Синопский бой - Сергеев-Ценский Сергей Николаевич (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
— Ага! Ну вот, наконец-то! — довольно сказал Корнилов, когда услышал первые выстрелы с «Крыма».
В это время он был на корме «Одессы», как вдруг, совершенно неожиданно для него, привыкшего уже к перелетам неприятельских снарядов, как к неизменному закону боя, ядро с «Таифа» перебило железную шлюп-балку, пробило насквозь шлюпку, разбило стойку штурвала и, в довершение всего, оторвало ногу унтер-офицеру Яресько, которого Корнилов отметил еще с начала сражения за его расторопность.
Дождь между тем лил уже нешуточный, стало гораздо темнее кругом, тем более что день клонился к вечеру Корнилов слышал редкие выстрелы «Крыма», но не было слышно ответных выстрелов противника, и это его поразило вдруг.
— Что? Сдается? Спустил свой флаг? — спрашивал он то у своих адъютантов, то у Бутакова.
Но Бутаков даже и сквозь дождь разглядел, наконец, что черный пароход уходит, прекратив стрельбу.
— Как уходит? — изумился Корнилов. — Успел исправить повреждения свои под нашим огнем? Что вы говорите такое?
— Уходит на всех парах, — не отрываясь от зрительной трубы, проговорил Бутаков, и тут же вслед за ним разглядел это сам Корнилов.
— Догнать его! — закричал он.
— Едва ли, Владимир Алексеич, мы его догоним, — отозвался на это Бутаков, — только зря потеряем время.
Дождевую тучу между тем пронесло, и всем стало видно, что «Таиф» уже вне выстрелов «Одессы» и «Крыма» и с каждой минутой расстояние между ними становится все больше и больше.
— В таком случае он совсем не был поврежден, — сказал, наконец, Корнилов. — Зачем же, спрашивается, он бежал?
На это никто из адъютантов его и офицеров «Одессы» не нашел ответа.
Между тем пальба со стороны Синопа не прекращалась, и Корнилов, приказав прекратить погоню и повернуть «Одессу» назад, дал сигнал «Крыму» и «Херсонесу»: «Следовать за мной».
V
В Синопской бухте в это время — то есть в три часа дня — шла перестрелка русских кораблей с береговыми батареями — третьей, пятой и шестой, так как только четвертая молчала уже, срытая до основания залпами «Чесмы».
Нахимов не мог признать боя законченным, пока могли еще наносить вред береговые орудия, хотя турецкие суда и были уже все истреблены час назад.
Если не все они были взорваны, как «Фазли-Аллах», или «Навек-Бахры», или корвет «Гюли-Сефид», и не все горели, как «Низамиэ», один из транспортов, пароход и купеческий бриг, то, приткнувшиеся к берегу или к мели, были уже бессильны и в большинстве совершенно лишены своих команд, частью погибших, частью бежавших на берег.
Синоп горел. Зажженный только ли горящими обломками бывшего «Рафаила», разлетевшимися при его взрыве вдоль набережной, или еще и гранатами с судов, он пылал в разных направлениях в турецкой части, в то время как греческая оставалась невредимой.
Это объяснялось просто тем, что пятая береговая батарея, наиболее сильная и по числу, и по калибру орудий, и по количеству снарядов к ним, и по своим укреплениям, находилась против турецкой части, прикрывала ее, оставляя греческую без зашиты, поэтому-то большая часть русских снарядов и направлялась против этой батареи, отчего неминуемо должны были пострадать и пострадали турецкие кварталы.
Нахимов предвидел это, хотя и знал, как неодобрительно посмотрят на это там, в Петербурге, да и в Севастополе, в Екатерининском дворце. Усердно глядя в трубу, он силился разобрать в дыму и пламени, цел ли еще там хоть один дом с каким бы то ни было флагом, но не находил ни одного такого, явно консульского дома, хотя и сам же приказывал их «щадить по возможности».
Зато он видел и знал, как сильно пострадал в бою его флагманский корабль «Мария»: в нем было до шести десятков пробоин, причем несколько из них подводных. Командиру «Марии» Барановскому перебило обе ноги обломком мачты, разбитой турецким ядром. Мичману Костыреву, который был одним из флаг-офицеров Нахимова, оторвало осколком гранаты два пальца на левой руке; кроме него, ранено было еще два молодых офицера и человек шестьдесят матросов. Шестнадцать матросов оказалось убито.
