Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗
— Вот что, милостивый государь мой, присядьте, приведите свои мысли в порядок. Вижу, вы в большом расстройстве. Прикажете вам водички налить?
— Михаил Дмитриевич, я сам не пойму, может, ничего такого, а вдруг беда произойдет? Нет, не могу разобраться.
— Вот уж, Иннокентий Иванович, непривычен от вас, серьезного работника, недомолвки слышать. Чем это вы так напуганы? — и он выставил вперед бородку, сузил глаза. — А ну выкладывайте, в чем надо разобраться.
— Михаил Дмитриевич, поймите меня правильно. Я порядок люблю. И основательность в людях. Как увижу, кто пустым делом занят, так лихо мне. Я к этим молодым людям по справедливости, с душой. И вы наказали: пристроить, подмогнуть. Не потому лишь, что новые служащие наши. У них тут ни души родной... Одежду мы выдали, — зипуны, порты, обутки, все новое. На харчи-то три рубля на брата. Чего ж им-то еще не хватает?
Брови у Бутина сошлись к переносью единой черной линией. Резко очерченные меж усами и бородой губы точно бы стеснились.
— Вы о тех молодых людях с Кары? А что они у вас стребовали? Работой недовольны? Или кто им сказал не так?
— Помилуйте, Михаил Дмитриевич. Как можно? А вот вижу, примечаю. Не простые это люди.
Бутин теперь даже с сочувствием взглянул на своего верного помощника. Самого трудолюбивого, самого безотказного. Заработался. Лицо осунувшееся, похудевшее. Домна Савватьевна давеча жаловалась невестке: плохо ест, дурно спит, спину ломит.
— Иннокентий Иванович, послушайте меня. Вы у меня Шилов один. Надо поберечься. Вон Петр Илларионович — два раза съездил на горькие воды, оздоровел, заметно прибодрился, вот и за Нюткой нашей усердно заухаживал! А вы при семье, подобно маятнику, без передышки. Небось и сердце сдает и нервы шалят. Надо вас подлечить!
Шилов — долговязый, худощавый, костистого телосложения, с лицом обветренным, энергичным, но заметно истомленным в трудах и заботах, глядел на Бутина не то с осуждением, не то с упреком.
— А я прошусь на эти воды хоть горькие, хоть сладкие? Вы сами маетесь, а я что ж? Тут экспедицию снаряжать, к промывке готовить прииски, на ярмарку обозы отправлять, а я, значит, лечебные воды вкушать буду? Нет, сударь, меня работа у вас не тяготит. Я в ней смысл нахожу. Я к вам по серьезному делу...
— Ну и хватит вокруг да около. Говорите дело.
— Я и говорю, Михаил Дмитриевич: вроде приличные господа, не шумливые, винцом не балуются... А беды с ними не миновать. Полагаю, эти трое — заговорщики. Чистой воды заговорщики. Вижу и чую.
Сначала ошеломленный, Бутин вдруг с необыкновенной отчетливостью увидал себя и брата на Петровском заводе, будто вчера это было, — и вокруг за столом старого декабриста, и генерал-губернатора края, и Лизаньку Дейхман, и достойную супругу Ивана Иваныча, и всю открытость и человечность беседы, и справедливый гнев Муравьева на них, братьев, и его самого, Муравьева, небоязнь императорского гнева, когда он призвал бывших «государственных преступников» помочь ему в трудах по преобразованию Сибири...
— Постыдились бы, господин Шилов. Люди понесли наказание за свои прегрешения. Несчастный безумец Каракозов поплатился головой, поднявши руку на священную особу монарха, ближайшие соучастники преступника, претерпев позор на Смоленской площади, после Шлиссельбурга увезены в наши места, а кто и далее на север, в горы и к морозам Якутии, и, по оторванности от семей и жестокому обращению, обречены на угасание... Слышал, что господа Ишутин и Худяков, споспешники Каракозова, впали даже в помешательство... Эти же молодые люди, менее повинные в известных событиях, как я убедился из бесед с ними, однако тоже сурово наказанные, не помышляли о цареубийстве, а лишь о мирном переустройстве общества, об улучшении участи крестьян, о развитии просвещения, о чем и мы с вами печемся... А ныне, полагаю, им до этого и дела нет, лишь бы живыми вернуться в Россию... Второго наказания они не заслужили!
