Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги полностью .txt) 📗
Через несколько домов от угла по левую руку стоял (и по сию пору стоит) изящный дворец, принадлежавший богатой фамилии Мартелли. Немного дальше, там, где улица, расширяясь, образует нечто вроде площади, незадолго до описываемых нами событий поставили церковь Сан Джованнино, а напротив нее возвышался мрачноватый, крепостного типа дом, куда мы и проникнем тихо и незаметно, как подобает проникать незваным гостям, тем более что хозяин дома, Сальвестро ди мессере Алломано дей Медичи незадолго до этого вернулся из дворца подеста в прескверном настроении.
Казалось бы, ему только радоваться: все складывалось даже лучше, чем он ожидал. Советы приняли, правда всего на год, все же приняли, его петицию, а дружное выступление пополанов перед дворцом подеста сулило успех главному его предприятию, о котором он пока не говорил вслух. Словом, все было бы хорошо, если бы не Ринальдо.
Увидев окна юношу, выходившего вместе с Панцано из дома, принадлежащего Кастильонкьо, Сальвестро тотчас поручил одному из своих людей под любым предлогом привести Ринальдо к нему во дворец подеста или, на худой конец, узнать, куда он направляется. Однако Ринальдо исчез, будто сквозь землю провалился.
Исчезновение юноши так встревожило Сальвестро, что он, не дожидаясь, пока разойдется народ, первым покинул дворец, никем не замеченный вышел через задние двери на улицу Джеральди и, сопровождаемый только сером Доменико Сальвестри и слугой, кратчайшим путем направился домой, на улицу Мартелли. Всю дорогу он угрюмо молчал и только около самого дома спросил нотариуса, послал ли он за синьором Альбицци и остальными. Нотариус ответил, что сделал все, как было велено.
— Как придут, тотчас проводи их ко мне, в студио, — распорядился Сальвестро.
Студио, или, говоря нашим языком, рабочая комната Медичи, всем своим обликом и каждой вещью как нельзя лучше отвечала вкусам своего хозяина и являлась как бы материализованным отражением его натуры, его всегдашнего стремления под личиной скромной, незаметной внешности и нарочитой простоты скрывать свою безудержную, неутолимую жажду власти, богатства и всевозможных земных утех. Свежего человека, заглянувшего в эту просторную, высокую комнату, прежде всего поражала суровая, монастырская бедность ее голых, выбеленных известкой стен, и лишь потом, отдав дань восхищения скромности и почти аскетической непритязательности хозяина комнаты, он с изумлением замечал наполнявшие ее бесценные сокровища. Здесь все, начиная с рабочего стола Сальвестро, покрытого тончайшей резьбой, гнутых кресел, низкого ложа, застланного драгоценным бархатным покрывалом, стоявшего рядом резного столика из слоновой кости и кончая золотыми и серебряными канделябрами, древними амфорами и усыпанной самоцветными камнями курильницей, находившейся некогда в покоях фараона, — все, каждая мелочь, было произведениями искусства и свидетельствовало о тонком вкусе хозяина. Убранство студио довершали две бесценные скульптуры из нежного, почти прозрачного коринфского мрамора, в свое время украшавшие прекрасные храмы Древней Эллады. У этой удивительной комнаты, казавшейся в одно и то же время и бедной и роскошной, был еще один секрет, известный лишь немногим, потому что мало кто удостаивался чести ступить за ее порог. Под вечер и в пасмурные дни, несмотря на все заключенные в ней сокровища, она все же казалась пустой и чересчур строгой, в ясную же погоду, особенно по утрам, когда низкие лучи солнца, проникая сквозь цветные стекла оконных витражей, разбрасывали вокруг тысячи разноцветных бликов, она превращалась в сказочный чертог.
Было как раз такое ясное, солнечное утро, когда сер Доменико ввел в студио чесальщика Леончино ди Франкино, знакомого уже читателю погорельца с набережной Санта Тринита. Ослепленный феерической игрой света, заливавшего комнату, блеском золота, вспышками самоцветных камней, Леончино не тотчас разглядел хозяина студио, сидевшего за столом между окнами. Не поднимая головы от бумаг, Сальвестро бросал исподлобья быстрые взгляды, наслаждаясь растерянностью чесальщика, подавленного и устрашенного окружающей его роскошью.
— А, Леончино! — проговорил он наконец, подняв голову. — Зачем пожаловал?
— Я? — испуганно пробормотал Леончино. — Мне сказали… Ваша милость велели прийти… Вот я и…
Сальвестро пожал плечами.
