Великий охотник - Марков Сергей Николаевич (книги бесплатно .txt) 📗
11 ноября 1885 года на перевале Бедель раздался торжественный залп из двадцати ружей.
В долине Иссык-Куля путники встретили русского поселенца. Что подумал он, когда двадцать оборванцев, бросив ружья, плача и смеясь, стащили его с воза? Пржевальский так обнимал крестьянина, что тот присел перевести дух и, лишь отдохнув, сказал, что до Каракола теперь рукой подать.
ЛАВРЫ В ШКАФУ
В июле 1886 года путешественник возмущенно рассказывал Макарьевне, что с ним делали в Петербурге.
Действительно, его носили на руках!
Куда теперь только складывать награды? Шведы прислали медаль «Вега», которой в последний раз был награжден Стэнли. Италия дала золотую медаль, Российская Академия наук выбила медаль с его портретом и надписью «Первому исследователю природы Центральной Азии». Золотые отличия одно за другим ложились в ящик письменного стола. Особенно удивился он лавровому венку. Ведь он больше привык к засаленной армейской фуражке.
Теперь он генерал-майор. Солдаты становятся во фронт, когда он проходит по улицам. Петербургская городская дума еще несколько лет тому назад постановила вывесить его портрет в одной из своих зал. Он отказался от этой чести. Пусть лучше на эти средства откроют первую бесплатную читальню. Теперь ее открыли, но вновь требуют разрешения на портрет. Когда все это кончится?
Не успеет он выйти в сад поглядеть на ростки дынь и арбузов из Джитышара и ревень из Ганьсу, как Макарьевна бежит к нему с пачкой телеграмм и писем. Восторженные дамские послания он читает с ехидными примечаниями. Нет, надо скорее снова убегать от всего этого в Тибет!
Он отправился на охоту ясной и звонкой смоленской осенью, но, возвращаясь, еле добрел до дверей дома. У него, неутомимого странника, болели ноги. Макарьевна растирала ему могучие икры; они пухли с каждым днем все больше, и с каждым днем тяжелей становилась одышка. Московский доктор А. А. Остроумов качал головой. Надо меньше бродить по горам и пустыням!..
Пржевальский махнул на доктора своей ручищей и снова поехал в Слободу. Зима 1886 года стояла у крыльца его садовой избушки. Алые уголья звенели в печке. Он корпел за простым сосновым столом, переписывая свои дневники и разбирая груду походных записей. Тяжело приминая розовый снег на вечерней заре, он выходил в сад и смотрел – не померзли ли его молодые деревца – яблони, вишни, сливы из Джитышара? А поздним вечером нескончаемые разговоры с Макарьевной и друзьями о золотых леопардах Ганьсу, мечты о лавровых лесах Гималаев, сычуаньских зарослях бамбука.
В это время Сарат Чандра Дас в одежде ламы из Кашмира вернулся из Пекина в Дарджилинг. В Пекине он добивался разрешения на въезд британского посольства в Лхасу.
Но когда миссия прибыла к границе Тибета, ее вежливо выпроводили. Вслед за этим тибетские воины вступили на землю Сиккима и устремились на Дарджилинг. Злосчастный «изыскатель» Сарат Чандра Дас вместе с ламой Учжень Чжацо тряслись, сидя в Дарджилинге. Толстому пандиту вся эта история была обидна вдвойне. Он получил от британцев титул «Раи-Багадура» и орден Индийской империи. А теперь Дарджилинг и весь Сикким были под ударом.
В Дарджилинге в 1886 году появился британский офицер Аустин Уоддель. Он, как сам признался потом в своей книге, познакомился в Сиккиме «со многими изыскателями». Но год Огненной Собаки надолго остался памятным для дарджилингских британцев и любителей «великой игры», как называл Уоддель Чандра Даса и других людей тайны. Правда, выражение «великая игра» было взято напрокат у Киплинга...
Новый, 1887 год Пржевальскому не давали провести спокойно! Депеша за депешей летели из Петербурга в Слободу. Ворча, Пржевальский подходил к шкафу, дергал ручку дверцы. Макарьевна благоговейно берегла его новый генеральский сюртук с жирными, как дунганская лапша, эполетами, прикрывая его от пыли хотанским шелком. И тут же над сюртуком в шкафу висел окутанный какой-то другой цветной тряпкой... лавровый венок. Святая простота! Он смеялся так, что звенели оконные стекла. Хорош бы он был в драном полушубке и меховых лаптях, увенчанный этими лаврами!
