Самсон Назорей - Жаботинский Владимир Евгеньевич (чтение книг TXT) 📗

Самсон выслушал эти жалобы, ничего на них не ответил и сказал:

— У меня мало времени. Вы меня звали придти к вам судить. Есть у вас тяжбы?

Оказалось, что в этом селении скотоводов вообще никто не хочет идти к нему на суд — кроме двух братьев, занимавшихся, в виде исключения, хлебопашеством и потому не имевших на него досады.

Братья были непохожи друг на друга. Старший говорил много, быстро и злобно, размахивал руками, сверкал глазами; младший держал себя скромно и молчал, покуда его не спрашивали. Первым выступил старший:

— Мы, собственно, не здешние уроженцы, заговорил он, — покойный отец наш переселился из Баалата…

Самсон коротко прервал его:

— Начинай с конца. Жалобщик удивился.

— Как так с конца?

— Начинай прямо с жалобы; об отце ты расскажешь, когда я тебя спрошу об отце.

— Но… ведь поле это купил наш отец…

— О чем спор?

— О дележе урожая, — ответил тот.

— Рассказывай.

— Поле мы вспахали и засеяли вместе; но во время жатвы поссорились и порешили разделиться. Поле пополам, на это оба согласны; но как быть с урожаем?

— Почему и урожай не пополам? Старший закричал:

— Потому что он ничего не делал; и пахал, и сеял, и жал один я. Урожай мой! Самсон спросил у второго:

— Правда это?

— Нет, — ответил младший, — оба мы работали поровну. Половина урожая — моя. Самсон спросил:

— Есть свидетели?

Кроме жен, свидетелей не было: братья эти были единственными земледельцами в Шаалаввиме; никто их работы не видел; а жены не в счет.

Самсон помолчал; внимательно посмотрел на обоих братьев; потом оглянулся на стариков, которые только что укоряли его за то, что не оставил ворам подарка; и вдруг спросил у старшего:

— Ты говоришь: весь урожай твой?

— Весь. Потому что брат мой с самого детства…

— А ты что говоришь?

— Я по справедливости: половина его, половина моя.

— Значит, — сказал Самсон, — об одной половине спора нет: оба согласны, что она полагается старшему. Спор только о второй половине: ее мы и разделим поровну. Три четверти урожая — старшему, а младшему четверть. Ступайте.

Старший радостно загоготал; младший побледнел, но поклонился и хотел пойти. Тогда старики зароптали: один из них тронул руку Самсона и сказал ему тихо:

— Мы их хорошо знаем: старший лжет; он известен как человек негодный.

— Я это вижу, — громко ответил Самсон и обратился к младшему.

— Брат твой — обманщик; но ты — глупец, а это еще хуже. Сказал бы ты тоже: «Весь урожай мой», — получил бы свою половину. Когда бьют тебя дубиной, хватай тоже дубину, а не трость камышовую. Ступай; впредь будь умнее и научи этому остальных людей твоего города: им это пригодится.

Старики опустили головы, кроме желто-седого Шелаха, который смотрел на Самсона с любопытством.

— Ты судишь по-новому, — прошамкал он. А вот есть у нас еще один случай, похожий на этот. Приведи сюда Этана и Катана, — сказал он одному из сыновей, сопровождавших его, скажи, что это я приказал.

Этан и Катан пришли неохотно — они были скотоводы.

— Эти шли дорогой, — объяснил Шелах, и нашли приблудную ослицу. Пришли ко мне судиться. Я спрашиваю: «Кто первый увидел?». Каждый говорит: "Я". «А кто первый схватил?» Каждый говорит: "Я". Как быть?

Самсон спросил:

— Верно рассказал мне Шелах бен-Иувал? Оба кивнули головою.

— Разрубите ослицу пополам, — велел Самсон, — каждому полтуши и полшкуры.

Старики засмеялись этому, как неумной шутке; но Этан поднял голову, кивнул Самсону и сказал:

— Ты мудрый судья, цоранин. Если не мне, то и не ему.

— А ты что скажешь? — спросил Самсон у Катана.

Катан был человек рассудительный.

— На что мне пол ослиной шкуры? Коли так, можете отдать ее кому угодно, хоть ему — пусть он на ней женится, если хочет.

Самсон плюнул.

— Глупая тварь осел, — сказал он, — но ты осел из ослов. Рад бы и решить это дело в твою пользу ты, видно, добрый хозяин, умеешь жалеть скотину: но раз ты сам уступаешь, спор кончен, и судье нечего делать. Ослица за Этаном. Иди; и впредь никогда не уступай.

