Голгофа - Гомин Лесь (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗
и путь мне указал. Ничего я, Соломония, не боюсь, пусть болтают. Так и знай. Это я тебе давно хотел сказать и… еще хотел сказать: не вмешивайся в эти дела, ибо добра
тебе от этого не будет. Любить тебя я буду, как и любил, но только не одну тебя… Потому что сан мой не разрешает мне брачной жизни. Да и не нужно мне этого.
Будто пригвоздил ее глазами к полу, покрытому коврами. А рука крепко обняла за шею и слегка прижала к себе.
— А теперь иди и прикажи готовить ужин. Да скажи Катинке, что сегодня она готовит купель и ужинает со мной.
Соломония встала и согбенная пошла из комнаты. Последняя нить, связывавшая ее с Иннокентием, обрывалась. Ей казалось, что она летит куда-то в пропасть. То шагнет вперед, то снова отступит. И чувствует она, как жгучие глаза уперлись в спину ей горячими лучами. Только не те уж это глаза, что когда-то насквозь прожигали страстным желанием. Нет.
— Не нужно, Соломония, плакать, лучше подумай над тем, что я сказал. Найдешь себе кого, жить будешь, деток иметь, а я… тебя не забуду.
Повернулась. Быстро, как от выстрела над ухом, метнулась назад всем телом.
— Ты…
…Ничего больше не сказала. Вышла из кельи тихо. За порогом покачнулась, как пьяная, и рухнула на ковер. В голове все спуталось. Обескровленные губы что-то шептали… Брань? Проклятия? Молитву?
Катинка этого не знает. Она лежит в глубоком кресле и любуется собой: разве не пополнела она с тех пор, как вступила в эту тихую обитель? Разве не прилила снова к ее щекам кровь, высосанная горем, не разнежилось тело ее, выпестованное в роскоши, вымытое в купели? Всему этому Катинка знает цену. Ни на кого и не посмотрит, очарованная им одним, — ему одному верна, только его знает.
А он? Одна ли она у него, как того желает сердце Катинки? Но об этом ей не хочется думать. Зачем сушить сердце вопросами, которые ее мало трогают? Разве мало? Катинка не желает думать. Ей так уютно сидеть здесь в кресле и ждать его, властелина ее сердца, ее ночных дум… Такого сильного, крепкого и такого…
Святой или нет?
Зачем спрашивать? Столько народа верит в него, и только она одна, Катинка, сомневается? Разве не он угадал всю ее жизнь, вплоть до ворот обители? Не он ли первый сказал ей ласковое слово, согрел им ее израненное сердце и вылечил его? Не он ли вернул щекам ее румянец, а губам мягкость улыбки? Не он ли придал груди ее полноту и округлость, а крови скорость движения? Все это Катинка хорошо понимает. Знает, что все это — дело его рук.
И она уже не сомневается. Даже Соломонии готова простить ее частые укоры. Привязалась и та сердцем к Ивану, но не оторвать его от Катинки. Катинка не хочет уступать. Зачем ей это делать? Чтобы снова где-то бродить с израненной душой?
Нет, не хочет она этого и преданно ждет его в дорогом кисейном убранстве здесь, у кельи. Любовно будет она сегодня умащивать тело его миром и омывать теплой водой. Она будет целовать каждый кусочек этого сильного розового тела и, своим бархатным телом согреет его. Она будет пить воду из его купели и своими длинными косами вытирать ему ноги. Она пойдет за ним… милым… дорогим.
— Дорогой… хороший мой… Мой желанный…
— Ха-ха-ха! Твой, Катинка, твой! Сегодня тоже твой, потому что приказал тебе готовить купель. Твой, пока еще не прогнал тебя, как суку со двора.
Соломония злобно выплевывала слова презрения. Катинка горела от стыда.
— Дорогой, говоришь? А спроси каждую из нас, не такой ли он и ей. Только для тебя, думаешь?
— Соломония, перестань… Перестань, говорю, ты потому злишься, что больше ему не нужна… А мне… он дорог…
— Кто это дорог нашей милой мироносице? — спросила Лукерья. Прокравшись сюда, она обернулась и махнула рукой. За ней протиснулись остальные, ожидавшие ужина.
— Неужели кто-то за монастырскими стенами? — иронически спросила Хима.
— Тот, что у исправника в наймах. Видали, как в воскресенье смотрел на нее, когда свечи ставила?
Килина цинично смеялась прямо в лицо Катинке. Глубокой болью ранил ее этот смех. А от боли той возникла ненависть к мироносицам, отнимавшим его. Катинка поднялась и гордо выпрямилась. В ней родилось то, чего так давно она не знала: это хищная злоба самки, увидевшей соперниц на пути к своему желанному…
— Замолчите, вы, шлюхи! Не вашим завидущим змеиным пастям рассусоливать о нем, потому что вы и на след его недостойны ступить… Он отец… моего ребенка.
