Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Вот был повод и посмеяться. С «Ивашкой Хмельницким» постоянные схватки у самого Петра. Нередок день, когда бьются они, и не раз этот «Ивашка» так Петра побивал, что тот потом только огуречным рассолом и вызволялся.
– Станови-ись!.. – раздался в стороне зычный, протяжный окрик. – Живе-ей!..
Вытянувшись цепочкой, гребцы-каторжане рассаживались по местам на готовой к отплытию новой галере. На ней по обоим бортам во всю их длину сплошная скамья – банка, на которой гребцы будут сидеть в свободное время и спать. От куршек, – прохода между долгими банками – несколько наискось к борту, устроены банки для сидения гребцов во время работы. Под этими малыми банками – ступеньки, к которым цепями приковывают ноги гребцов, осужденных на галерную каторгу.
Дробный стук молотков, расплющивающих заклепки на кандалах, перекликался с перестуком кузнецов. Ноги гребцов накрепко прикованы к вделанным в палубу ступенькам, – все гребцы на своих местах.
– Берись! – скомандовал старшой.
Длинные, слегка приподнятые весла в руках гребцов.
– Взяли!
Неслаженно откинутые назад весла гремят, рвут на брызги воду, цепляют одно за другое. Галера рванулась было вперед и тут же застопорилась на месте. Плеть конвойного во всю мочь хлестнула по одной, по другой руке, по плечу, по спине каторжан, не сладивших с веслами.
– О-ох!.. У-ух!..
Гребцы – тягловая сила галеры, ход которой должен быть плавно-стремительный, без рывков, без сбоя, и плеть конвойного надсмотрщика помогает налаживать равномерный ход судна. Теперь уже дружно, сразу всем корпусом откидываются гребцы то вперед, то назад; руки их словно тоже прикованы или припаяны к веслам, и каждое весло с тугим упором отталкивает от себя толщу воды, оставляя на ней крутящиеся воронки. А окажется попутным ветер, наполнит он развернутые паруса, и гребцы, облегченно вздохнув, станут торопливо подтягивать канаты парусной снасти.
Идет галера, хорошо идет, и довольный Петр провожает ее напутственным взором.
Нынче большой корабль спускать со стапеля будут.
– Ушаков! – подозвал Петр поручика Андрея Ушакова, приставленного наблюдать в Адмиралтействе за работами. – Сдается мне, плотников не меньше ли стало?
– Так точно, меньше, – ответил Ушаков.
– Пошто так? – насупился Петр.
Царским званием его тут величать нельзя, но и запанибрата с ним быть не годится, и Ушаков старался избегать какой бы то ни было формы обращения, отвечая своему собеседнику.
– Которые наголодались – побегли. Жалованье получать все сроки им вышли, они и не стерпели.
– Сколько убыло?
– Поначалу двадцать с четырьмя, а третьего дня еще девятнадцать. Улучили время, что вы в Шлиссельбург отлучались.
– Розыск? – все строже и строже сдвигались у Петра брови.
– Сразу же с застав гонцов послал. Шестеро вчера словлены.
Петр дернулся шеей, отшвырнул ногой ссохшийся комок грязи, искоса, злобно взглянул на Ушакова.
– И ты денег ждешь?
– Я опять пожду, – отвел Ушаков глаза в сторону.
– Ну и жди! – словно отрубил Петр и зашагал прочь от него.
В первое время на этом Адмиралтейском дворе чуть ли не бунт учинился. Пригнали людей на работы, и поручик Андрей Ушаков по-своему распорядился работать людям от рассвета до потемок. А дело было в июне, когда в Петербурге ночь короче воробьиного носа, вечерняя заря утренней на запятки становится, для сна времени почти нет. Пришлось тогда самому царю вмешаться и установить распорядок: в светлую пору года работать с 5 часов утра до 10 часов вечера, а в темную – с 6 утра до 6 вечера, – по-медвежьи за зиму, мужики, отсыпайтесь.
Поручик Андрей Ушаков ревностно следил за порядком, штрафовал за малейшее нарушение и усерден был еще потому, что часть штрафных денег шла в его пользу. А помимо штрафов работные люди постоянно находились под угрозой телесного наказания за нерадивое отношение к делу или за строптивый характер, а то и просто так, – все зависело от настроения его благородия.
