Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
– Неужто оженят!
– Одна дорога – к губернатору. Присушили…
– Не по себе Меншиков дерево ломит.
– Отчего?
– Царская кровь… Не ровня Меншикову.
– А род царский от кого пошёл? От мужика… От такого же пня, как ты.
– Не-е… Цари от царей.
Петруша, едучи мимо, достаёт медяки из бисерного кошелька, бросает зевакам.
– Хочу, – сказал он князю, – чтобы меня окружали счастливые подданные.
– Похвально, – ответил Данилыч. – Авось получится у вас… Если будете хорошо учиться. Вы ленитесь вычислять. Напрасно, наука о числах есть главнейшая. Господин Гольдбах вас приохотит. Он умнейший в Европе математик.
– Не люблю цифры.
– Без них нельзя. Господин Гольдбах вам понравится, он был в разных странах.
– Он метко стреляет?
Тьфу, заладил… Потянет ведь академика в лес, на зайцев. Увлечение чрезмерное. Ванька Долгорукий сбивает, помоги Бог отлучить бездельника. Ещё в пьянство малого совратит. Подальше бы от Долгоруких…
Математик артачился – недостоин-де такой чести. Данилыч набавлял жалованье, улещал, сама царица просить велела. Запомнила Гольдбаха, потрясена его новогодней речью во дворце. «Чудо! – восклицал он. – Науки ныне цветут на севере, солнце для них – мудрая щедрость государыни». Данилыч посылал уговаривать Остермана, Блументроста. Положили две тысячи рублей в год с казённой квартирой и отоплением. Скупиться грешно – воспитываем будущего монарха.
Мартовские вьюги препятствуют вылазкам за город, инфант и Сашка рвутся с ружьями на балкон. Дурацкий у мальчишек плезир – ворон громить. От обоих в доме лихорадочное беспокойство. Сашка влетел к отцу в Плиточную в самый разгар беседы с вице-губернатором.
– Царевич дерётся!
Ещё разнимай их!
Мария над ними не властна. Ей бы твёрдости к брату, а к жениху – ласки. Шестнадцать лет уже… Данилыч негодует, ему, что ли, обучать дочь обхождению с женихом? Должны женщины… Елизавета привадила его бесстыдством, пример, конечно, дурной, но уж коли раззадорила племянника… Машка тоже кровь с молоком. Которые гран-кокет, те, смотришь, бочком к кавалеру, да платье спустят с плеча или другое что деликатно оголят, глазками, бровями ведут баталию, – и полонён кавалер. Товар честно кажут. Александра – та живо сообразила бы, воструха…
Отрок мужает, а Машка с ним по-детски… Книжками, картинками развлекает. Правда, образованна, неглупа – может, Пётр Второй займёт ума у супруги, коли своего нехватка будет.
Машка – царица…
Видится она отцу на троне, одетая в бархатное, малиновое – к лицу оно рыжеватой – либо в амазонском уборе, верхом на белом коне. Терять дружбу с гвардией не расчёт. Полки кричат «виват» императрице, дочери любимого фельдмаршала… Сладостны воображаемые картины, до боли сладостны, порой и страшно становится. Лучше не загадывать…
Но как обуздать воображение! Да и зачем? Великий государь безоглядно кидал вызов фортуне, чего достиг бы он, оробев перед богиней?
И снова артиллерийские салюты, виваты бушуют в воображении, – царевич ведёт Машку в свой дворец. Верно, и зодчий слышит шумное новоселье, раскладывая чертежи, рисунки. Дворец Петра Второго… Работные, топча талый снег, уже отмерили, обозначили колышками участок, – весной закладка. Здание в три этажа – пора Петербургу вверх расти – встанет фасадом к Неве, справа Двенадцать коллегий, слева княжеский бург, домовая церковь светлейшего, взметнувшая острый шпиль. Дворец Петра и Марии…
Даст Бог, и свадьба тут… Рядом будут жить – одна семья, почти под одной крышей. Вот в чём авантаж. Разумеешь, Андрей Екимыч? Ох, как трудно сдержаться, не высказать! Непроницаем зодчий, губы крепко сжаты, осуждает небось… Сумасшедшее, мол, роскошество. Инфанту и в Зимнем предовольно места. Завистники скажут – Меншиков государственной казной завладел, тратит, словно из своего кармана, как при царе, бывало…
Броня от нападок – августейшее имя. Царица одобрила постройку. Екимычу, святому бессребренику, градус, по ходатайству светлейшего. Трезини теперь полковник, значит, потомственный дворянин российский, годовых имел тысячу, ныне оклад тысяча семьсот. Пусть старается…
Декор дворца скромен, Данилыч предпочёл бы более пышное обрамление – колонны, балконы. Екимыч отвергает их, напоминая об экономии. Гладкость стен разлиновал пилястрами снизу доверху, парадный вход приподнят, к нему с обеих сторон вбегают две лестницы.
– Я по старинке, как государь велел, – говорит зодчий благоговейно.
Грустит искусник – замедлилось городовое строительство. Тоскует о прошлом, когда вырастал по берегам строй пилястров, взметая клинки шпилей. Что для него дворец инфанта? Прихоть… Жаждет строить Академию художеств, палаты школьные, гошпитальные. Живёт блаженный, яко в небесах, дальше чертежей своих ничего не видит. Политики вовсе чужд.
5 апреля, в день рождения Екатерины, три полка выведены на Неву по приказу светлейшего, – Ингерманландский и гвардейские. Ледовый плац ещё держит. Застрочил беглый огонь, с крепости и с Адмиралтейства грянули орудия. Царица сидела в кресле против окна, наслаждаясь пороховой грозой. Александру, стоявшему рядом, пожимала руку. Потом, понуждая непослушные ноги, вышла в приёмную, где собрались тайные советники. Благодарила за поздравления.
– Спасибо, господа… Я довольна вами… Мой супруг радуется.
Спешила удалиться. «Министрам поднесено было по чарке водки». Пили в молчании. Плоха государыня. Двинулись к лейб-медику, набились в каморку, с опаской вдыхая ведовский аптечный дурман. Толстяк Блументрост, потный, в расстёгнутом камзоле, закатав рукава сорочки, скоблил узловатый корень.
– Валериана, помогает сердцу, – пояснил он. – Болезнь её величества осложнилась водянкой.
Надеется медик. Луна, вишь, вступила в фазу, благоприятную для леченья.
Данилыч вернулся к царице. Узкий круг близких остался при ней. Было ещё светло, обязательный фейерверк врезался в небо, назойливо чертил неяркие узоры. Нежные отсветы – красные, зелёные – проникали в спальню. Воительница храбрилась, сегодня ей гораздо лучше.
– Канонада полезна, – говорила она по-немецки зятю. – Я заметила на войне… Баталии совершенно меняют воздух, дышится божественно.