— Ай-я! — крикнула Соломония. — Смотри ты! Да ты, никак, думаешь, что ты одна мать его ребенка? Ты думаешь, шлюха бендерская, что я не имела от него? У тебя только будет, а у меня… у меня были… живые были… Ты, шкура барабанная, слышишь? Живые были.
— Мэй, поглядите, какая царица! — кричала Хима. — Да знаешь ли ты, паршивая овца, что он был моим, когда тобой здесь еще и не пахло? Знаешь ли ты, что он целовал меня уже тогда, когда ты еще где-то шлялась с хахалями да детей в колодце топила?
Грозно шагнула к ним Катинка. Соломония не отступила.
— Проститутка? А ты кто? Да знаешь ли ты, что он не знал еще, как с бабой спать, — я первая была у него? Мэй, я первая жена его и перед богом, и перед людьми.
Вы знаете, что с вами он прелюбодействовал, а мне был мужем? — гремела Соломония.
Пена брызгала с осатаневших уст. Глаза метали молнии, слова хлестали Катинку.
— Эх ты, шлюха одесская! Чего распустила губы? — крикнула Лукерья. — Поди ж ты, «первая». «Меня первую он тискал». «Я первая»… — донимала она Соломонию.
— Да замолчите вы, — тихо заговорила и вдруг рассмеялась Анна.
Хохот оглушал «тихую» Лукерью, хлестал по лицу Соломонию, которую ненавидели все мироносицы.
— Хохочете? Чего? — окрысилась вдруг Лукерья. — Вы думаете, если со мной он меньше, чем с другими, спит, так я ничего не знаю? Было и мое время… Да не об этом я хочу сказать. А о том, что эта шлюха зря кричит: первая! А видела ли ты свою старую мать? Спросила ли ты ее, от кого твоя младшая сестра ребенка привела? Спросила ли ты, кто ее изнасиловал и до смерти довел? Нет? Так знай же ты, п-е-е-рвая! Это Иван твой. Этот самый Иван.
Гром обрушился на Соломонию. Ударил и опалил ее всю с головы до ног, лишил остатка сознания.
— Что ты сказала? Что ты сказала?
— А то, «первая», что слышишь.
— Ну? А дальше? Что дальше?
— А дальше… Марыся не могла родить да и умерла от натуги. Иван дал денег матери, и утихло все. А мать твоя потом дочку ему заменила и сама с ним спала. Вот тебе и пе-е-рвая-я! Всех вас купил.
Перед глазами Катинки возникла пропасть. Та самая пропасть, в которую так часто проваливалась она тогда, до монастыря. Дыхание захватило, в груди что-то сжало, из глаз посыпались горячие искры. Скрючились пальцы, дернулось тело, едкий крик разрезал тишину, и она тяжело рухнула на пол.
Крики. Визг. Страшные муки согнули и Соломонию. Кто-то толкнул ее, и она упала. Упала и забилась рядом с Катинкой. Это был сигнал. Припадок охватил всех, только Хима, сложив руки, с ненавистью смотрела на «черно-болезных». Злорадно засмеялась и выскользнула из комнаты.
15
Кто скажет, какая сила вложена в эти острые, как пики, глаза, в слова меткие, как стрелы, в эти брови, взметнувшиеся черными лентами, в глубокие морщины, сошедшиеся на высоком лбу Иннокентия? Кто скажет, где кроется та сила, что толкает его навстречу опасности?
— О-о-о, я пойду еще дальше! Меня не остановит слюнявый старец Амвросий, не остановит мозгляк Серафим кишиневский!
Иннокентий стукнул кулаком по столу.
— Ничто не остановит меня. Сила моя в том темном народе, в той глубокой вере, какой пылает люд. И я не уступлю. Я им покажу, что может сделать Иннокентий, дух божий.
Он вспомнил свои прошлые намерения и замыслы, мечту стать первым богачом в селе, иметь землю, отару овец, стадо коров, свиней, коней, верховодить на селе.
О, как давно это было! Как давно и наивно, и мелко, как и у каждого из этих тысяч, что прутся к нему, чтобы лизнуть кончик его сапога или черной рясы, что приносят щедрые дары и почитают за счастье отдать ему последний грош за проданную клячу. О, как давно, наивно и мелко думалось! Что власть первого богача в селе по сравнению с неограниченной властью над целым краем! Да и богач-то владеет селом только в трудное время, а вообще его ненавидят, проклинают. Здесь же власть поддерживается верой, любовью подвластных, неиссякаемой готовностью к самопожертвованию. Это власть над телом и душами. Власть над сердцем и помыслами. Власть всеобъемлющая, неограниченная, непоколебимая власть над краем!
