Моникины - Купер Джеймс Фенимор (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗

Конечно, я одобрил такое разумное предложение, сулившее притом явные выгоды.

Следующее послание было от главы испанского торгового дома, в котором у меня было несколько паев и который оказался в затруднительном положении, так как народ пытался как раз тогда добиться удовлетворения за какие-то подлинные или воображаемые обиды. Мой корреспондент высказывал по этому поводу должное возмущение и не жалел сильных выражений, как только начинал говорить о беспорядках. «Чего хотят эти смутьяны? — спрашивал он прямо. — Отнять у нас не только имущество, но и жизнь? Ах, дорогой сэр, такое печальное положение вещей ясно показывает всем нам (под словом „нам“ он понимал коммерческие интересы), как важно, чтобы у власти стояли сильные люди. Что было бы с нами, если бы не королевские штыки? Что было бы с нашими алтарями, с нашими очагами и с нами самими, если бы господь не послал нам монарха непреклонной воли, доблестного духа и большой решительности?»

Я ответил соответствующим поздравлением и взял следующее письмо, которое было последним.

Восьмое письмо было от главы еще одного торгового дома в Нью-Йорке, в Соединенных Штатах Америки, то есть на родине капитана Пока, где, как выяснилось, президент, решительно применив свою власть, навлек на себя яростное негодование влиятельных коммерческих групп, поскольку в результате его действий, хорошие они были или дурные, так или иначе, законным или незаконным образом привели к исчезновению свободных денег. Нет человека, такого пылкого в своих обличениях, такого чуткого в обнаружении и истолковании фактов, такого воодушевленного в своей философии и такого красноречивого в своих жалобах, как ваш должник, когда деньги неожиданно оскудевают. Кредит, житейские блага, сама жизнь — все поставлено на карту. И не следует удивляться, если под воздействием столь живых впечатлений люди, которые до этого мирно и спокойно двигались по привычной колее торговли, вдруг становятся логиками, политиками и даже фокусниками. Так было и с моим корреспондентом, который прежде знал и думал о политических делах своей страны так мало, словно никогда даже в ней не бывал, но теперь готов был спорить о самых тонких вопросах и писал о конституции с таким апломбом, будто в самом деле когда-нибудь читал ее. Рамки моего повествования не позволяют мне привести его письмо целиком, но две или три фразы я все-таки упомяну. «Терпимо ли, дорогой сэр, — писал он, — чтобы глава исполнительной власти в какой-либо стране обладал такими неслыханными полномочиями? Наше положение хуже положения мусульман, которые вместе с деньгами обычно теряют и голову, оставаясь в счастливом неведении своих страданий. Увы, это конец хваленой американской свободе! Исполнительная власть поглотила все остальные части правительства, а скоро поглотит и нас самих. Наши алтари, наши очаги и мы сами скоро подвергнемся нападению, и я очень боюсь, что мое следующее письмо вы получите через длительное время после того, как всякая переписка будет запрещена, все пути сообщения будут отрезаны, а мы сами будем прикованы, как тягловый скот, к колеснице кровавого тирана!» Далее были нанизаны такие эпитеты, какие мне доводилось слышать только из уст самых сварливых торговок Биллингсгейта.

Я не мог не подивиться преимуществам системы вкладов в дела общества, пробуждающей в людях столь деятельное сознание своих прав, где бы и при какой форме правления эти люди ни жили, — системы, замечательно приспособленной к тому, чтобы поддерживать истину и внушать нам справедливость.

В своем ответе я повторил все стоны и жалобы моего адресата и возмущался, как подобает человеку, который терпит убытки.

На этом моя почта исчерпалась, и я поднялся из-за стола, усталый от своих трудов, но восхищенный их плодами. Было уже поздно, но возбуждение отгоняло сон. И прежде чем лечь спать, я не удержался и зашел взглянуть на своих гостей. Капитан Пок занял номер в другой части гостиницы, но семья любезных незнакомцев крепко спала в передней. Мне сказали, что они с аппетитом поужинали и теперь, как принято выражаться, вкушали временное забвение всех своих невзгод. Удовлетворенный таким положением вещей, я тоже склонил голову на подушку, или, по любимому выражению капитана Пока, приготовился всхрапнуть.

