Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы (Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы) - Павлищева Наталья Павловна
— Гриша, дело тебе есть.
— Какое? — Любовник явно не горел желанием вскочить и бежать какое-то поручение исполнять. А уж когда услышал, что за дело, так и вовсе пожалел, что из-под одеяла отозвался!
— Съезди к Григорию Потемкину да скажи, чтобы поговорить ко мне приехал.
— Не знаю я, где он, дома не живет…
В голосе любовника явно слышалась обида.
— Я скажу, где, в Лавре он. Съезди и верни ко двору, это мой сказ.
В голосе зазвучал металл, Орлов взбрыкнул:
— Чего это я его уговаривать должен?! Чего он там делает?
Екатерина поднялась из-за стола, подошла ближе, явно, чтобы не так слышно было.
— Гриша, ежели ты из-за своей глупой ревности будешь мешать ко двору умных и толковых людей собирать… то плохо будет!
Кому и в чем будет плохо, не сказала. Орлов обиделся совсем, но что ответить не знал. Императрица вернулась за стол и, принимаясь за очередную бумагу, спокойно добавила:
— Поедешь и скажешь, мол, я желаю, чтобы он делом занялся, что он мне нужен.
— Каким делом-то?
— Потемкин толковей многих министров будет, его надо к государственной службе приучать, а не в иноческом одеянии держать. Был бы добрым иноком, пусть бы постригался, да ведь не про него это. Куда беспокойному Потемкину в обитель? Пусть лучше делом при дворе займется. А что одноглаз… я его не на куртаги зову, коли не хочет, так пусть и не ходит.
Орлов сразу повеселел, раз на куртаги не зовет, так пусть Потемкин снимает свою схиму.
— Он постригся, что ли?
— Нет.
— А ты откуда знаешь?
— Я не ты, мне узнать недолго. Сегодня съезди, хочу ему дел немало поручить. Полно хандрить и от людей прятаться.
Орлов поехал. Екатерина редко приказывала, все больше просила, не только его, всех просила, даже слуг. Однажды долго звонила в колокольчик, чтобы вызвать слугу и отдать письмо, которое требовалось срочно отправить. Никто не приходил, пришлось выйти из кабинета и искать запропастившихся слуг.
Через силу нашла их азартно игравшими в карты. На появление императрицы и внимания не обратили. Так же бывало, когда была Великой княгиней, слуги Петра ее не замечали, неужто все повторяется?
Что-то подсказало не поднимать шума, чтобы не унижаться еще больше, лучше иные меры принять. Но письмо требовало срочной отправки, и Екатерина просто подошла к одному из игравших, наклонилась к уху и тихонько попросила отнести письмо вниз:
— А пока — за тебя поиграю, чтоб не пропадало.
Тут сидевшие опомнились, повскакивали.
— Сидите, сидите! Коли колокольчика не слышите, так и продолжайте.
Григорий разобрался по-своему, одному из слуг выбил пару зубов и обещал, что ежели еще раз на любой зов сломя голову не прибегут днем или ночью, то собственноручно повыломает всем остальным без разбора прав или виноват не только зубы, но и ребра, и голыми на мороз выставит.
Глядя на рослого, сильного, словно бык-двухлеток, фаворита императрицы, слуги поверили, что так и будет.
— Чего ты, Катя, их уговариваешь? Сама справиться не можешь, мне скажи или Алехану. Завтра строем ходить будут. Как же ты империей управлять собираешься, коли с десятком слуг совладать не можешь?
В таких случаях Орлов чувствовал себя сильным и уверенным. Но бывали минуты, когда Екатерина смотрела ледяным взглядом своих голубых глаз и ее голос тоже отливал серебристым металлом. Тогда лучше подчиняться. Григорий помнил, как в сердцах императрица послала к черту Бестужева. Не посмотрев ни на чины, ни на возраст. Катю лучше не сердить…
За Потемкиным в Лавру пришлось ехать, хотя Орлов очень хотел бы, чтобы тот так и остался монахом.
— Где тут у вас монах Потемкин?
— Кто?
— Ну, инок или кто он?
— У нас фамилий нет, все братья. А Григория Александровича сейчас позовут, он не монах и не инок, постриг не принимал.
— А чего он тут делает?
— Просто живет да душевного спокойствия набирается.
Орлов вздохнул:
— Спокойствия хватает, это верно. Тихо, как на кладбище… Зови, мне недосуг, государыня за ним прислала.
