К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Тороп до сей поры не замечал у Вышаты Сытенича привычки вести беседы со своими ватажниками — знают дело и ладно. С другой стороны, всякому человеку, пусть даже боярину, интересно услышать что-нибудь новое про земли дальние, про житье бытье соседское. А от кого еще узнавать новости, как не от людей прохожих, неугомонных чудаков, для которых путь-дорога дальняя милее дома родного.
Был ли, не был ли Лютобор в Царьграде, но, что ни говори, он не производил впечатления человека, которому доставляет удовольствие штаны у печи просиживать. Много ли чести в том молодцу? К тому же, всем было известно, что других таких непосед, как руссы, стоило еще поискать. Ну, а уж в том, что батюшка Велес не обидел молодца и язык ему привесил ровно с той стороны, с которой надобно, Вышата Сытенич уже успел убедиться.
Когда Лютобор узнал, что хочет от него боярин, он выпустил на свободу свою замечательную улыбку. Поклонившись суровому хозяину ладьи, поглядев на красу боярышню, которая сидя подле отца рассеянно теребила тонкими пальцами стебелек травы, он попросил дозволения принести гусли. Всяк знает, чтобы повесть о дальних землях пришлась слушателям по душе, лучше ее не рассказать, а спеть.
Как только яворовые доски ожили под пальцами молодого воина, как только речные берега отразили первые звуки сильного, красивого голоса, Тороп понял, что великий Велес наделил Лютобора редким даром песнотворца. С уст золотоволосого русса песня слетала белым кречетом, кружилась над вольными степными просторами, дышала в лицо запахом ковыля и соленым морским ветром, надувающим парус ладьи.
Пропев несколько старин о временах Рюриковых и Олеговых, Лютобор повел рассказ о событиях недавних, о войне между ромеями и арабами, возобновившейся пару лет назад. Воин пел о своих соплеменниках, служащих в войске басилевса, о жестоких морских сражениях близ древнего острова Крит и о славной победе.
И хотя он ни разу не упомянул в песне своего имени, все, кто слушал песню, сразу поняли. Так спеть о доблести и чести по силам лишь тому, кто не понаслышке знает, о чем говорит стрела перед тем, как разомкнуть стальную паутину кольчуги. Тому, кто своими глазами видел, как вскипает морская волна, когда острый нос ладьи врубается в борт вражеского корабля. Тому, кто навсегда запомнил, как пахнет кровь врага, стекающая с лезвия по желобу меча.
И верно потому, что песня была не только пропета, но и прожита, она слушалась не столько ушами, сколько сердцем. Она обжигала жарче огня, срывала заскорузлую корку с зачерствевшей души, обнажала старые раны, разгоняла по жилам застоявшуюся, остывшую кровь. И седоусые мужи хмурили брови. И кто-то смахивал запутавшуюся в дремучей бороде непрошеную слезу. И на спинах воинов бугрились могучие мышцы. А гордая, неприступная Мурава сидела, боясь шелохнуться, боясь перевести дыхание, только бы не упустить ни единого звука, только бы ненароком не прервать рокота струн.
Когда песня отзвучала, новгородцы еще долго сидели, глядя, кто на певца, кто на реку, кто на догорающий костер. И каждый вновь переживал что-то свое, дремавшее под спудом лет и разбуженное нынче.
— Эх, давненько я такой игры не слыхивал, — пробормотал дядька Нежиловец. — Почитай лет двадцать уже!
— Хорошо ведешь тонцы от Царя-града! — похвалил Лютобора боярин. — А каковы нынче тонцы от Киева? Я слыхал, молодой князь пошел на вятичей. А когда на хазар поход будет?
Лежащая на гуслях рука молодого воина, сжалась в кулак, только жалобно застонали потревоженные струны. Глаза стали холодны, как мартовский лед.
— О каком походе ты, боярин, речь ведешь?! — проговорил русс отрывисто. — Что за честь на вятичей ходить? Вятичи в лесах своих укрылись, попробуй отыщи! Да нешто они сами не стали бы Руси дань давать, кабы им была защита от хазарских набегов. А с хазарами нынче мир. В Киеве нельзя плюнуть, чтобы не попасть в хазарского купца. Целый конец для их единоверцев отделили. Того и гляди, каган вновь дани начнет требовать! Тугодумы мужи киевские! Не хотят видеть ничего дальше своих кошельков. Старая княгиня все ключами гремит да золото по амбарам считает. Что ей до славы воинской? Лучших кметей да воевод по погостам рассадила — за ленивыми смердами присматривать. А кому это не по нраву — скатертью дорога, хоть в Царьград, хоть на север к варягам! Да что там говорить? Княгине да ее долгополым попам хазары куда больше по нраву, чем собственный сын, и вера хазарская больше по душе, нежели вера отцов и дедов!
