Меч на закате - Сатклифф Розмэри (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗
— Я младший сын. У меня нет ничего своего, кроме некоторого навыка в обращении с мазями для ран и слабительными средствами; меня, как и всех мальчиков, учили обращаться с оружием, но, как мой отец не пожалел трудов объяснить мне, я вряд ли найду господина, который жаждал бы взять к своему двору такого неповоротливого воина, как я.
— Не знаю, прав ли он.
— Милорд Артос добр. Я сам спрашивал себя о том же — время от времени. Но, наверно, все-таки прав.
— Во всяком случае, я готов поверить, что из тебя выйдет лучший лекарь, чем солдат, — сказал я. — Почему ты защищаешься, словно я обвинил тебя в чем-то?
Его глаза в свете фонаря были блестящими и несчастными, и он безотрадно рассмеялся.
— Не знаю… Наверно потому, что сейчас такое время, когда люди должны взять в руки меч, и я не хотел бы, чтобы ты подумал…. — он спохватился на этих словах, как будто готов был взять их обратно. — Нет, это самонадеянно; это звучит так, словно я настолько глуп, чтобы подумать, что ты… что ты…
— Могу тратить свое время на то, чтобы вообще думать о тебе, — продолжил я за него, когда он запнулся. — Мое дело — меч, а твое — молитва, и оба этих пути хороши. Для тебя не должно быть важно, что я думаю о тебе.
— Для людей всегда будет важно, что ты думаешь о них, — сказал он, а потом продолжил более легким тоном, — тем не менее, заниматься ремеслом целителя тоже неплохо.
— Это ремесло может пригодиться, когда люди берутся за мечи, брат… Каким именем тебя называют?
— Гуалькмай.
Гуалькмай, майский сокол; это было трогательно неподходящее имя, потому что сложен он был не как сокол, а, скорее, как куропатка.
Он поднял с земли фонарь и начал его раскачивать.
— На самом деле это смешно, правда? Милорд Артос, для тебя приготовили комнату в странноприимном доме — но тебе об этом, наверно, уже сказали.
— Сказали. Но я предпочитаю спать со своими людьми в саду. Да пребудет с тобой ночью Господь, брат Гуалькмай.
И мы отправились каждый своей дорогой; я пошел посмотреть своими глазами, как обстоят дела у Голта и остальных троих, а он, помахивая перед собой фонарем в ореоле размытого света, заковылял через сад к келье, где спали послушники.
Потом я вернулся к своим Товарищам и как следует выспался под яблонями, завернувшись в плащ и положив голову на бок Кабаля. Во всем мире нет лучшей подушки, чем собачий бок.
На следующее утро, как говорится, «розы начали терять свою свежесть», и не кто иной, как брат Луциан, инфирмарий, простодушно и наивно показал мне это. Я ходил на нижние пастбища посмотреть на монастырских лошадей — в особенности на тех, что были уже частично объезжены для продажи на осенних ярмарках. Четыре или пять из них были достаточно крупными, чтобы им можно было найти применение взамен тех, что мы потеряли; и я обдумывал, какую цену за них предложить. Деньги можно было попробовать вытрясти из Гидария — в конце концов, мы полезли в эту драку ради него — а если нет, то в войсковой казне тоже кое-что было, потому что у некоторых из нас имелись собственные земли; и потом, мы продали выбракованных однолеток из племенных табунов, а за саксонское оружие и украшения, которые мы захватывали время от времени, нам давали хорошую цену. В основном вся выручка шла на лошадей, но не тогда, когда я мог получить их каким-то другим способом, потому что мне необходимо было постоянно держать что-то про запас на тот случай, если золото окажется единственным средством.
Мои мысли были настолько заполнены лошадьми, что я чуть было не сбил с ног старого Луциана, который при виде меня очень предупредительно свернул с дороги, чтобы сказать, что мне не нужно беспокоиться за раненых, потому что о них будут хорошо заботиться после того, как мы уедем.
Я уставился на него, пока еще не совсем понимая, что он имеет в виду.
— Я полностью в этом уверен; но, брат Луциан, мы еще не седлаем лошадей.
— Нет, нет, — сказал он улыбаясь. — День еще только что начался.
