Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич (книги полностью бесплатно txt) 📗
Восторженный энтузиазм в либеральной среде разделяли далеко не все. Один из известнейших деятелей, П. Н. Милюков, находился в момент опубликования манифеста в Москве. Здесь, в литературном кружке, по получении известия о манифесте, восторженные посетители подняли его на руки, принесли в центр ресторанной залы, поставили на стол, дали в руки бокал шампанского и заставили произнести речь. И будущий бессменный глава кадетской партии сказал то, чего от него никто не ожидал: «Ничто не изменилось, война продолжается». Ученик известного историка В. О. Ключевского, много лет изучавший историю России, не принимал от власти никаких половинчатых уступок. Подобные деятели требовали всего и сразу: полной конституции, полных гражданских прав, всеобщего избирательного права и т.д., а пока «власть этого не дала, мы будем с ней бороться». И боролись. На банкетах в ресторанах, в своих имениях, на модных и дорогих европейских курортах, на страницах множества газет и журналов.
Но, пожалуй, самое отталкивающее в либерализме милюковского толка было то, что он, по сути дела, выступал соучастником кровавых преступлений левых радикалов-убийц. Конечно же сами эти господа рук не пачкали, но никогда и не осуждали террор, давая ему как бы моральное благословение. Однозначному осуждению подвергались лишь все силовые действия властей, когда же убивали губернатора, министра или простого городового, то голосов возмущения в либеральной среде слышно не было. В первые дни Февральской революции 1917 г., на заре «эры свободы», выступая в Таврическом дворце, П. Н. Милюков восклицал: «Мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место членов первого русского общественного кабинета». Очень скоро власть перешла «к самым левым из друзей слева», и либеральным краснобаям, обезумев от страха, пришлось бежать часто просто «куда глаза глядят». Но до этого было еще далеко, еще существовало «царство самовластья» и можно было не беспокоиться за свою жизнь.
Эти «борцы за счастье народное» умели инсинуировать, произносить страстные монологи о благе России, но так и не поняли этой самой России, не поняли того, что политическое убийство всегда аморально, так и не уяснили себе, что европейские модели общественного устройства могут сработать лишь через многие годы, после реализации обширной программы экономической и социальной модернизации. Оказавшись в эмиграции, такие деятели, как П. Н. Милюков, многие годы изворачивались, лгали и подтасовывали факты, лишь бы доказать свою историческую уместность. Даже когда бывшие соратники критиковали П. Н. Милюкова за то, что он был излишне категоричен, что он не захотел использовать существовавшие возможности, а требовал невероятного, то и тогда бывший историк винил кого угодно, но никогда — себя.
Главе объединенного кабинета не удалось договориться о деловом сотрудничестве с известными общественными деятелями либеральной ориентации, некоторым из которых он предложил министерские портфели. В их числе были: Д. Н. Шипов, М. А. Стахович, князь Е. Н. Трубецкой, А. И. Гучков, П. Н. Милюков и ряд других. Свое согласие «радетели и спасатели» обставили таким количеством условий и требований, принять которые было невозможно.
Манифест 17 октября хотя и привел к ликованию в некоторых салонно-либеральных кругах, но не погасил революционный пожар, достигший наивысшего размаха в ноябре— декабре 1905 г. Забастовки, митинги, манифестации, погромы усадеб, террористические нападения на должностных лиц, восстания в армии и флоте в эти первые недели «весны свободы» лишь множились. В середине декабря дело дошло даже до вооруженного восстания в Москве. За несколько дней до того царь принял представителей монархических организаций, которые чуть ли не в ультимативной форме потребовали от монарха отменить манифест и подтвердить незыблемость царской власти. Отвечая им, Николай II сказал: «Манифест, данный Мною 17 октября, есть полное и убежденное выражение Моей непреклонной и непреложной воли, и акт, не подлежащий изменению».
Первое время после 17 октября С. Ю. Витте находился в состоянии растерянности. Царь, предоставив главе правительства большие полномочия, ждал решений и действия, а исполнительная власть находилась в состоянии паралича. В письмах матери Николай II писал: «Вообще он (Витте) не ожидал, что ему будет так трудно на этом месте. Странно, что такой умный человек ошибся в своих расчетах на скорое успокоение» (27 октября 1905 г.). «У меня каждую неделю раз заседает Совет министров. Говорят много, но делают мало. Все боятся действовать смело, мне приходится всегда заставлять их и самого Витте быть решительнее. Никто у нас не привык брать на себя, и все ждут приказаний, которые затем не любят исполнять» (10 ноября). Витте жаждал лавров и изъявлений восторгов, но их не было ни с чьей стороны. Он явно недооценил инерционные силы революции и не предполагал, что после манифеста вместо успокоения в стране усилятся антигосударственные выступления.
Власть сделала невероятные уступки, а результат был обратный ожидаемому. От правительства требовалось принять силовые решения, и они после некоторых колебаний были приняты. Войска для усмирения беспорядков использовались многократно. Самые кровавые события развернулись в середине декабря 1905 г. в Москве, где в течение нескольких дней шли настоящие уличные бои между левыми и войсками. Были жертвы и разрушения. События произвели на многих сильное впечатление. Резко изменились и взгляды главы кабинета, что озадачило даже царя, который, как ему казалось, хорошо знал сановника. В одном из писем матери Николай II заметил: «Витте после московских событий резко изменился; теперь он хочет всех вешать и расстреливать. Я никогда не видал такого хамелеона».
Единого взгляда, универсальной оценки Манифеста 17 октября 1905 г. не было ни тогда, когда он появился, ни позднее. Некоторые считали, что это конституционный акт и что с этого момента идет отсчет конституционной эпохи; другие, и таких было немало, были убеждены, что это лишь «фиговый листок самодержавия», только тактический маневр царизма, желавшего обмануть «народные чаяния» и продлить свое существование. При этом критики никогда не пытались выяснить, в какой мере данное преобразование отражало действительные желания верховной власти, насколько царь был искренен в своем стремлении реорганизовать систему. Деятелям типа П. Н. Милюкова, А. Ф. Керенского, как и их приверженцам, было «раз и навсегда» ясно, что самодержавный режим не способен пойти ни на какие конструктивные изменения, что адепты его — «люди вчерашнего» дня, которым не может быть места в новой, «свободной России». Подобные умозаключения почти совпадали с убеждениями неистовых радикалов в лице большевиков и эсеров, для которых монархическая власть и олицетворявшие ее лица являлись лишь объектом поношения, мишенью, по которой надлежало стрелять, в том числе и в буквальном смысле слова.
