Балерины - Носова Валерия Васильевна (электронная книга .txt) 📗
— Вот!
— Не поняла, — говорила Наталья Владимировна. — Слишком быстро. Разложите все по четвертям.
Павлова стремительно оказывалась на середине зала и столь же быстро показывала совершенно другую комбинацию. «Это было вообще отличительной чертой неповторяемого и неповторимого гения Павловой: не повторяться!»
«Особым явлением» Павлова оставалась и в частной жизни. Долгие ночные разговоры двух танцовщиц сблизили. Из обрывков этих доверительных бесед для Трухановой вырисовывались некоторые черты сложного характера Анны Павловны.
— Ах, вам меня не понять, не понять! — с искренней горечью жаловалась она. — Что такое моя жизнь? Я создана, чтобы любить и хочу быть любимой. Но я никого не люблю, и меня тоже никто, никто не любит…
— Вас обожают!
— Да! Да! Все! — даже с некоторой досадой отвечала Павлова. — Я всех обожаю, и все меня обожают! Но это не любовь! Точнее, не та любовь, о которой я мечтаю…
Покидая гостеприимный Айви-Хауз с его необыкновенной хозяйкой, Наталья Владимировна радостно вздохнула: насколько легче общаться с обыкновенными людьми и каких душевных усилий стоит жизнь с гениями.
Смена настроений, иногда прямо противоположных, притом как будто беспричинная, приводила даже близких Павловой людей в недоумение. Порой она казалась простым, милым и добрым человеком, да и была действительно такой; иногда, наоборот, представлялась заносчивой, гордой и недоступной.
На гастролях 1910/11 года партнером Павловой был Михаил Михайлович Мордкин. На одном из выступлений он не сумел поддержать балерину. Она чуть-чуть не упала. Когда кончился контракт, они расстались. И вскоре ее кавалером на сцене стал Лаврентий Лаврентиевич Новиков — московский танцовщик из труппы Дягилева.
Между тем Мордкин был выдающимся артистом. Лопухов, говоря об этом удивительном танцовщике, буквально любуется им. «Он обладал большим актерским дарованием, умел превосходно носить экзотический костюм, пленял живописностью поз и жестов, — пишет о нем Федор Васильевич. — Как никто, умел он заполнять своими движениями огромную сцену Большого театра, потому казался могучим, как античный бог, и вызывал бурю оваций… Весь мир видел Мордкина с Анной Павловой в „Вакханалии“ („Времена года“ Глазунова). Оба они были как бы олицетворением пляшущих богов. Таких вакхантов я больше не знал… Талант Мордкина был уникален и потому остался непревзойденным».
Причины разрыва между Мордкиным и Павловой, вероятнее всего, не в случайной оплошности партнера и не в горячности Павловой. Их следует искать где-то глубже. Павловой доставалась львиная доля славы и популярности, а на Мордкина, когда он танцевал с ней, смотрели как на партнера, хотя у него самого было не менее, чем у Павловой, почитателей и поклонников. Несдержанность Анны Павловны в случайном инциденте на сцене лишний раз подчеркнула Мордкину его положение партнера.
Как и многие великие артисты, Анна Павловна считала, что восхваление без меры оказывает на труппу разлагающее действие, и сердилась на зрителей и критиков, если похвалы очередного спектакля не были заслуженными, по ее мнению. Но… сама она уже не могла обходиться без поклонения, хвалебных рецензий и восторженных оваций. В Берлине на спектакле с Павловой в присутствии кайзера зрители не аплодировали. Не зная об этом правиле вежливости, Павлова расплакалась в кулисе, не слыша обычных оваций по своему адресу.
Неровность характера, частая смена настроений сказывались и в отношении к артистам собственной труппы Павловой.
Школу, которую открыла Павлова в Лондоне, нередко посещали театральные деятели, журналисты из всех стран мира. Одним из них был Филипп Ричардсон, журналист и писатель, руководивший изданием «Дансинг таймс». Он познакомился с балериной в 1913 году и тогда же подробно рассказал в своем журнале о студии Павловой.
