человека, но он глубоко вздохнул и спокойно проговорил:
– Дети бедняков голодают ради того, чтобы у нас было мясо и питье. И делается это во славу Божию, а не для веселения наших душ. Сегодня вам больше не будет вина. – Он повернулся и вышел, захватив с собой кувшин.
– А ты-то кто такой? – бросил ему вслед один из монахов. Филип не удостоил его ответом. Скоро они все узнают.
Поставив кувшин на землю неподалеку от кухни, он направился к часовне, сжимая и разжимая кулаки, дабы утихомирить кипевшую в нем злость. «Не спеши, – говорил он себе. – Будь осмотрительным. Жди своего часа».
На паперти часовни он на минуту остановился, затем, окончательно успокоившись, толкнул массивную дубовую дверь и бесшумно вошел.
Спиной к нему неровными рядами стояли примерно дюжина монахов и несколько послушников. Лицом к ним – ризничий, читавший молитву по раскрытой перед ним книге. Служба велась второпях, монахи бездумно вторили ему. С трех свечей разной длины с шипением капал воск на грязное покрывало алтаря.
Два стоявших сзади молодых монаха, не обращая внимания на службу, о чем-то оживленно беседовали. Когда Филип подошел ближе, один из них сказал что-то смешное и другой залился хохотом, заглушая нечленораздельное бормотание ризничего. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Филипа, и его намерение быть мягким исчезло без следа. Он что было сил возопил: «Замолчать!»
Смех оборвался. Ризничий перестал читать. Часовня погрузилась в тишину, и монахи, обернувшись, уставились на Филипа.
Он приблизился к смеявшемуся монаху и схватил его за ухо. Тот, хотя и был ростом выше Филипа и примерно его же возраста, был так поражен, что не нашел в себе сил сопротивляться. «На колени!» – взревел Филип. Какое-то мгновение казалось, что монах попытается вырваться, но, как и предвидел Филип, его воля к сопротивлению была подавлена сознанием вины, так что, когда Филип сильнее потянул за ухо, молодой человек повиновался.
– Вы все! – приказал Филип. – На колени!
Все они давали обет послушания, и та безобразная дисциплина, которая, очевидно, установилась в обители не так давно, еще не смогла вытравить годами выработанную привычку. Половина монахов и все послушники опустились на колени.
– Вы нарушили свою клятву, – с презрением произнес Филип. – Вы богохульники, каждый из вас. – Он смотрел им прямо в глаза. – С сегодняшнего дня начинается ваше раскаяние.
Остальные медленно, один за другим, стали опускаться на колени, и только ризничий продолжал стоять. Это был упитанный человек, с сонными глазами, лет на двадцать старше Филипа. Обойдя стоящих на коленях монахов, Филип подошел к нему.
– Дай мне книгу.
Ризничий с вызовом взглянул на него и ничего не сказал.
Филип протянул руку и взялся за увесистый том. Ризничий крепче сжал пальцы. Филип медлил. Два дня он провел, размышляя, как осторожно и взвешенно он будет действовать, и вот он здесь – еще не облетела дорожная пыль с его ног – рискует потерять все в прямом противостоянии с человеком, о котором ничего не знает.
– Дай мне книгу и стань на колени, – повторил он. По лицу ризничего пробежала презрительная ухмылка.
– Кто ты? – сказал он.
Филип снова медлил. По его одежде и по тому, как подстрижены его волосы, было очевидно, что он монах; и они, должно быть, уже догадались по его поведению, что он наделен определенной властью; но не было ясно, является ли его чин выше ризничего. Единственное, что он должен был сказать: «Я ваш новый приор», но он не хотел этого делать. Ему вдруг показалось очень важным, чтобы он смог одержать победу исключительно с помощью своего морального авторитета.
Его нерешительностью не замедлил воспользоваться ризничий.
– Пожалуйста, поведай, – заговорил он с насмешливой учтивостью, – кто это приказывает нам преклонять колена перед его персоной.
