Помни обо мне - Овалов Лев Сергеевич (книги хорошего качества .TXT) 📗
— Да что ты надумала?
— Я не надумала. Так надо.
— Что надо-то?
— Уехать.
— Да неужто ты впрямь собралась на целину?
Таня промолчала.
— Не обманываешь?
— Не спрашивайте меня, не могу я.
— Да куда же тебя несет?
— В странство.
— Какое такое странство?
— Ну, вроде как на богомолье.
— Куда же это?
— Сперва в Бескудниково, а потом… Далеко. Только не говорите никому.
— А не эта самая… Как ее? На кладбище встретили…
— Зинаида Васильевна?
— Не она сманула?
— Какое это имеет значение?
— Одумайся, сходи к отцу Николаю…
Таня поклонилась Прасковье Семеновне чуть не до земли:
— Прощайте.
— Ты, девка, впрямь не в себе!
— Простите…
— Я еще поговорю с тобой…
Но прежде чем поговорить еще с Таней, Прасковья Семеновна решила посоветоваться с отцом Николаем — на себя она не надеялась, — а когда наконец надумала идти к священнику, Тани простыл и след.
Все последние дни перед своим бегством Таня находилась в смятении. С одной стороны, она решилась порвать со всем окружающим, уйти в странство, с другой — жаль было оставить все, что ее окружало. Как мама ни строга, как ни сурова, она посвятила Тане всю свою жизнь. Больше у мамы нет никого. Жаль было школу, книги, Москву. Жаль даже тихую комнату, в которой выросла, играла и делала уроки. Где-то в самой глубине сердца точила мысль, что никогда уже больше не увидит Юру. Жаль было свой переулок и даже тротуар возле дома, где знакома каждая выбоинка.
Уходить или не уходить? Никогда — ни в школе, ни в комсомоле — не числилась она в активистках, делала лишь то, что делали другие, не любила вырываться вперед. Если возникала дилемма — сказать или не сказать, пойти или не пойти, сделать или не сделать, Таня предпочитала не сказать, не пойти, не сделать. Она принадлежала не к тем, кто ведет, а к тем, кого ведут, и теперь, когда настала решительная минута, она не то чтобы решила не идти в странство, а скорее не решалась идти…
И никуда бы не пошла, кончила бы школу, стала бы учиться дальше, поступила бы на работу, и ничего бы с ней не произошло, если бы те, кто охотился за этой перепелкой, оставили ее в покое. Но бог, как говорили ее новые знакомые, а на самом деле темный и злобный фанатизм не позволял этим охотникам за человеческими душами снять расставленные силки. Кто первым схватил ее за руку, тот и повел…
«В чем я больше всего нуждаюсь? — думала о себе Таня и себе же отвечала: — В справедливости».
А жизнь вокруг нее несправедлива. Когда-то обидели ее маму. Беспечно, бездумно, безжалостно. А вместе с мамой обидели Таню. Мама бежала от пересудов в Москву. Всю жизнь работает не покладая рук. А хоть чем-нибудь вознаградила ее судьба? Всю жизнь одна и одна. Да и бабушка Дуся, уж до чего добрая была женщина, а что хорошего видела в жизни?
Один Юра показался ей каким-то особенным. А он не лучше других. Хорошо, что она вовремя опомнилась. Иначе ей пришлось бы вести такую же безрадостную жизнь, на какую были обречены и мама, и бабушка Дуся, и все женщины, которых она знает.
Никому до нее нет дела. Маме нужно, чтобы о Тане не говорили плохого. Учителям, чтобы она не получала двоек. Подругам, чтобы она ничем не отличалась от них. Да у нее и не было никогда настоящих подруг.
А теперь появились какие-то неведомые люди, которые зовут ее в иной мир, где правда, любовь и справедливость. Они не скрывают, что путь в этот мир мучителен и труден, но Таня не боится страданий…
И едва Таня села у окна и раскрыла «Преступление и наказание», роман писателя Достоевского, который ей давно советовали прочесть и который она недавно взяла в библиотеке, как раздался звонок.
Таня открыла дверь и увидела Зинаиду Васильевну. Та выглядела весьма встревоженной и повергла Таню в немалое смущение.
— Что ж не идешь? Нас ждут…
Она засыпала свою подопечную вопросами и смутила ее еще больше. И Таня, вместо того чтобы ответить, что ничего еще не решила, торопливо принялась собираться.
— А у вас ничего, — сказала гостья, оглядываясь. — Думала, беднее живете.