Старики были опять недовольны; только Шелах бен-Иувал проговорил, как бы сам себе:

— Судит он, как неуч, но человек он мудрый. А в народе с того дня пошла поговорка: «осел из ослов» — «хамор-хаморотаим» — про каждого, кто из чрезмерной честности сам себе выкопал могилу.

В Модине — тогда он еще носил другое имя пришел к Самсону туземец с молодой дочерью. Муж ее, данит, велел ей накануне забрать свою одежду и годовалого ребенка и вернуться в дом отца. Туземец утверждал, что для развода нет причины; женщина была беспорочна, и сам муж не обвинял ее ни в изменах, ни в сварливости, ни в неряшестве.

Дело это оказалось сложным. Данита вызвали, и он, хоть запинаясь, но с глубокой убежденностью объяснил, что жениться на туземке — грех.

— Зачем же ты женился?

— Я тогда не знал, что грех.

— А откуда знаешь теперь?

Оказалось, что близ Модина, в пещерах, поселилась недавно банда пророков, и они ему растолковали, что нельзя смешивать кровь израильскую (он так и выразился «израильскую», хотя слово это было неупотребительное в его скромном сословии) с кровью низких племен. Один из этих пророков сам пришел на суд и хотел было произнести речь; но Самсон и ему сказал коротко — «начинай с конца», и тот смешался и ничего не ответил, ругаясь вполголоса.

Браков таких было много и в Модине, и повсюду. Давно прошло время, когда завоеватели селились на холмах, оставляя покоренным племенам долину, ничего не делали и отбирали у туземца лучшую половину его жатвы. С тех пор на даровых хлебах Дан расплодился, а туземцы, голодая, вымирали и разбегались — пока, уже много поколений назад, некому стало кормить завоевателя. Тогда пришлось даниту спуститься в долину, взяться за соху или за пастуший посох и учиться у захудалого туземца. Так создались смешанные деревни, некоторая сфера общей жизни — ив домах Дана стали появляться наложницы, потом и жены, с покатыми лбами, с глазами навыкате, со страстной полнотою губ; часто по-своему красивые, но всегда более послушные и всегда лучшие кухарки, чем гордые девушки из потомства Баллы […из потомства Баллы… — Рахиль, жена праотца Иакова, долгое время была бесплодна и потому привела к мужу свою служанку Баллу (на иврите Билха), которая родила Иакову сына Дана (Бытие, 30:1-6).].

Суд этот принял отчасти характер богословского спора. Данит, наслушавшийся пророческих речей, привел длинный ряд заповедей и притч, по которым выходило, что сам Господь, наместник его Моисей и славный воевода Иисус Навин запретили коленам брать ханаанских жен. О Моисее Самсон никогда не слыхал, о Навине ему кто-то когда-то рассказывал; он зевнул и спросил:

— Мало ли кто что запретил, когда и деда твоего еще не было на свете; надо знать, почему?

— Это чужие девушки ввели к вам чужих богов! — закричал пророк из толпы. Самсон повернулся к нему.

— Эй ты, бездельник, — сказал он, — вокруг меня вьются комары. Отчего ты их не отгоняешь?

— Сам отгоняй, — дерзко огрызнулся дервиш, — мало тебе твоих медвежьих лап?

— Верно, — признал Самсон. — Есть у меня свои руки; мне подмога не нужна. И Господу не нужна. Покуда он сам терпит Астарт и пенатов ты чего вмешиваешься?

В толпе, где было много туземцев, засмеялись от ловкого ответа.

— Кровь наша — избранная, — говорил данит, — она — что вода из родника; нельзя лить ее в лужи на дороге.

А Самсон ответил:

— Мы не вода; мы — соль. Вода — это они; ударь по воде рукою, расступится. А брось пригоршню соли в бочку воды, не соль пропадет, а вся бочка станет соленой.

Тот опустил голову и не знал, что возразить. Самсон присмотрелся к нему: был он очень молод, из себя румяный и пухлый, со смачными губами: сам, очевидно, от туземной прабабки.

— Женщина, — сказал Самсон, — иди домой. Навари чечевицы с чесноком и тмином, прожарь на вертеле козленка, в самую меру, чтобы жирок не перестал капать, вареники посыпь шафраном и корицей и выкупай три раза в меду; и накрой стол чисто. Он вернется.