Марфа-посадница - Балашов Дмитрий Михайлович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
…Корабли нать свои! Опеть от Ганзы ходу нет. Может, и впрямь легче будет с Литвой дело иметь! Смоленским путем, по Днепру… Там опеть все налажать наново! Дворы заводить, анбары ставить, приказчиков сажать…
Охо-хо-хо-хо!
…Давеча Киприян Арзубьев баял, что затеяли совсем от Москвы отлагатьце. То дело круто забрали! На говорке Панфил согласился сразу, а теперь было неспокойно на сердце. Опеть Русу пограбят, как в ту войну, а у меня там товару… А поддатьце — земли отберут. Для спокою прикупал, для спокою в житьи писался. Вот он, спокой! Земли боле ста обеж. Ее обиходить нать, а теперь еще и оборонить! Целиком на землю бы осесть… И земля держит, и торговое дело держит. Ну, тут Марко поведет, а землю — надежна ли? Большие бояра тоже на землю зарятце!»
— Куда, куда! Держи! — заорал Панфил, усмотрев угрожающий крен готовой сорваться матицы. — Раззявы, тупари вислоухие, плехи, мать вашу!
Охрипнув, он метался внизу, грозил. Чуток не сронили склизкого бревна! Было бы им, да и ему… Полорукие!
Плотники, взъерошенные, мокрые до нитки и злые, скупо отругивались.
Сзади подошел приказчик:
— Панфил Селифонтыч, тебя сынок зачем-то просит, послал в поиски!
— А, Марко прибыл! — обрадовался Панфил. — Пригляди тута, Антипыч, построжи их! Таки мастеры — без хозяйского глазу ничто толком не сделают!
Панфил потрусил домой, отряхиваясь, словно мокрый пес, и еще оглянулся с поворота — идет ли работа?
Марк встретил отца довольный, щурил глаза, потирая руки, следил, как Панфил высвобождается из мокрого, с полосами грязи охабня.
— Замаялся, батя?
— Обозы где?! — надсадно простонал Панфил, сваливаясь на лавку.
— Идут, под городом уже! Меха нам Марфа Исакова дает. Смотрел давеча, меха — загляденье!
— Стало-то сколь?
— С полчетверти семнадцать рублев.
— Недешево.
— Дешево, товар погляди! Белка — одна к одной, бобры, соболи… И привоз у нее свой.
— С привозом, конечно…
— Да, батя, посыльный к тебе тута, от самой от Борецкой, сожидает.
— Погоди, передохну!
Панфил пил квас. Руки дрожали, словно сам бревно волочил. Обтер усы и бороду поданным рушником, вытер лоб. Под рукой ощутилась дряблая кожа лица. «Сын-то крепок! — подумал Панфил не без зависти. — Все ему сполагоря! А я уж изработался».
Марко, широкий, дебелый, любовно усмехаясь, глядел на родителя, поглаживая себя по коленям.
— Зови посыльного! — ворчливо приказал Панфил.
Марко, не вставая, мигнул слуге. Тот, стремглав, скрылся за дверью.
Тимоха Язь вошел, стреляя глазами по сторонам: крепко живут!
Поклонился с достоинством — от Борецких послан! Подал грамотку.
— Тамо пожди! — махнул рукой Панфил и сделал знак слуге. Тот сам знал обычай и тотчас увел Язя на поварню, отведывать хозяйского пива.
— Слыхал про Москву-то? — оборотился Панфил к сыну.
— Как не слыхать!
— Киприян и тебе говорил, что литовскому королю порешили задаватьце?
— Дак что? Не хитро еговых наместников на городище взеть! Боронил бы от московськой грозы!
— Я тут уже со всеми перемолвил. В братстви как?
— А что? Большие купцы все против Москвы. Поддадимсе, сурожане враз разорят. Да и двор немецкий закрыть могут али перевести куда.
— Я о том же думал…
— Ну, а мелочь, та за нами потенетце, куда мы, туда и они.
— Просто у тебя!
— Без опасу, конечно, никакого дела делать не след, — прищурился Марко. — Из Русы товар повывезти не мешает!
— Не веришь нашим воеводам? — вздохнул Панфил.
— Наши-то воеводы сами боле на рубль новгородской полагаютце, чем на мечи.
— То-то и оно!
— Трусишь, батько?
— Не трушу, а… Дело такое… Миром надо решать!
— Киприян и то собирает житьих.
— Слыхал я! Уже толки пошли. Кто бает: мне-ста полторы обжи оборонять, а Захару Овину полторы тысячи, дак цего я вперед полезу?