Шилов со вниманием слушал эту речь Бутина, чуть шевеля губами, как привык обычно выслушивать все его наставления по делам фирмы и по ходу торговых и приисковых предприятий.
— Михаил Дмитриевич, я что скажу. Мы с вами вместе были на молебне по случаю избавления государя от преступного умысла, и мы все, каждый посильно, внесли свою лепту в возведение часовни в память о милости Господней. Однако ж если откроется, что мы по своей воле оказывали покровительство людям, причастным к побегу из крепости польского смутьяна Домбровского, а ныне готовящим силой вызволить на волю государственного преступника Николая Гавриловича Чернышевского...
Бутин вскочил с места, со стуком отодвинув кресло. Чугунная пепельница, задетая локтем, брякнулась об пол.
— Что это вы уперлись в одну точку, Иннокентий Иванович! Что за подозрения! Откуда взялись такие сведения? От бессоницьг, что ли? Или у нас ябеды, наговорщики завелись среди своих?
Шилов неторопливо поднял пепельницу, поставил чуть дальше от Бутина, подул зачем-то на упавшую в нее сигару и бережно уложил ее на узорчатый край чугунного изделия.
Затем удрученно развел руками:
— Вестимо не от них самих. И не от наветчика. Случай такой выпал, Михаил Дмитриевич, вчерась.
— Вчера, когда Лосев был в конторе, а Вьюшкин и Дарочкин на складах, Клавдия, приставленная к ним и прибиравшая комнаты жильцов, по неаккуратности обронила книги, им принадлежавшие, за что получила выволочку от Домны Савватьевны, она не допустила ее к полкам и собственноручно, не мешкая, подобрала разбросанные книги, поставив их в прежнем порядке. Для Михаила Дмитриевича не секрет, что Домна Савватьевна привержена книжным занятиям и весьма расположена к людям образованным. Не раз, помнится, Михаил Дмитриевич, беседуя с супругой Шилова, бывал удивлен ее книжной осведомленностью, она даже «Русского Жиль Блаза» чуть не изучила наизусть, не говоря уж о знаменитом французском Рокамболе... Но уж это, извините, к слову. Из какой книжки выпала та толстая твердая бумажка вроде картонки, Домна Савватьевна приметила, а вглядевшись в находку, встревожилась и, не дожидаясь мужа, сама спешно направилась к нему...
— И что же в той бумажке вы нашли? Порох? Динамит? Пистолеты? Или переписку с корсиканскими вендеттчиками?
— Чертеж, — с отчаянием в голосе сказал Шилов. — Чертеж на том клочке, Михаил Дмитриевич. И чертеж особенный. Чертеж местопребывания господина Чернышевского. Поселок Кадая, дом, в коем господин Чернышевский пребывает, ближайшие строения, проезды, дороги близлежащие. На обороте сей картинки — буковки и цифирки в раздельности и вместе, как мурашки разбежались. Догадка Домны Савватьевны, что тайнопись, и ни у меня, ни у нее никакого желания в сию китайскую грамоту вникать. А доложить вам — моя прямая обязанность...
Они долго взирали друг на друга — невозмутимый распорядитель дел и обескураженный Шилов, кажется, более всего досадовавший на Клашу-растрепу и на весьма бдительную свою супругу, из-за коих эта чертова картонка явилась перед глазами.
— И где же, позвольте справиться, находится ныне сей документ, в чьих руках? — спросил наконец Бутин.
— Я-то намеревался тотчас с той картонкой к вам. Посередь ночи рвался. Не пустила Домна Савватьевна. Сунем, говорит, это художество обратно. Приметила, что бумажонка рядом с книгой в зеленой корочке, туда и сунуть. А то, говорит, дорогой супруг, хватятся молодчики, большая баталия выйдет! Ты, говорит, поднимись в рань, да и доложи. — Шилов потер запотевшую залысину. — Вот я и заявился.
— Очень у вас разумная супруга. И хорошо поет, и хорошо говорит, и сообразительна. Зря шуму не подымет. Так, дорогой супруг, ей и доложите. Ясно, Иннокентий Иванович? — И вдруг тоном приказа: — Надо вам спешно в Читу. Нелады там с торговлей железом.
Заодно и винные склады проверьте. За экспедицию не беспокойтесь, мы с Шумихиным управимся.
— Слушаюсь, Михаил Дмитриевич, все будет исполнено. Сегодня после обеда снаряжусь. Насчет Читы будьте спокойны.