Все сомнения мгновенно покинули Филипа. «Со мной Бог. Чего я боюсь?» – подумал он. Филип сделал глубокий вздох, и, словно раскаты грома, под каменными сводами прогремели его слова:
– Это Бог приказывает вам преклонить колена перед его персоной.
Уверенность ризничего несколько поубавилась. Филип использовал свой шанс и выхватил книгу. Потеряв власть, ризничий наконец неохотно опустился на колени.
Стараясь скрыть облегчение, Филип обвел всех взглядом и произнес:
– Я ваш новый приор.
Он заставил их остаться на коленях и принялся читать молитву. Это заняло много времени, так как Филип требовал, чтобы они снова и снова повторяли строки Святого Писания, пока их голоса не зазвучали в унисон. Затем в полном молчании братия проследовала за ним в трапезную. Там Филип приказал унести жареного поросенка на кухню и подать хлеб и слабое пиво и назначил одного из монахов читать молитву, пока остальные ели. Когда ужин закончился, он отвел их так же в молчании в опочивальню.
Потом Филип распорядился принести из дома приора его ложе – он будет спать вместе с монахами. Это было простейшим и наиболее эффективным способом предотвратить непристойности.
В первую ночь Филип не сомкнул глаз. Он сидел с зажженной свечой и тихо молился, пока не наступила полночь – время будить монахов на заутреню. Службу он провел быстро, дав им понять, что он вовсе не такой уж безжалостный. Монахи снова отправились спать, а Филип продолжал бодрствовать.
На рассвете, прежде чем братья начали просыпаться, он вышел на воздух и оглядел окрестности, размышляя о предстоящем дне. Перед ним расстилалось недавно очищенное от леса поле, посередине которого возвышался огромный пень, должно быть, оставшийся от векового дуба. Это натолкнуло его на мысль.
После утренней службы и завтрака Филип велел монахам прихватить веревки и топоры и повел их на поле выкорчевывать этот здоровенный пень. Одни подрубали корни, а другие изо всех сил тянули веревки. «На-а-ава-ались!» – раздавались их дружные крики. Когда наконец работа была окончена, Филип дал всем пива, хлеба и по куску свинины, которую днем раньше он запретил им есть на ужин.
Нельзя сказать, что это было окончание всех проблем, но это было начало их решения. В первые же дни своего пребывания в обители Филип распорядился больше не просить у основного монастыря ничего, кроме зерна для хлеба и свечей для часовни. Осознав, что отныне они будут иметь только то мясо, которое сами произведут или добудут, монахи быстро превратились в рачительных хозяев – скотоводов и птичников; и если прежде они рассматривали церковные службы как способ уклониться от работы, то теперь они были рады, когда Филип сокращал часы молитвы и у них оставалось больше времени для занятия хозяйством.
Через два года обитель стала полностью обеспечивать себя всем необходимым, а еще через два – начала снабжать и Кингсбриджский монастырь мясом, дичью и сыром из козьего молока, который сделался настоящим деликатесом.
Обитель процветала, службы проводились безукоризненно, и братья выглядели здоровыми и счастливыми.
Филип был бы вполне доволен, если бы не Кингсбриджский монастырь, дела в котором становились все хуже и хуже.
Кингсбридж мог бы стать одним из основных религиозных центров королевства с кипучей деловой активностью. Его библиотека посещалась иностранными учеными, к мнению приора прислушивались даже лорды, поклониться монастырским гробницам тянулись паломники со всех уголков страны, знать почитала его за гостеприимство, а бедняки за милосердие. Но, увы, церковь разрушалась, половина монастырских построек пустовала, а сам монастырь погряз в долгах. Филип посещал Кингсбридж не реже чем раз в год, и каждый раз, возвращаясь назад, он кипел от негодования, ибо видел, как то богатство, которое было создано благочестивыми прихожанами и преумножено монахами, теперь самым бестолковым образом проматывалось монастырем.
