Ермак - Федоров Евгений Александрович (электронная книга .txt) 📗
Приставы еле увели под руки Пятуньку. Они и сами непрочь были выпить, и все догадывались у казака:
— И где это ты промыслил меду?
— О том не скажу! — чванился Пятунька…
Приставленные к семейству Кучума не стеснялись, — когда хотели, тогда и входили бесчинно к царицам, чем вызывали у них возмущение и великий переполох. Только подъезжая к Москве, пристава и казаки притихли, низко кланялись кучумовичам и просили:
— Не помните зла на нас! Того боле не будет!..
Вот и Москва! Издалека заблестели золотые маковки церквей. Сибирцы и изумлением разглядывали раскинувшийся на холмах великий город с башнями. Обоз остановился в Подмосковье для отдыха и подготовки к вступлению в стольный город. Годунов выслал пленникам цветные платья, шубы, бархатные салопы и шелка. Царевичи и царевны тщательно принарядились.
В январе тысяча пятьсот девяносто девятого года состоялся торжественный въезд кучумова семейства. Царь не поскупился на дары пленникам, чтобы прельстить этим Кучума. В яркий солнечный день со всей Москвы сбежался народ на большую казанскую дорогу, со стороны которой ожидался пышный поезд. Вот вдали, в серебрстом снежном сверкании, показались резвые кони, запряженные в резные сани. За ними скакали конные пристава, дети боярские и множество других всадников.
Москва добродушно встречала пленников. Простотолюдины размахивали шапками, выкрикивая приветствия:
— Здравы будьте!
Пленники важно восседали в широких, богато украшенных санях. Царевичи были обряжены в багрянные ферязи, подбитые драгоценными мехами. Как затравленные волчонки, они исподлобья рассматривали московский люд. Асманак на все вопросы приставленного к поезду дьяка отмалчивался.
— Всем ли довольны? — спрашивал через толмача приказный.
Царицы и царевны охотно отзывались на все вопросы, а царевичи говорили сердито:
— Нам в сибирских улусах лучше было!
Пышный поезд, скрипя полозьями, проехал мимо Кремля. Царевичи с изумлением разглядывали высокие кирпичные стены и башни, крытые черной черепицей. Асманак оживился и тихо сказал братьям:
— Сильна Русь!
На всем пути плотной стеной толпился народ, много было иноземцев, которые с любопытством разглядывали поезд. Хмуро и недовольно смотрели иноземные гости на торжество русских людей, но каждый из них со страхом думал то же, что и царевич Асманак: «Сильна Русь, и опасно с ней задираться!».
Кучумово семейство разместили в лучших московских хоромах и назначили им пристойное содержание.
Годунов беспрестанно посылал им вина и меды и тешил их сладостями: изюмом, винными ягодами и разными лакомствами. Наконец, одарил их дорогим цветным платьем.
Обласканные и успокоившиеся пленники понемногу стали привыкать к своему новому положению. Вскоре, по их просьбе, жен и дочерей Кучума отпустили в Касимов и в Бежицкий Верх — к царю Ураз-Мухамеду, а некоторых к царевичу Маметкулу, где они обрели свою новую родину…
А Кучум попрежнему не давался русским и скитался по глухим местам Сибири, собирая силы для новой борьбы. Борис Годунов повелел снова предложить былому хану приехать в Москву, к своему семейству, обещал покой и обеспеченную старость. Воевода Воейков послал ханского сеида Тул-Мехмета отыскать Кучума и сказать ему, что бы он смирился и ехал в Москву. После долгих блужданий и расспросов среди своих единоверцев гонец, наконец, нашел хана в густом лесу, неподалеку от места последней битвы. На берегу Оби высились небольшие курганы, под которыми нашли последнее пристанище погибшие в бою преданные Кучуму татары. Вестника допустили в чащобу, где под раскидистым кедром стоял берестянной шалаш хана. Слепой, изможденный старец сидел под вековым тенистым деревом. Несмотря на явную бедность, немошний вид, он попрежнему держался гордо и независимо. Он принял сеида Тул-Мехмета в окружении трех сыновей и тридцати преданных слуг. Кучум молча выслушал речь сеида о милости московского царя, горько улыбнулся и ответил:
— Я не хотел к нему пойти и в лучшее время, доброю волею, целый и богатый. Пристало ли мне идти сейчас за смертью? Я слеп и глух, беден и сир, но ни о чем не жалею. Вернулась бы молодость и былая сила, я начал бы все сначала. Тоскую я только об одном — о моем милом сыне Асманаке, взятом русскими в полон. С ним одним, и без царства, и без богатства, без жены и других сыновей и мог бы еще жить на свете. Теперь отсылаю последних детей в Бухару — святую землю, а сам еду к ногаям.
