Трагедия русского офицерства - Волков Сергей Юрьевич (серия книг TXT) 📗
Следует иметь в виду, что большевистскими указами офицеры были лишены всех видов пенсий (в т. ч. и эмеритальных, т. е. состоявших из отчислений от жалованья в период службы) и, таким образом, те из них, кто не имел гражданской профессии (т. е. все кадровые офицеры), — всяких средств к существованию. В этих условиях, особенно учитывая, что квартиры и дома многих из них были либо разграблены, либо реквизированы большевиками, офицерском и их семьям часто приходилось не только искать средства к пропитанию, но и ютиться по углам. Чтобы прокормить семью, офицерам приходилось устраиваться работать грузчиками, чернорабочими, торговать гуталином и спичками, продавать домашние вещи и т. д. Типичной для офицера этого времени является история полковника Н. Н. Стогова: «Октябрьская революция застала его на фронте. Дивизия распалась, с него сорвали погоны. Только случайно он не сделался жертвой солдатского самосуда. Дома, в провинции, опасно было высунуть нос на улицу, того и гляди, прикончили бы как калединского агента незаметно для себя он перешел на нелегальное положение, отрастил, чтобы не быть узнанным, бороду, оделся Бог весть во что…» [214]. М. А. Нестерович, везшая переодетых офицеров в Оренбург, рассказывала: «В Пензе наши офицеры отправились с матросами на базар, будто за водкой, а на самом деле — искать офицеров, чтобы спасти. Нелюбовский подлинно смахивал на большевика и дурачил матросов, почтительно слушавшихся его. Он привел с собой босого офицера, оказавшегося поручиком Трофимовым, бежавшим из Ташкента, — совсем полусумасшедшего вида… В одном из купе лежал какой-то босяк. Я почувствовала, что это тоже офицер и тотчас успокоила его — свои, дескать. Действительно мнимый солдат рассказал, что дрался под Ташкентом и что избитого и голого его взяла с собой партия дезертиров. Рассказывая, он не выдержал — расплакался» [215]. Астрахань перешла в руки большевиков 24 января 1918 г. после кровавой расправы с офицерством и буржуазией [216]. Войсковой атаман ген. Бирюков арестован и вскоре расстрелян в Саратове [217]. В Астраханской тюрьме с весны до осени 1918 г. находилось свыше 100 офицеров [218].
Как единодушно свидетельствуют все очевидцы, в настроениях офицерства, оказавшегося под властью большевиков, преобладали пассивность и апатия. В то же время существовало почти всеобщее убеждение, что большевистский режим не может продержаться долго и падет либо сам собою, либо кем-то будет свергнут. Поэтому враждебно-настороженное ожидание чаще всего не выливалось в стремление немедленно начать борьбу. В Москве при объявлении регистрации (14. 08. 1918 г.) в манеж Алексеевского училища в Лефортово явилось свыше 17 тыс. офицеров [219], которые тут же арестовывались, и многие из них нашли свой конец в тире соседнего Астраханского гренадерского полка [220]. Вот как описывает эту регистрацию один из офицеров: «На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась за версту. Люди теснились к воротам училища как бараны на заклание. Спорили из-за мест. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они-то и попали в Гулаги и на Лубянку. Пусть не жалуются… Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться» [221]. В Москве было посажено в тюрьмы 15 тыс. офицеров, причем 10 тыс. из них сидели еще к январю 1919 г. [222]. «Все жившие в Петербурге в первую половину 1918 года, должны помнить, что в те дни пред-ставляла собой обывательская масса… полная апатия, забитость и во многих случаях просто трусость невольно бросались в глаза. Множество молодых, здоровых офицеров, торгуя газетами и служа в новых кафе и ресторанах, не верило в долговечность большевиков, еще меньше верило в успех восстания и возлагало все свои надежды на занятие Петербурга… немцами» [223]. В Самаре к началу 1918 г. было около 5 тыс. офицеров, но в организацию из них входило очень мало [224].