В письмах к друзьям он горько сетовал на то, как душит его застегнутая на все крючки почетная одежда. Но ничего не поделаешь! Генеральский сюртук трещал по всем швам, когда он натягивал его на могучие плечи. Он поехал в Петербург. Там ему вручили новые награды и попросили скорее устроить выставку.
Раздавшийся вширь, с золотыми буграми на плечах, он бродил по залам выставки, изумленно рассматривая свои богатства. Чучела антилоп, горных баранов стояли на уступах в четыре яруса от пола до потолка. Лошадь его имени – дикий джунгарский скакун Пржевальского – красовалась в центре выставки.
Теперь пора поговорить о ней, об Equus Przewalskyi – славе и гордости русской зоологии. Открытие лошади Пржевальского необычайно помогло делу пропаганды дарвинизма. Ученый мир убедился в существовании нового вида, промежуточной формы между ослом и домашней лошадью. В ней было кое-что ослиное – большая голова, наполовину мохнатый хвост; но Equus Przewalskyi на зоологической лестнице ставилась рядом с домашней лошадью. Возможно, что жительница джунгарских пустынь – живой предок обычной лошади. Пока человек приручал дикого скакуна, вид лошади мог постепенно измениться.
Когда Пржевальский привез на родину шкуру джунгарской лошади, за ее научное описание взялся магистр зоологии И. С. Поляков. Этот замечательный и упорный человек забыт, и о нем надо сказать хотя бы несколько слов. По происхождению забайкальский казак, он, кое-как добравшись до Петербурга, уже взрослым начал учиться и проявил блестящие способности. Ко времени возвращения Пржевальского из джунгарского похода он был уже хранителем Зоологического музея Академии наук. За плечами у забайкальского казака были славные дела – участие в походах П. А. Кропоткина, исследование Саянских гор, зимовки на Сахалине. И хотя Иван Поляков торопился в поход вокруг света, он взялся за описание важной находки. Он терпеливо начал разбирать по косточкам дикого скакуна. Иван Поляков сообщил всему ученому миру приметы и образ жизни Equus Przewalskyi. И вот в зале выставки стоит невысокая лошадь чалой масти, но почти белая в нижней части тела, грива ее коротка и не лежит, а стоит прямо. Киргизы зовут скакуна кэртаг, а монголы – таге.
Вот как будто и все приметы. Но надо самому пережить джунгарскую горячую мглу, дыханье потрескавшихся солончаков, самому увидеть, как по мерцающим пескам проносятся тени; косяк кэртагов мчится к далекому водопою – и сердце Великого Охотника замирает от ржанья волшебных коней пустыни.
Поляков, описав кэртага, принялся изучать верблюда Пржевальского. О существовании дикого верблюда сообщал Марко Поло, о верблюде писал Петр Симон Паллас, но никто до Пржевальского не мог заполучить двугорбого дикого верблюда. Теперь два таких верблюда, как живые, стояли возле чучела лошади Пржевальского. Они водились в пустынях Южной Джунгарии, по Нижнему Тариму, у Лобнора, в просторах Цайдама. У дикого верблюда горбы меньше, чем у его домашнего собрата; в остальном разницы как будто нет. Но сила, осторожность, хитрость, злоба живут в этих двугорбых зверях, быстрых, несмотря на кажущуюся неуклюжесть. Один путешественник говорил про диких верблюдов: «Они так хорошо знакомы с положением ключей, как будто бы они пользовались картой и компасом...»
В конце зимы самцы устраивали дикие побоища, и тогда пустыня оглашалась долгим ревом соперников, грызущих друг друга. Маленьких диких верблюжат можно приручить, и они покорно понесут вьюки. Взрослый дикий верблюд – непримиримый враг человека. Он злобен, храбр и чуток, и больших трудов стоило добыть желто-бурую шкуру быстрого зверя. Вопрос о существовании дикого верблюда был окончательно решен. Покорный и задумчивый горбатый зверь, блестя стеклянными глазами, стоял посреди выставки, и на его боку, носившем следы старых кровавых драк, белел ярлык, наклеенный рукой Полякова.