Пришедшего Потемкина едва узнал: тот оброс бородищей, сильно похудел, глаз перевязан… Пышущий здоровьем, красивый и уверенный в себе Орлов смотрелся рядом с ним просто великаном, хотя были одного роста. У Григория отлегло от сердца, такой Потемкин ему не опасен, это не соперник.
— Государыня желает тебя видеть. Чего со службы-то удрал?
Единственный глаз Потемкина глянул насмешливо:
— Тебе ли не знать? К чему я государыне? То Протасова приезжала с приветом, то ты вот…
— Ах, вот кто донес…
— Государыне скажи, что постриг принять решил. За самоволие прощения прошу, потому как сначала болен был сверх меры, а после не решился о себе напоминать. Я думал, вы с Алеханом сами ей сказали.
— Не столь ты важная птица, чтоб о тебе с императрицей речи вести. А про болезнь свою сам скажи. Велено мне тебя привезти живого или мертвого.
— Зачем?
— Это ты у нее и спроси! — огрызнулся Орлов. Очень не хотелось говорить, но совесть не позволила скрыть. — О беде твоей знает, но к делу приставить хочет. К какому, не знаю, не спрашивал. Собирайся.
— Завтра приду, Гриш. Видишь ведь каков, разве в таком виде во дворце показываются?
Почему-то именно этот почти домашний, примирительный тон Потемкина примирил с ним фаворита, словно бородатый тезка уступал ему первенство, добровольно отходил в тень.
— Ладно, скажу, что завтра будешь. Поутру пораньше пришлю за тобой карету.
— Я из дома поеду.
— Да ты небось и в седле сидеть разучился!
— Этому и за десяток лет не разучишься.
Под сводами собора среди церковной тишины раздался смех.
— Ладно, — Орлов хлопнул приятеля по спине, — скажу, что утром будешь.
Григорию Александровичу казалось, что стук его сердца заглушал звук шагов. Он шел по Зимнему к императорскому кабинету и гадал, что услышит.
Выбрит, пострижен, вымыт, портной колдовал всю ночь, но мундир все равно широк, худобу скрыть не удалось… Глаз под повязкой… Но самое страшное — уверенности залихватской поубавилось.
По ходу отмечал перемены. По всему дворцу дежурные, как прежде было при Елизавете Петровне в старом дворце, на некоторых форма иная, каждый глазом косил на его повязку на левой стороне лица. Не все знали, кто он и что он.
В приемной новые секретари, правда, камердинер Зотов узнал, расплылся в улыбке:
— Григорий Александрович… да ты никак уполовинился? Худющий, точно из лазарету… Сейчас доложу, что пришел. — Шепотом добавил: — Спрашивала уже…
Секретари сразу другим взором глянули, если государыня ждала да спрашивала, значит, человек важный. Когда уже за Потемкиным закрылись двери в кабинет, секретарь, взятый совсем недавно, поинтересовался у Зотова:
— Кто это?
— Григорий Потемкин.
Глядя, как секретарь пожимает плечами, камердинер хмыкнул:
— Помяни мое слово, этот еще себя покажет. Ума в башке на десятерых, только вон видишь, окривел малость. Но он и с одним глазом крепче, чем некоторые с двумя.
И непонятно, кого он в виду имел…
Потемкин шагнул в кабинет с бешено бьющимся сердцем, поклонился.
Екатерина единым взглядом оценила все: повязку, худобу, потухший взгляд.
— Здоров ли, Григорий Александрович?
— Благодарствую, Ваше Величество.
— О твоих напастях наслышана, помочь не могу, но не хочу, чтоб в одиночестве пропадал. Твоя голова России надобна. Коли можешь послужить, так не прячься.
— Я могу, только как, Ваше Величество?
Он намеренно не звал матушкой, словно подчеркивая образовавшуюся меж ними пропасть.
Да уж, такая пропасть, что и не перепрыгнуть, не то что перешагнуть… Екатерина старалась не смотреть на повязку, правда, не портившую красивое лицо Потемкина, напротив, черная ткань на лице придавала ему этакое разбойничье очарование. Одного не хватало Екатерине — блеска во втором глазу.
— Про Синод пока можешь забыть, на куртаги ходить не неволю, поедешь в Москву надзирать за пошивом новых мундиров, вот бумага о производстве тебя в поручики. Согласен ли?