Великие бояра затеяли, пущай они напереди, а то, коли что, с нас же деньги собирать на окуп князю московскому! Ну, а земли терять тоже не хотят, волнуютце, словом. И суд-от на Городце пересуживают! Кто туда даетце.
Гагины, те воюют, их Берденевы с Овином утеснили с землей. Иван Лукинич в пользу Берденевых решил. Не знать, сумеет ли Киприян-то их в одну куцьку свести!
— Еще что вече скажет.
— Ну, до веча…
— Н-да, заварили Борецкие кашу! Теперь по всему городу, как круги по воде.
— Наш Плотницкий конец уже весь ходуном ходит!
— А Захария что? Овин?
— У Захара, чать, земель поболе Марфиного. Коли Москва одолеет, и его не помилуют. Еще, спроси, что черные люди скажут!
— Ну, их не спросят! — решительно возразил Марко.
Панфил оглядел сына, покачал головой, пожевал губами. Понурился, продолжая сжимать грамотку в руке.
— Что пишет боярыня? — полюбопытничал Марко.
— Зовет к себе беседовать! — со вздохом отозвался отец. — Видать, о московской войне! Покличь посыльника-то, не то до дому не доедет…
— Скажи, буду! — молвил он Тимофею строго. И, отпустив посла, добавил:
— Порешили мы с тобой, сын, дак нать не оглядыватьце!
Из Плотников воротился Тимофей, тотчас послали в Людин конец с иной грамотой.
— Я ить с пути! — взбунтовался было Язь.
— Ладно, свезешь, там ответа не нать! — утешил его Вяхирь.
Уразумев дело, Тимоха не торопился назад: не ровен час еще куда пошлют! А завернул к земляку, Конону Киприянову, мастеру-костерезу, не за делом, а так, чтоб только проволочь время.
Конон работал в окружении всего семейства: младших сыновей, двух дочек и четверых внуков, каждый из которых тоже не сидел без дела. Тут же Язь увидал знакомого грузчика Ивана, из тех, что наймовала Марфа. Иван сидел на лавке, отдыхал, свесив руки между колен, видно, тоже недавно пришел. Язь вспомнил тут, что Иван, кажись, зять Конона.
— Привет, мужики! Бог в помочь! — бодро поздоровался Тимофей и тоже присел на лавку. — В деревне был. Твои привет передают!
— Они бы с приветом маслица переслали! — отмолвил хозяин.
Конон резал костяную коробочку. Коробочка была уже готова, и Конон теперь малюсеньким коловоротом наносил кружковый узор на крышку. Тонкая, как нитки, белая стружка шла, закручиваясь, из-под резца. Ребята мастерили кто что. Один подтачивал снаряд, бережно откладывая точеные стамески на расстеленную мягкую тряпочку, чтобы не побить лезвий, двое полировали, дочка вертела мягкий круг, пропитанный толченым мелом, парни вручную доводили полировку до блеска. Один из внучат, востроглазый и вихрастый, сопя и высовывая язык от усердия, резал заплетенного крылатого и зубатого змея на костяной пряжке-запоне. Старший из сыновей, подымая белую едкую пыль, пилил на заготовки цевку — скотинную кость, груда которой была свалена в углу. Другой, подстелив тряпицу, очень мелкой пилкой осторожно разделывал на пластинки кусок драгоценного рыбьего зуба — моржового клыка.
Конон сверлил, морщась от сдержанного усилия, и одновременно успевал следить за всею своей костерезной дружиной. Был он взлыс, угрюм, взглядывал без улыбки, но не ругался, как иные, без толку, а только кивал или крутил головой, а иногда коротко давал дельное замечание. Семейные слушались мастера беспрекословно.
Иван сильно уставал эти дни. Платили сдельно, и грузила дружина от темна до темна. Но зато чаяли заработать погодней. Сегодня как раз довершили последнюю из тех лодей, что Марфа посылала на Север, кончили пораньше, получили плату, и Иван пришел рассчитаться с тестем, у которого займовал с полгода назад и до сей поры не мог отдать.
Теперь сидели за разговором. Вернее, сидел-то Иван, а Конон, не прерывая работы, бросал слово-два, а то и разражался короткой речью, все так же равномерно нажимая на коловорот и неотрывно следя за сбегающей костяной стружкой. Толковали о том же, о чем и все в городе, — о Москве.
— Тамо так не работают! — приговаривал Конон, придирчиво разглядывая законченную крышку.
— Грубая работа у их! — Он передал изузоренную пластинку дочери, для полировки. — Нашу работу куда хошь вези. Во, гляди!