В словах хана, хотя и произнесенных дрожащим слабым голосом, сказался весь его характер — гордый и неукротимый. Сеид Тул-Мухамет невольно залюбовался неукротимым старцем. Два дня он пробыл в лесном улусе хана. Кучум уныло бродил среди могил и говорил с великим страданием в голосе:
— Это были мои лучшие воины! С такими я пришел в прииртышские степи и завоевал Сибирь…
Надвигалась холодная осень. Бывший хан не имел ни теплой одежды, ни коней. Он послал двух слуг в татарскую волость Чаты, присягнувшую на верность Москве. Слуги явились к мурзе Кошбахтыю и просили у него для Кучума коней и одежды, чтобы можно было подняться хану и отправится в новый путь.
Мурза прислал ему коня и шубу, а на другой день приехал и сам в становище Кучума… Заметив издали мурзу Кошбахтыя, хан ушел в юрту и сказал слуге:
— Эта лиса едет сюда, чтобы предать меня!
Целый день он затем молчал, а ночью тихо вышел из шатра, сел на коня и отправился вверх по Оби.
С тех пор навсегда потерялся след Кучума…
Народная молва сохранила, однако, предание о том, что одинокий и всеми покинутый хан долго скитался в степях верхнего Иртыша, в земле калмыцкой, близ озера Зайсан-Нора. Не имея ни одежды, ни еды, он похитил несколько коней из табуна, и был гоним кочевниками из пустыни в пустыню. В один из дней его настигли на берегу озера Кургальчика и отобрали все, что было при нем. Смертельно усталый, еле двигающий ногами, хан добрел в степной нагайский улус, прося приюта. Его пустили в юрту, но нарушив обычай гостеприимства, ночью задушили. Выбрасывая его окоченевший труп из юрты, убийца со злобой сказал:
— Отец твой Муртаза нас грабил, а ты был не лучше отца!
Так по народной молве, кончил свои дни хан Сибири Кучум. Сибирь прочно вошла в состав Руси, и прежние подданные хана быстро забыли о нем.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Совершенно иная участь в памяти народа выпала на долю Ермака и начатого большого движения русских «встречь солнца». Где нашел себе вечный покой Ермак, про то знали лишь алые зори да старинные песни, что сложил русский народ про одного из своих верных сынов. Ни один исторический источник не дает на этот вопрос точного и ясного ответа. Русский народ с этим примириться не мог и овеял легендами землю, принявшую прах Ермака. Людская молва и сибирские старожилы указывают на один из степных курганов, который высится неподалеку от Тобольска. В нем, якобы, и покоятся останки покорителя Сибири. Но это оспаривается народной песней, которую я слышал в далеком детстве и которая звучит и сейчас в просторах Сибири. Слова этой песни трогательны, музыкальны и невольно волнуют душу:
Было ли это так, или иначе, не все ли равно! Важно то, что дело, предпринятое Ермаком во славу Руси, оказалось всенародным делом. Это очень скоро осознали русские люди и поторопились по живым следам записать ермаковский поход в Сибирь. Тридцать восемь лет спустя после гибели Ермака, в тысяча шестьсот двадцать втором году, первый архиепископ Киприан, который перебывал в Тобольске, решил написать историю завоевания Сибири. В эту пору в самом Тобольске и по другим возникшим сибирским городам еще жили непосредственный участники и свидетели этого большого исторического события — старики-казаки из воинской дружины Ермака Тимофеевича. Они с охотой отозвались на призыв Киприана и приехали в Тобольск. Среди них оказался крепкий, ядреный старик Гаврила Ильин, у которого, несмотря на годы, была светлая память. Он и другие казаки не только рассказали Киприану о минувших днях, но и вручили ему свои «письменные сказки», в которых очень живо и связно изложили свои воспоминания. На основании этих трудов простых казаков — соратников Ермака и была создана первая сибирская летопись, которая, в сущности, и является самым ценным источником сведений о событиях, имевших для России огромное значение.