Анна Павловна приняла в свою школу наиболее способных девочек от девяти до тринадцати лет. Ученицы занимались в зале, вокруг которого была круглая галерея. В конце зала возле зеркала на белой скамейке сидела Павлова и вела урок. На стенах были развешаны гравюры, оригинальные рисунки Бакста, страница из «Книги исповедей» Марии Тальони с ее автографом. Из этой страницы было видно, что наиболее любимым писателем Тальони был Вальтер Скотт; из поэтов она предпочитала Альфреда де Мюссе; среди композиторов отмечала Мендельсона и Обера. Ученицы часто разглядывали гравюры, изображавшие Тальони. Иногда после занятий Павлова просвещала своих учениц. Она восторженно рассказывала о Тальони, считая ее одной из величайших танцовщиц в мире… О русской школе балета Анна Павловна говорила всегда с особой интонацией, видя в ней сочетание итальянской школы с французской и чисто русского неподражаемого «чувства танца».
Павлову не удивляло, что Россия дала миру замечательных и знаменитых танцовщиц и танцовщиков. Она как-то сказала интервьюеру, что танец в натуре русских и что славяне вообще природные танцоры, так же как итальянцы — природные певцы.
Павлова разговаривала с девочками о творчестве как с равными.
— Только техники для того, чтобы стать великой артисткой, еще недостаточно, — поясняла она, — внимательно прислушивайтесь и присматривайтесь ко всему и ко всем! Учитесь все видеть и все слышать. Если вы возвращаетесь домой, скажем, в автобусе, там всегда много людей, за которыми интересно наблюдать. Вот сидит усталый человек, другой чем-то опечален, третий улыбается своим мыслям. А вот надменная дама. Глядя на них, старайтесь понять, что отличает их друг от друга. И это «что-то» храните в памяти, оно когда-нибудь пригодится в работе над сценическим образом.
Павлова считала, что ее юным ученицам-англичанкам не хватает живости, темперамента. И, кроме того, они непроизвольно подражают кому-либо, боясь оставаться самими собой.
— Не пытайтесь повторять талантливых балерин, — учила она, — стремитесь к самобытности. Возможно, ваше исполнение не поразит зрителя глубиной трактовки, но все же лучше дать свое, пусть и не столь яркое, чем копировать других.
Как не пожалеть о том, что не были записаны, собраны, изданы беседы Анны Павловны на уроках в студии, разговоры с сотрудниками, со всеми теми замечательными людьми, с которыми ей приходилось встречаться.
Работа в студии с детьми давалась балерине с великим напряжением. Она сердилась, срывалась. Испуганные и огорченные, ученицы горько плакали. Растерянная учительница звала кого-нибудь на помощь и отсылала девочек в сад к озеру смотреть лебедей.
Павлову иногда спрашивали:
— Отчего у вас нет детей? Вы так их любите!
Да, она любила детей страстно и нежно. Но отвечала на вопрос как артистка:
— Балерина не вправе вести жизнь, желанную для большинства женщин. Она не может обременять себя заботами о семье и хозяйстве и не должна требовать от жизни тихого семейного счастья, которое дается большинству!
Ричардсона интересовали мысли Павловой о русском балете, а также английском.
— Что, по вашему мнению, мешает английскому балету стать вровень с русским? — задал он вопрос балерине.
Павлова охотно делилась с ним своими мыслями о хореографии разных стран.
— Нужно обязательно создать центральный орган в виде, скажем, национальной школы, — решительно заявила она.
Ричардсон невесело заметил, что открыть такую школу совершенно немыслимо в Англии в настоящее время. Если бы кто-нибудь пожертвовал солидную сумму денег, тогда иное дело, Павлова считала, что английский балет мог бы иметь перспективы, если бы нашлись хорошие педагоги. К сожалению, в Англии, как и в Америке, чаще встречаются учителя, которые не только не умеют учить правильно танцевать, но, что хуже, иногда физически уродуют учеников. Они предлагали детям на занятиях упражнения, противопоказанные детскому возрасту. Такие горе-педагоги не учитывают главного — конституции ребенка.
— Человек — не машина, — энергично напомнила она. — У каждого ребенка восьми-девяти лет есть свои индивидуальные особенности!
Узнав, что в Англии преподавателем балета становится любой, кто пожелает, Анна Павловна долго не могла успокоиться и с горячностью повторяла: «Это преступление!»