Лицо боярина, внимательно слушавшего молодого воина, к концу его страстной, гневной речи посуровело, брови нахмурились. Глаза боярышни, горевшие воодушевлением во время песни, погасли и наполнились печалью. В последний раз подобные разговоры о вере ромейской вел старый волхв Соловьиша Турич.
— Не суди о том, что выше твоего разумения! — строго одернул русса Вышата Сытенич. — Мы не устаем молить Бога за здоровье нашей княгини. Ольга мудра и желает блага и своему народу, и своему сыну. У кого есть казна — тот любой поход снарядить сумеет. А то, что русские удальцы сражаются за веру Православную — так это дело богоугодное. И покуда я еще хозяин этой ладьи и вождь этих людей, я не позволю, чтобы при мне кто-то срамил славное имя Ольги и ровнял веру Христову с извращенным ученьем поганых хазар!
Взгляды боярина и молодого русса встретились, как два клинка. Трудно сказать, за кем осталась победа, но, когда Лютобор заговорил, голос его звучал мягче.
— Последнее дело, — сказал он, усмехнувшись, — сидя в гостях у очага, говорить дурно о его хранителях. Если я что-то не так сказал, пусть хозяева простят меня. Ольга, конечно, мудра. Это на Руси знает каждый. Только покуда она сыну воли не даст, ни о каком походе можно не мечтать!
Лютобор замолчал и до самого утра не проронил ни слова.
С первыми лучами солнца он был уже на ладье, устраиваясь на оговоренном с боярином месте.
Пятнистый Малик, не выразивший ни малейшего удивления или недовольства по поводу предстоящего путешествия по водной дороге, внимательно обнюхал смоленый борт и, видимо, убедившись в его прочности, забрался под скамью и принялся вылизывать шерсть.
Его хозяин измерил расстояние между скамьями, проверил тяжесть и длину весла, затем, готовясь грести, снял и аккуратно свернул служащий ему вместо рубахи алый плащ.
Мерянину бросился в глаза свежий, едва заживший шрам на правом плече воина, словно оттуда недавно содрали кожу, сводя один из рисунков. Тороп знал, что гридни особенно из старшей дружины часто носят на этом месте знак своего вождя. У боярина и многих его людей там было выколото изображение сокола, слетающего с неба на добычу — знак русских князей, потомков Рюрика. Чей знак носил на плече Лютобор и что заставило его от него отказаться? И еще приметил Тороп, что по спине русса, меж широких плеч бегут, догоняя друг друга, частые, длинные отметины, напоминающие узор, нарисованный на его собственной спине свейской плетью.
Поймав любопытный взгляд мерянина, Лютобор улыбнулся.
— Как тебя кличут, отроче? — спросил он дружелюбно.
К своему немалому удивлению Тороп обнаружил, что не может произнести ни слова. Древний, как мир, страх перед навью вновь и вновь вызвал перед его взором диковинное видение вышедшего из солнечного луча заступника-оборотня.
— Ты что, язык проглотил? — поддразнил мерянина Лютобор. — Или тебе его давеча медведь отгрыз? Вот уж не думал, что товарищ у весла немым окажется!
Гулявший по палубному настилу с листом лопуха, приложенным к опухшей щеке, Белен, услышал слова русса и сейчас же оживился.
— Драным его кличут! — сказал он по обыкновению громко. — Холопом немытым, смердом вонючим! А ты, русс, коли называешь его товарищем, только свой род позоришь! Впрочем, — добавил он, с наглой усмешкой, разглядывая рубцы на спине воина, — может тебе и позорить нечего. Верно ты немногим от этого смерда отличаешься, коли, как и он, не стыдишься драную спину напоказ выставлять!
Первым движением Лютобора было угостить боярское чадо еще одной доброй затрещиной. Но что дозволено в лесу человеку прохожему, не дозволено хозяйской гридьбе. И Белен это отлично понимал. Однако русс в долгу не остался.