— Они всё напутали, — сказал он. — Я просто поинтересовался, как у тебя дела. Но раз уж ты пришел, садись.
Леончино, который боялся прикоснуться к шелковому сиденью кресла, не то что сесть на него, сказал, что лучше постоит.
— Ну, как знаешь, — небрежно заметил Сальвестро. — Так как же ты живешь? — продолжал он. — Получил вспомоществование? Оправился после несчастья?
— Как же, получил, — оживляясь, ответил чесальщик. — Бог наградит вашу милость за доброту… Жена вот… никак в себя не придет. Все убивается…
— Как же тут не убиваться? — возразил Сальвестро. — Все-таки единственный ребенок…
Наступило молчание.
— Ну, расскажи еще что-нибудь, — сказал Сальвестро.
— Что прикажете, ваша милость?
Сальвестро недовольно поморщился.
— «Что прикажете»! — передразнил он. — Не все ли мне равно. Ну, хоть о мастерской расскажи. Я слышал, у вас новый надсмотрщик.
— Микеле, сын тюремной прачки. Микеле ди Ландо. Вчера еще вместе с нами с кардой сидел, и вот поди ж ты…
Сальвестро чуть прищурился.
— Значит, заслужил, — сказал он. — Как считаешь, что он за человек?
— Обыкновенный… — Леончино впился глазами в лицо Сальвестро, стараясь угадать, что тот хочет услышать, но лицо Медичи не выражало ничего, кроме равнодушия. — Как все… Только вот разве…
— А? — рассеянно спросил Сальвестро, словно до сих пор совсем не слушал собеседника.
— Я хочу сказать, ваша милость, жаден он больно, до денег жаден. Правда, дочь у него почти на выданье, тоже можно понять. Но уж он как-то чересчур… И жестокий. Ведь вчера еще сам с кардой сидел…
— Ну, тут ты, по-моему, пристрастен, — возразил Сальвестро. — Строг? Но ведь такая у него служба! Вам дай волю, так вы самого хозяина по миру пустите… Да, вот кстати вспомнил, — перебил он сам себя, принимаясь рассеянно перебирать бумаги на столе. — Не слышал, что сталось с тем юношей, что в тот день на пожаре отличился?
— Это вы, ваша милость, о Ринальдо? — спросил Леончино.
— Да, кажется, его зовут Ринальдо Арсоли.
— Влюбился в сестру одного нашего чесальщика, Сына Толстяка. Бегает к ней чуть не каждый день. Там он и с Конурой познакомился, и с Тамбо, и с Лукой…
— Такой ученый юноша, из такой семьи и влюбился в сестру какого-то оборванца чомпи? — с сомнением покачав головой, сказал Сальвестро. — Нет уж, придумай что-нибудь еще…
— Клянусь вам, ваша милость! — с горячностью воскликнул Леончино. — Да об этом все знают!
— Хм, — промычал Сальвестро. — Так, может быть, и сегодня он там находится… у этой сестры?
— Нет, ваша милость, не было его там нынче, это я наверняка знаю. Он и на площадь не пришел. Тамбо, Симончино и вообще все наши уговорились встретиться с ним там утром, а он так и не пришел. Может заболел?..
— Значит, чомпи тоже были на площади?
— Были. Кое-кто. Я тоже был. Из любопытства.
В этот момент распахнулась дверь, и в студио быстрым шагом вошел Джорджо Скали, как всегда, разодетый, тщательно причесанный и важный, как павлин.
— Боже мой, Сальвестро, я уж думал, у тебя что случилось! — громко воскликнул он, потом вдруг замолчал и удивленно, с неприязнью оглядел с ног до головы высокого парня в залатанной холщовой рубахе и стоптанных сандалиях на босу ногу.
— Здравствуй, дорогой Джорджо! — выходя из-за стола, проговорил Сальвестро. — Хорошо, что ты пришел. Присядь, пожалуйста, я сию минуту освобожусь. Ну что ж, Леончино, иди, — сказал он, обернувшись к чесальщику. — Я бы с тобой еще поболтал и о нашем влюбленном, и о твоих приятелях, и о вашем новом надсмотрщике, да сам видишь — дела. Так что как-нибудь в другой раз. Может, к тому времени что новое узнаешь. А вот это возьми на обзаведение, — добавил он, достав из шкатулки на столе золотой флорин и вложив его в руку чесальщику. — Ну, иди.
