Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Северное купечество стонет – коммерция через Архангельск худая. Требуют тех же льгот, которые даны их собратьям в Петербурге, русским и иностранным. И верно – предпочтение царскому «парадизу», на первых порах благое, ныне устарело. Но боярская толща упряма. Купцы её мало заботят. А ворота в столичном порту открываются шире – для товаров помещичьих.
Дебаты шумные – по поводу монополий, введённых государем. Большинство требует отменить, князь не против, препоны стесняют приватное начинание. Но бояре норовят обставить так, чтобы львиную долю выгод – вотчинникам. Коммерсанту, заводчику – несть числа добрых советов, пожеланий – и ни рубля субсидии. Авантаж горожанам, хоть копеечный, ох тяжело получить! Экономия нужна, но разумная, дабы курица, несущая золотые яйца, не тощала. Вон сколько ещё дармоедов в разных конторах бумагу зря переводят.
Армия на голодном пайке, денег ждёт месяцами. Некоторым вельможам кажется – офицеры слишком богато живут. Светлейший возражает устно и письменно.
«Оным даётся жалованье и так против европейских стран весьма малое, и только содержат себя те, кои имеют деревни, а кто не имеет, те с немалой нуждой пробавляются. Когда офицер в пропитании имеет нужду, то какую может показать службу?»
Диктовал с возмущением. Беспоместные офицеры вышли из простого люда, чин и дворянство имеют по заслугам, крестьян ещё не успели приобрести. Спесивые сих достойнейших воинов презирают. Фельдмаршал твёрд.
– Матушка наша, – заявил он, сжав рукоятку шпаги, – обижать славное рыцарство воспрещает.
Знает князь, когда против шерсти погладить, когда мирволить. Остаётся задача главная – обезопасить себя на будущее. От царицы зависит… Утвердила Петрушу наследником, утвердила Марию невестой его, – но только словесно. Завещанья покуда нет. Напоминания деликатные безуспешны – боится она взять перо. Атаковать придётся решительно.
Не звали и ждать перестали – пожаловал Крекшин. Долго пыхтел в сенях, сбивая снег с шапки, с замызганного полушубка,. – январь, исчерпав заряд морозов, под конец разразился вьюгой.
– Календарь у тебя басурманский, что ли? – пошутил Данилыч, так как обычного новогоднего поздравления от звездочёта не было.
– Стучался и вопиял. Говорят – его светлость в Зимнем. Аз яко червец на дне пропасти, ты же на горе, глава во облацех.
Скинул овчину, обдав кислым запахом, под ней оказалась синяя куртка вроде матросского бострога, поношенная. Немытые волосы с тусклыми проблесками седины раскинулись по плечам.
– Униформу пошто не носишь?
Губернатор обязан спросить. Служащим Монетного двора одежда определена казённая. Ему, вишь, тесно в ней. Тот же домовой лохматый, пугавший челядь.
– Прости, душно в немецком!
– Бунтуешь всё…
Усадил гостя в Плитковой, велел подать водки, солёных огурцов. Речи его занятны. Согрелся, обмяк в кресле, надобно раззадорить.
– Что ж на немецкое ополчился? Из Европы к нам просвещенье идёт.
– Видимость это, машкерад. Тело грешное наряжаем, а душа-то в потёмках.
– На то ученье.
– Ой, князюшка! Где учителя? Вон профессора в Академии, читают трактаты, да кто их разумеет? Я толкнулся к Байеру, – авось присоветует путное, кое-как по-немецки ему… Замахал на меня, заклохтал… Понял я то, что русское государство основано германцами. Вот евонный трактат… Почему они наш язык не учат? Ты скажи им!
Заноза старая колет, – отверженный он, труды его членам Академии недоступны, изволь по-немецки или по-латыни! В учёном синклите ему не место. Гисторию Петра Великого государыня доверила академикам, и светлейший одобрил. Крекшину ли тягаться…
– Какова грива-то? У коня… Одиннадцать сажен?
Царь будто бы видел такую, в Голландии. Крекшин, ничтоже сумняшеся, написал.
– Говорил я тебе, сказки рассказываешь.
– Убрал я гриву, эко дело! Я заново начал всю гисторию, с Новгорода, который был столицей всех славян. Величие Руси век от века возрастало, до ныне зримого апогея, вящего расцвета. Ты постыди, батюшка, профессоров. Ихняя гистория ложная, унижают нас. Уж коли ты не заступишься… Ох, горе! Изруган хожу и оплёван.
– Постой! Ну, скажу я им… Думаешь, готово? Враз ты в мантии, магистр наук?
– Ты силы своей не ведаешь. Народ смотрит – Меншиков-то в седле, а царица пешком шествует. Неужто стерпит Господь? Пустит молнию, собьёт его. Нет, сидит Александр Данилыч. Значит, милость тебе громадная ниспослана. Предела не достиг ещё…
– Укажи мне, ведун-колдун! Я-то глух, тебе астры глаголют.
Бывало, Крекшин чуть ли не с порога сообщал гороскоп. Данилыч беспечным смешком прикрыл щемящее любопытство.
– А тебе зачем? Астры индифферентны.
– Э, да ты по-учёному заговорил! Впрямь академик.
– Звёздам круговращенье задано, больше ничего. Идущему предел невидим. Перешагнёшь, оглянешься назад, тогда и узришь. Миновал и не заметил, а то соломку постлал бы. Молим, подай, Боже, знак заранее! Древние люди полёт птиц наблюдали. Мне вот утром голубь в окно стучал. К чему? Пустое это… Совесть лучше подскажет. Возгордился человек – хлоп, и споткнулся!
– Тут и кинутся на него и заклюют, – сказал князь, применив рассуждение к себе. – Трудится человек, кругом же зависть, злоба, невежество!
– Гистория рассудит. Пётр Великий искоренял невежество. Цифирные школы завёл. При нём-то сколько их было… Рано ушёл государь, рано покинул. Предела своего не достиг, надорвался, мучений сколь за нас, скудоумных, восприял. Немецкое-то надели…
– Снять, что ли, прикажешь? – с кривой усмешкой спросил князь.
– Сыми, попробуй теперь! Разве что с кожей вместе… Приросло, батюшка.
– Да ну? Ой, беда!
Потянул, дёрнул рукав кафтана, дабы высмеять филозофа. Смех в горле застрял.
– Надел господин немецкое и мнит, будто он европеец. Пагубное тщеславие. Внуки и правнуки в сём заблуждении пребудут. А народ как был в лаптях… Солдат кричит «виват», в том и просвещенье. Господин и язык-то наш забудет. Настанет смятение, яко среди племён, что вавилонскую башню строили. Своя своих не познаша. Тогда и поймут – чужим, заёмным век не прожить. Ну, батюшка, надоел я тебе. Не гневайся на ничтожного!