ГЛАВА IX. Начало чудес, особенно необычайных ввиду их истинности

Голова моя покоилась на подушке, наверное, не менее часа, прежде чем сон сомкнул мне веки. Этого времени было достаточно, чтобы почувствовать, что такое «назойливые мысли». Это были мысли лихорадочные, беспокойные и мучительные. Они блуждали, сменяя одна другую: в них мелькали и Анна с ее красотой, с ее мягкой правдивостью, с ее женской нежностью и женской жестокостью; и капитан Пок с его своеобразными взглядами; и любезная семья четвероруких с их тяжкими обидами; и великие достоинства системы вкладов в дела общества, — короче говоря, большая часть того, что я видел и слышал за последние сутки. Когда с опозданием, наконец, явился сон, он настиг меня в тот самый миг, когда я внутренне поклялся забыть свою жестокую возлюбленную и посвятить остаток жизни служению доктрине расширения и обобщения любви к людям до полного исключения всех узких и эгоистических взглядов, для чего я решил объединиться с мистером Поком, как с человеком, который повидал белый свет и его обитателей и не ограничил своих симпатий, не сосредоточил их на каком-либо одном месте или лице, исключая, конечно, Станингтон и его самого.

Когда я проснулся, было уже совсем светло. Сон успокоил меня, а на мои нервы благотворно подействовала ароматная свежесть утра — очевидно, слуга приходил открыть окна, а затем, как обычно, удалился ждать моего звонка. Я еще долго нежился в постели, наслаждаясь очередным возвращением к жизни и к сознанию, приносящему с собой радость мысли и тысячи приятных ассоциаций. Однако легкая дремота, в которую я незаметно погрузился, вскоре была нарушена тихим и, как мне показалось, жалобным бормотанием где-то близко от моей постели. Приподнявшись, я стал внимательно вслушиваться с немалым удивлением, так как трудно было представить себе, откуда могли взяться подобные звуки, необычные для этого места и этого часа.

Разговор был серьезный и даже оживленный. Но его вели так тихо, что он был бы совсем не слышен, если бы не глубокая тишина, царившая в гостинице. Время от времени до меня долетали отдельные слова, но мне не удалось даже определить, на каком языке шел разговор. В том, что это не был ни один из пяти главных европейских языков, я был уверен, так как на всех них я либо говорил, либо читал. Кроме того, отдельные звуки и интонации напоминали мне более древний из двух классических языков. Правда, просодия этих языков, будучи пробным камнем учености, представляет собой в то же время предмет споров. Само звучание гласных условно, и разные народы произносят их по-разному. Так. латинское слово «dux» англичане выговаривают «дакс», итальянцы — «дукс», а французы — «дюк». И все-таки слух истинного ученого обладает какой-то особой утонченностью, которая не позволяет ему впасть в ошибку, когда его ухо ласкают слова, употреблявшиеся Демосфеном и Цицероном note 6. Между прочим, я ясно расслышал слово «ми-бом-и-нос-фос-ком-и-тон», которое я определил как глагол с греческим корнем во втором лице двойственного числа, хотя смысла я сразу не уловил. Тем не менее каждый образованный человек заметит его большое сходство с известной строкой Гомера. Но если меня озадачивали случайно долетавшие до меня слоги, отнюдь не менее дивился я интонациям. Не трудно было распознать, что говорящие принадлежат к обоим полам, однако я не замечал сходства ни с зудящим бормотанием англичан, ни с монотонной бурностью французов, ни с гортанной звучностью испанцев, ни с шумливой мелодичностью итальянцев, ни с душераздирающими октавами немцев, ни с журчащей скороговоркой соотечественников моего нового знакомого, капитана Ноя Пока. Из всех живых языков, о которых я имел понятие, наибольшее сходство проскальзывало с датским и шведским. Но, когда я услышал эти звуки, я подумал—как думаю и теперь— что вряд ли даже в одном из этих языков найдется слово «ми-бом-и-нос-фос-ком-и-тон».