О потерях на других судах Нахимов еще не знал, но предполагал, что они не меньше, и это его угнетало.
Но вот «Чесма» и «Константин» справились, наконец, с третьей батареей, а шестая хотя и посылала еще выстрелы, но редко: большая часть орудий там была уже подбита. Несколько залпов еще с «Марии» и «Парижа», и пятая батарея была срыта, а следом за ней перестала действовать и шестая, приведенная к молчанию кораблями «Ростислав» и «Три святителя». Турецкий берег утих.
Но как раз в это время показались один за другим пароходы, шедшие полным ходом к эскадре, а от головного из них, «Одессы», отвалила шлюпка по направлению к турецкому фрегату «Насим-Зефер», рядом с которым горел другой фрегат, подожженный бежавшей командой.
Корнилов хозяйским глазом усмотрел опасность для первого фрегата от второго и послал лейтенанта Кузьмина-Караваева с командой матросов отстоять непременно от огня «Насим-Зефер», как приз, который должен быть отправлен в Севастополь.
Но чем ближе подходила «Одесса» к русским кораблям, тем яснее видел Корнилов, в каком состоянии некоторые из них, особенно «Три святителя» и «Мария», — так велики повреждения их в рангоуте и такелаже.
— Однако! Не так дешево досталась победа Павлу Степанычу! — проговорил он, обратясь к одному из бывших в его свите, Сколкову, подполковнику, молодому стройному человеку, адъютанту Меншикова, который заранее был назначен светлейшим отвезти в Гатчину, царю, донесение о Синопском бое.
Не вина Сколкова была, что он в сущности не был очевидцем боя: он должен был докладывать царю как очевидец и даже участник, и вот теперь он боялся пропустить какую-нибудь мелочь и очень внимательно оглядывался кругом, чтобы все запомнить.
— Бой был жаркий, ваше превосходительство! — ответил он Корнилову. — Мне кажется, что больше всех наших кораблей пострадала «Императрица Мария», а Павел Степаныч как раз ведь и должен был находиться на «Марии».
— «Должен был находиться», — повторил Корнилов. — Вы это говорите таким тонам, как будто он может теперь уж и не находиться там!
— То есть, моя мысль была… — начал было объяснять Сколков, но Корнилов перебил его:
— Мысль эта мелькнула и у меня тоже: «А что, если вдруг Павел Степаныч ранен?» Чего боже сохрани, конечно!..
— Передайте, чтобы все кричали «ура», — обратился он к своему адъютанту, лейтенанту Жандру.
И еще не поравнялась «Одесса» с «Чесмой», как загремело «ура» матросов. Радость их была неподдельной, радость их была бурной… В этой радости тонула с головой досада на неудачу в деле с «Таифом».
Но эту радость оборвали по приказу Корнилова, который закричал, подняв глаза к верхней палубе «Чесмы»:
— Здоров ли адмирал?
Этого здесь не знал никто из офицеров.
Но «Одесса» двигалась дальше, к кораблю «Константин», и, разглядев флаг Корнилова, навстречу пароходу отправился на катере командир «Константина», Ергомышев.
— Жив ли Павел Степаныч, не знаете? — не дождавшись, когда подойдет поближе катер, нетерпеливо и встревоженно крикнул ему Корнилов.
— Павел Степаныч? Слава богу, жив и здоров! — ответил Ергомышев, улыбаясь, и Корнилов, не задерживаясь долго около «Константина», где матросы также кричали «ура», приказал идти прямо к «Марии».
Подойдя, он покинул «Одессу». Усевшись в шлюпку, поданную с «Марии», и увидав издали на шканцах сутуловатую фигуру Нахимова, он зааплодировал ему, как записной театрал любимому актеру, кричал: «Браво, Павел Степаныч!» — и махал приветственно фуражкой.
Встреча двух вице-адмиралов была живописна, благодаря непритворной пылкости одного и столь же непритворному спокойствию другого, хотя и находившегося два с лишком часа под огнем.
— Поздравляю, поздравляю от души, Павел Степаныч! Поздравляю с победой! — восторженно говорил Корнилов, обнимая Нахимова.
— Да ведь я тут при чем же? — вполне искренне удивлялся его бурности Нахимов. — Ведь это все команды сделали, а я только стоял на юте, смотрел и совершенно ничего больше не делал-с!
