Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Парень молодой спрыгнул с вышки. Да неловко как-то. Раскорякой сел на гальку. Ноги раскинул. А может, с намерением так-то сделал. Все засмеялись.
Лёгкое, хорошее настроение было у мужиков. Своё на острову отсидели. Вот парень и пошутил. Да оно и хорошо, когда шутник такой есть в ватаге, идущей на опасное.
— Эх, паря, — Устин насунул картуз ему на лицо.
Тот и вовсе заходил дураком. Ладошками всплеснул:
Свежий, сырой весенний ветер гулял над островом. Григорий Иванович повернулся к ветру лицом. Бровь у него прыгала: «Ах, радость! Ветер-то какой? Попутный!»
— Ну, — сказал, — Бог даст, пойдём хорошо.
Через час на галиотах поставили паруса, и кораблики вышли в море.
С «Трёх Святителей» ударили из пушки. Клубом белым дым пороховой взметнулся над галиотом. Его подхватило ветром, понесло над морем.
И во второй раз пушка ударила, и в третий...
Пушечная пальба сорвала с острова бесчисленные стаи птиц, и они с криком и гоготом поднялись в небо. Вились над морем, кружили вокруг уходящих кораблей, провожая их в дальний поход. Остров, приютивший мореходов на долгую зиму, опускался в море за кормой, но птицы, не отставая, неслись за галиотами.
Попутный ветер, однако, недолго помогал флотилии. Уже на следующее утро Измайлов за волнами разглядел прозрачные, летящие облачка. Прищурил рысьи глаза, сказал ворчливо:
— Шабаш доброму плаванью.
Усы недовольно разгрёб.
Но ничто, казалось, флотилии не угрожало. Шли в фордевинде при всех парусах, туго надутых. И флаг российский щёлкал и играл весело на корме.
Шелихов с сомнением посмотрел на облачка. Перистые, лёгкие, они, похоже было, вот-вот истают, не оставив и следа. Но Измайлов своё твердил, уткнув нос в палубу.
День только начинался, но солнышко уже хорошо пригревало. От отсыревших за ночь снастей шёл лёгкий пар. И они колебались, струились, казались паутиной серебряной, коконом одевшей галиот.
Кораблик шёл со скоростью пяти, а то и всех шести узлов, поспешая к островам Алеутским.
Ватажники под командой Самойлова прибирали судно. Драили палубу, окатывали забортной водой, красной особой глиной, для того и прихваченной на галиот, оттирали медные части до блеска. Самойлов покрикивал. Но ватажники и так работали не за страх, а за совесть, и покрикивал он больше ради порядка.
Палубу хорошо отдраить — сил немало надо положить. На добром судне палуба — как желточек. И светла, и незанозиста. Каждый сучок на ней виден, каждая жилочка древесная. Её и песочком трут, и голиком холят, а то и скребком, где надо, пройдут и опять песочком да голиком. В семи водах искупают и уж тогда только скажут: довольно, вот теперь хорошо.
Тут же на палубе, на бочке, расстелили карту. Ветер углы карты шевелил, и море рисованное колебалось и билось, как живое за бортом.
Измайлов, нависая над бочкой, басил:
— Ежели бы мы, как в прошлом годе по осени, шли, — острова вот эти, — ткнул пальцем, — Крысьими называемые, лучше бы с юга обойти. — Глянул на горизонт, на облачка, о которых уже говорено было. — А сейчас непременно с севера заходить надо. Ветры осенью одни, а по весне иные. А острова, сам увидишь, подлые. — Прищурился недовольно и ещё раз повторил: — Как есть — подлые.
Сел поудобнее, начал рассказывать, что и камней здесь подводных понатыкано где ни попало, течения злые, и — что ещё опаснее — ветры крутят вокруг островов, будто их ведьмы гонят мётлами. Сказал о старых мореходах, на этих островах прежде бывавших: Михайле Неводчикове, Андрияне Толстых, Степане Глотове. О бедах, которых они натерпелись. И суда их здесь о камни било, и течениями чёрт-те куда, к северу, утаскивало, мачты ломало ураганами.
Кое-кого из ходивших на Алеуты моряков он знал сам, о других слышал много. По его рассказу представлялись они людьми необыкновенной смелости и риска.