— День, когда мы уедем отсюда, еще не настал, брат Луциан, — жестко сказал я и увидел в его мутных старческих глазах тревогу.
— Но, несомненно… несомненно, милорд Артос, теперь, когда ваши мечи сделали свое дело в этой части Топей, ты захочешь снова вернуться в Линдум?
Они отнюдь не пытались выгнать нас, я понимал это; просто этим глупцам, замкнувшимся в своем отгороженном мирке, и в голову не приходило, что люди и лошади, много дней подряд испытывавшие тяжкие лишения, должны отдыхать, когда для этого представляется возможность.
— Моим людям нужно полных три дня отдыха — и лошадям тоже. Завтра, и послезавтра, и еще следующий день мы проведем в ваших стенах; а на следующий после этого день уедем в Линдум.
— Но… но…. — он начал блеять, как старая коза.
— Что но, брат Луциан?
— Припасы… зерно… весной у нас всегда нехватка. Эти последние несколько дней нам приходится кормить наших собственных бедняков…
— Уже нет, — сказал я, потому что теперь, когда опасность миновала, большинство крестьян вместе со своими собаками и коровами, утками и свиньями, разбрелись по домам, возвратившись к своей обычной жизни.
— Они ели, пока были здесь, — нашелся он, а потом довольно разумно (я прямо-таки видел, как его мысли вертятся вокруг голодных ртов и корзин с зерном) заметил:
— Вас почти четыре сотни с конюхами и погонщиками; даже если бы вы ели так же умеренно, как мы сами, чего, прости меня, милорд Артос, нельзя ожидать от военных людей, — даже если бы вы ели так же экономно, как мы, вы все равно поглотили бы более чем месячный запас, а ваши лошади оголили бы пастбища, предназначенные для наших лошадей и молочных коров.
Я перебил его.
— Брат Луциан, я прошу тебя пойти сейчас к аббату и попросить его принять меня.
— Святой отец занят молитвами.
— Я могу подождать, пока он закончит молиться, но не дольше. Иди же и скажи ему, что граф Британский хочет говорить с ним.
Аббат принял меня меньше чем через час; он восседал в своем кресле с перекрещенными ножками в трапезной, где прошлой ночью нам перевязывали раны, а вокруг него стояли по рангу старейшие из братьев. Его голова могла бы быть головой какого-нибудь короля на золотой монете. Он достаточно учтиво поднялся мне навстречу, а потом уселся снова, опустив руки с синими венами на резные подлокотники огромного кресла.
— Брат Луциан сообщил мне, что ты желаешь поговорить со мной.
— Да, — ответил я. — Похоже, между нами нет ясности в вопросе о том, когда я и мои Товарищи покинем это место.
Он склонил голову.
— Так мне и сказал брат Луциан.
— Вот для того-то, чтобы уладить это дело и не беспокоить впоследствии ни тебя, ни нас неопределенностью, я и пришел просить вашего гостеприимства на сегодня, завтра и послезавтра.
На третье утро считая с сегодняшнего, когда мои люди и лошади отдохнут, мы отправимся в Линдум.
— Брат Луциан сказал мне и это; и что он разъяснил тебе наше положение и недостаток припасов после зимы. Мы не привыкли кормить четыре сотни людей и столько же лошадей, отказывая при этом нашим собственным беднякам, заботиться о которых — наш долг.
— Здесь, на окраине Топей, хорошие пастбища. Мои лошади не опустошат их за три дня. Большая часть моих людей — охотники, и мы можем сами снабжать себя мясом. А что касается зерна и припасов…. — я склонился над ним; я еще не начал сердиться, потому что верил что он не осознает истинного положения вещей; и я пытался заставить его понять. — Тебе не кажется, святой отец, что люди, которые сохранили крыши на ваших амбарах, имеют право на некоторую долю хранящегося там зерна? Многие из них ранены; все мы вымотаны до предела. Мы должны отдохнуть в течение трех дней.
— Но если зерна там нет? — сказал он, все еще доброжелательно. — Его там действительно нет, сын мой. Если мы будем кормить вас в течение трех дней, как ты требуешь, то нам не хватит его до нового урожая, даже если мы будем жить постоянно впроголодь.
— На ярмарке в Линдуме еще можно купить зерно.