С распорядком работ дело наладилось, а вот с деньгами затор. Отощала казна, и прибыльщики ничего путного придумать не могут, на что бы еще денежный побор наложить. Те из плотников, что убежали, – мастеровые первой руки. К корабельному делу неумелых не поставишь, и не так-то просто новых набрать, – обучать еще надо их. Топором махать всякий мужик может, а чтобы корабль сладить, такие умельцы наперечет. В патриаршей казне царю Петру придется покопаться. У попов просить. Нужда – челобитчик неотступный, – как бы и других мастеровых людей не досчитаться.
Бегут корабельщики с петербургского Адмиралтейского двора, а что делается на верфях – Олонецкой, Ладожской, Свирьской? И там побеги?.. Матросы тоже вопить начинают, а иные и в разбой пускаются, ища себе прокормление.
Денег не было на жалованье плотникам, строившим корабли, а корабли нужны, чтобы прочнее закрепить за Россией море, добытое в трудной войне, а море необходимо для усиления торговли, которая и дает деньги. Долгий к ним и нелегкий путь. А чтобы торговля не замирала, надо беречь торговых людей, не разорять их многими поборами. Того больше: иному купцу денежно помочь следует, чтобы он свое дело сильнее развил да в фабриканты-заводчики выходил. Вот как это житейско-государственное колесо крутится, и никакую спицу из ступицы выдернуть нельзя, иначе весь обод порушится. А порукой всему российскому благоденствию – флот.
Первыми иностранцами, у которых Петр обучался кораблестроению, были голландцы, и он старался быть с ними всегда в тесном общении. От них научился говорить по-голландски, и это еще больше сближало его с ними. Голландия и кораблестроение неразрывны были в мыслях Петра. Да и как не восхищаться этим государством, ежели из всех существовавших в то время в Европе двадцати тысяч торговых кораблей шестнадцать тысяч принадлежали Голландии.
Когда он, Петр, строил в Воронеже корабли, то давал России флот прежде моря. Это было недальновидным людям на удивление – настроит судов, а где плавать? Но он, ни в детстве своем, ни в отрочестве не видевший моря, уже бредил им и не мог успокоиться, пока его не увидел. А теперь – и достиг. Как бы завет своих царственных предшественников выполнял. Они тоже мечтали моря достичь, будь то на северо-западе – отодвинув Польшу, будь то на юге – потеснив Турцию. Отец, царь Алексей, делал попытку прежде моря корабли иметь: в Дединове на Оке приглашенными иностранными плотниками была построена яхта «Орел», но она получилась такая, что плавать была неспособна, и на том строительство судов при отце прекратилось.
Было: бояры таращили изумленные глаза, роптали – в разуме ли их молодой царь, задумавший построить в Воронеже на сухопутье корабли, за 1200 верст от моря. Да не один корабль, а целую военную флотилию. На удивление всем, на берегу узкой реки выросла тогда воронежская корабельная верфь. Почти тридцать тысяч работных людей каждодневно трудились на ней под началом самого царя, умело действовавшего топором и смекалкой, а по надобности – и кулаком либо своей дубинкой, чтобы приохотить к работе нерадивого увальня.
Были там норовистые – убегали, поджигали около верфи леса, перехватывали обозы, валили уголь в овраги, чтобы в кузницах работа стояла, перерубали канаты, задерживали доставку необходимых снастей. Зимой – под метельные свисты, на трескучем морозе, в непролазных снегах, в бездорожную ростепель, превозмогая все трудности, строили из мерзлого леса галерные суда. Петр с гордостью писал в Москву Тихону Стрешневу: «В поте лица своего едим хлеб свой», и записал тогда о начале своей морской службы: «Зачал служить с первого Азовского похода бомбардиром».
Живо и приятно вспоминалось Петру, как во времена его пребывания в Воронеже были закончены баркалоны «Сила» и «Отворенные врата», «Лев» и «Единорог»; строившиеся на Хопре – «Безбоязнь», «Благое начало» и «Соединение» – суда, сооруженные кумпанством князя Бориса Голицына, Федора Юрьевича Ромодановского и стольника Ивана Дашкова. В Воронеже, в его пригородной Чижовке, – «Виноградная ветвь» и «Мяч»; на Чертовицкой пристани – «Геркулес», на верфях села Ступина – «Страх», «Гром», «Молния», «Ветер»… Было тогда на что посмотреть ему, Петру, и над чем самому поработать. Изрядное время тому миновало, а у него в памяти, как на перекличке, все эти суда, и словно бы кильватерной колонной проходят они перед его мысленным взором.