— По имени Андрияна Толстых, — сказал, — и острова Андрияновскими названы. Уж чего только Андриян здесь не натерпелся. Отчаяться надо гораздо, чтобы острова такие описать. Но русский человек рисков. Цыган, ежели конь понравился, сколько хочешь вокруг да около ходить будет, и ты в него хоть из ружья пали, а всё же исхитрится и уведёт коня. Момент выберет, и охнуть не успеешь, а конь уже пылит по дороге и подол цыганской рубахи на ветру вьётся. Гони не гони за ним, а уйдёт. Андриян, как цыган вокруг лошади, около островов этих ходил. И било ватагу его здесь ураганами, и ломало, но он всё же карту составил, и карту добрую. Половина команды на островах этих полегла. Пойди поищи могилки те. Да и сам чуть не пропал Андриян-то. По совести сказать — место это гиблое. Как уж андрияновской ватаге пришлось — догадываться только можно. И что ещё страшно, так это огнедышащие сопки. На островах их с десяток, а то и более горит...
Рассказывал Измайлов, что старые мореходы свидетелями были того, как огнедышащие сопки суда забрасывали камнями величиной с добрый коч:
— Плюнет камушком сопка такая и затаится. И неведомо, когда проснётся и в другой раз камушками заиграет. А то ещё и пеплом сопки заваливали суда.
О пепле Измайлов вовсе как о небылице рассказывал. Что-де, мол, такой пепел, бывало, сопки эти сыпали, что и днём солнца не видно. Ночь вроде бы чёрная стоит.
— И не приведи господь, — сказал, — в это время дождь ударит. Пепел корой схватывается и палубу и все снасти залепляет. Бывает, что паруса рвёт. Хрупкими паруса становятся. Ломаются, как ледок.
Мужики, стоящие вокруг, слушали, разинув рты.
— Вот-те, паря, как бывает...
«Страсть, — понимал Шелихов. — Оно бы лучше, конечно, под ветром лёгоньким, под солнышком мягоньким... Но в деле опасном такого не бывает. Без страха люди не живут».
На палубе кто-то закричал:
— Киты, киты!
Шелихов с Измайловым поднялись от карты.
Далеко от галиота, но всё же хорошо видимые, шли киты. Как суда, построившись в кильватер. Странно так-то для зверя.
— Что те гуси, — качнув головой, сказал один из ватажников.
Время от времени над китовыми горбами фонтанами взбрасывалась вода. Переливалась радугами под солнцем. Киты шли быстро, забирая круто к северу.
— Ишь, — сказал Измайлов, — нашим курсом идут. Видно, тоже к островам пробиваются. Китов этих здесь пропасть. Зверь безобидный, хотя и велик. — Повернулся к Шелихову. — Здешние люди бьют их на мясо. На жир. На мелководье загонят в прилив, а с отливом вода сойдёт — он, сердешный, на дно и ляжет. Своим весом ломает рёбра. Ну вот тогда уж людишки-то и поживятся. А так, на плаву, кита им не взять нипочём. А возьмут, праздник великий — мяса и жира хватит на год.
Подошёл Самойлов. Приборка на палубе была закончена, и галиот сверкал чистотой. Портовик старый тоже с интересом на китов смотрел. Сказал, что насчитал в стаде с полсотни голов.
— Это редкость по здешним местам.
Киты ушли за горизонт.
Приметно стало, что галиот много потерял в скорости. За кормой, почитай, и следа-то пенного не видно. Чайки, преследующие галиот, закричали зло — что-де, мол, вы, ребята, конфузитесь. Давай, мол, давай, гони кораблик. В пенной-то струе для чайки вся корысть. Нет-нет, а в борозде этой она рыбку схватит. Чайка за судном, что та галка на пахоте — идёт за мужиком не без своей мысли. Она мужичка запарившегося за локоток не поддержит. Ей давай червя из-под пласта. А нет червя — галка на мужика косится недовольно, крыльями бьёт, кричит: паши-де, шагай шире. Галка — птица строгая. Баловаться не даёт мужику. Своё помнит. Так и чайка — от кораблика выгоды ждёт. Крылья от дурости на ветру ломать не станет. Паруса обмякли и висели на мачтах, как армяк на тощем животе мужичьем — складками.
— Видишь, — сказал капитан Шелихову, — падает ветер.