— А что брать?
— Самое необходимое. Вот халат захвати.
— Это мамин.
— Все равно бери, сгодится наставнице.
— Какой наставнице?
— Твоей.
— А кто моя наставница?
— Мать Раиса.
— Боюсь я ее…
— А ты думала, все отец Елпидифор будет гладить тебя по головке?
Но Таня не послушалась, не взяла халат, не хотела обижать маму.
— А мать ты подготовила?
— Написала, что уезжаю на целину.
Действительно, еще накануне, сидя рядом с матерью за столом, Таня написала ей письмо, что уезжает на целину, в совхоз, хочет самостоятельно попробовать свои силы…
Письмо лежало у Тани в портфеле, и сейчас, перед уходом, она собиралась выложить его на стол.
— А деньги у тебя есть?
— Нет.
— А дома есть?
— Есть сколько-то.
— Возьми, а то мать не поверит, без денег далеко не уедешь.
Таня выдвинула ящик комода, деньги всегда лежали в одном месте.
Зинаида Васильевна заглянула одновременно с Таней:
— Сколько?
— Рублей сорок…
— Бери, а то не поверят, что уехала. Все бери.
— Я хотела маме оставить…
— Обойдется…
Таня достала деньги. Зинаида Васильевна тут же их отобрала.
— Сама передам… — Она не сказала кому.
Таня сложила пальто, платьица, белье, чулки…
— Документы не забудь, — напомнила Зинаида Васильевна. — Все, какие есть. Не оставляй ничего.
Паспорт, членские билеты ДОСОМ, ДОСААФ, комсомольский билет… Таня оглянулась. Зинаида Васильевна увязывала одежду в узелок. Нет, комсомольский билет Таня взять не решилась. Оглянулась еще раз. Подошла к этажерке с книгами, вытянула первую попавшуюся книжку, положила билет меж страниц, поставила книжку на место.
— Взяла документы? Крестись, и идем…
Обе перекрестились. Таня окинула комнату прощальным взглядом — ей захотелось заплакать, броситься на мамину кровать, — закрыла глаза, отвернулась и… ушла в странство.
ДЕДУШКА, БАБУШКА И ВНУЧКА
Таня догадывалась, куда они едут, в автобусе добрались до Бескудникова, прошли в заросший репейником переулок, очутились у знакомого особнячка.
Встретил их истошный собачий лай…
В палисаднике скалил зубы привязанный к забору свирепый боксер с такой страшной мордой, что любой прохожий невольно остановился бы на почтительном расстоянии от забора.
Пес Зинаиду не испугал. Она уверенно двинулась к калитке, и тут же появился хозяин особнячка, очень похожий на своего пса: такая же ощеренная плоская рожа, расплюснутый нос и вытаращенные настороженные глазки.
Не успели, однако, они очутиться во дворе, как вновь затренькал звонок, и от пинка в спину Таня сразу очутилась в темной и тесной каморке.
В новом тайнике было далеко не так уютно, как у Зинаиды Васильевны, пахло пылью и куриным пометом, руки упирались в шершавые доски, не на что ни опереться, ни сесть.
Выпустили Таню оттуда только под вечер.
— Выходи! — коротко приказал хозяин.
Впустил в дом, ввел в комнату. Комната как комната: тахта, стол, стулья, на подоконниках герани и фуксии, а в углу высокий, до потолка, киот с темными иконами. За столом Елпидифор, Раиса и еще какой-то субъект, в скуфейке, с черной окладистой бородой.
— Что стоишь? — прошипела Раиса. — Кланяйся!
Таня поклонилась.
— Разве так? — вновь прошипела Раиса. — Послушествуй по уставу. Стань на колени, коснись земли… — Обернулась к хозяину: — Покажи.
Тот встал рядом с Таней, сделал все, как сказала Раиса, поклонился Елпидифору земным поклоном.
— Видела?
Таня поклонилась снова.
Елпидифор и Раиса вышли из-за стола, все встали перед киотом, Таню Раиса поставила рядом с собой.
Молились долго. У Тани закружилась голова от голода, от усталости. Она уже ничего не соображала.
Кончили молиться за полночь. Раиса повела Таню за собой, через сени, в комнатенку, заставленную гардеробом и двуспальной кроватью. Раиса легла на кровать, Тане велела лечь на полу, на войлочную подстилку. «Как собаке», — подумала Таня. Она уже отказалась от себя. Подчинилась, легла и тотчас заснула — так она намаялась за день.