Офицер, живший в Казани в начале 1918 г. вспоминал: «Город задыхался от зверств и ужасов Чека. Сотнями расстреливались невинные русские люди только потому, что они принадлежали к интеллигенции. Профессора, доктора, инженеры, т. е. люди, не имевшие на руках мозолей, считались буржуями и гидрой контр-революции. Пойманных офицеров расстреливали на месте. В Казань приехал главнокомандующий красной армией Муравьев. Он издал приказ, требующий регистрации всех офицеров. За невыполнение такового — расстрел. Я видел позорную картину, когда на протяжении 2–3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными. На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на г. г. офицеров. Они имели такой жалкий вид, и мне казалось — закричи Муравьев: «Становись на колени!» — они бы встали. Таких господ офицеров мы называли «шкурниками». Им было наплевать на все и всех, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Им не дорога была честь, а также и Родина. Другая же часть офицерства осталась верной своему долгу, на регистрацию не пошла, а предпочла уйти в подполье, а также и в Жигулевские леса, в надежде, что скоро настанет время, и мы сумеем поднять наш русский народ и совместно с ним уничтожить этого изверга. У этих офицеров был один лозунг — борьба против большевиков. Создавались различные тайные организации, но все они быстро разоблачались, т. к. не было опыта в конспирации, да зачастую офицеры из первой группы — шкурники — продавали своих же братьев офицеров за какую-либо мзду». В Казани тогда было зарегистрировано 3 тыс. офицеров [225].
Психологический шок от крушения привычного порядка также в огром-ной мере способствовал гибели офицерства. «Начинаются аресты и расстрелы… и повсюду наблюдаются одни и те же стереотипные жуткие и безнадежные картины всеобщего волевого столбняка, психогенного ступора, оцепенения. Обреченные, как завороженные, как сомнамбулы покорно ждут своих палачей! Со вздохом облегчения встречается утро: в эту ночь забрали кого-то другого, соседа. знакомого… кого-то другого расстреляли… Но придет ночь и заберут и их! Не делается и того, что бы сделало всякое животное, почуявшее опасность: бежать, уйти, скрыться! Пребывание в семье в то время было не только бессмысленным, но и прямо преступным по отношению к своим близким. Однако скрывались немногие, большинство арестовывалось и гибло на глазах их семей…» Один из очевидцев так вспоминал о начале террора в Петрограде (сентябрь 1918 г.): «Вблизи Театральной площади я видел идущих в строю группу в 500–600 офи-церов, причем первые две шеренги арестованных составляли георгиевские кавалеры (на шинелях без погон резко выделялись белые крестики)… Было как-то ужасно и дико видеть, что боевых офицеров ведут на расстрел 15 мальчишек красноармейцев!» [226].
К превентивным арестам генералов и офицеров, в т. ч. и тех, которые были отстранены еще после февраля 1917 г., большевики приступили сразу после переворота, чтобы обезопасить себя от возможных выступлений, и часть расстреливалась (в Гангэ, например, был расстрелян командир дивизии подводных лодок Балтийского флота контр-адмирал Владиславлев). В конце 1917 — самом начале 1918 г. некоторые арестованные офицеры еще иногда освобождались, что было вызвано необходимостью использовать их против наступавших немцев (например, схваченные в январе члены «Петроградского союза георгиевских кавалеров»), но с конца января это перестало практиковаться. Расстреливались не только те, кто отказывался служить, но и служившие новой власти (как поступили 21 июня 1918 г. с выведшим Балтийский флот из Гельсингфорса адмиралом А. М. Щастным, чья жизнь была цинично принесена в жертву, чтобы оправдаться перед немцами, которым по договору должны были передать флот.). Не были оставлены вниманием и некоторые отставные видные военачальники, уничтоженные одними из первых. Например, в конце 1917 г. был арестован и убит живший с семьей в Смоленске бывший командующий Западным фронтов генерал от инфантерии А. Е. Эверт, генерал от инфантерии Н. Н. Янушкевич был убит конвоирами по дороге в Петроград, та же участь постигла жившего в Таганроге генерала от кавалерии П. К. Ренненкампфа, генералы от инфантерии Н. В. Рузский и Радко Дмитриев были уничтожены в Пятигорске. А. А. Брусилов, раненный в ходе октябрьских боев в Москве, по возвращении из лечебницы, пока не согласился перейти на службу к большевикам, два месяца провел в тюрьме и еще два — под домашним арестом.
214
214 — Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам, с. 286.
215
215 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 52–53.
216
216 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 64.
217
217 — Денисов С. В. Белая Россия, с. 53.
218
218 — Сахаров К. В. Белая Сибирь. Мюнхен, 1923, с. 7.
219
219 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 118.
220
220 — Волков А. Л. Гренадеры в Гражданской войне // ВИВ, № 45/46, с. 35.
221
221 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 53–55.
222
222 — Лебедев В. И. Борьба русской демократии против большевиков. Нью-Йорк, 1919, с. 37.
223
223 — Чаплин Г. Е. Два переворота на Севере. // Белый Север 1918–1920 гг. Вып. 1. Архангельск, 1993, с. 49.
224
224 — Вырыпаев В. Каппелевцы // ВП, № 28, с. 6.
225
225 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь // ПП, № 25, с. 4, № 24, с. 6.
226
226 — Виноградов Н. И. О волевом столбняке антибольшевиков, с. 17.