Возвращение в Дамаск - Цвейг Арнольд (читаем книги онлайн .txt, .fb2) 📗
— Это язычество, чистейшее язычество. Пифагор, Платон, Эпикур. В ходе истории мы все это претерпевали уже не раз.
Он и не знал, как высокомерно способен выглядеть этот де Вриндт.
В этот миг Эрмин был европейцем двадцатого века, который, располагая более точными знаниями о природе, негодует на схоластика века двенадцатого. И ведь оба сидели в экипаже, которому принадлежало будущее и который как бы и явился оттуда! Стало быть, вперед, без пощады!
— Язычество ли, нет ли, как вы рассчитываете устранить возникшую ситуацию, де Вриндт?
— Стану бороться до конца. — Глядя поверх очков, он весело покосился на англичанина, который с мнимой невозмутимостью посасывал свою трубку.
— Будьте благоразумны, де Вриндт, наглядный урок кой-чего стоит. Вы видели город Наблус, кишащий арабами; а вскоре, за Афулой, мы пересечем Изреэльскую долину, или Эмек, как вы ее называете, там будут кишмя кишеть молодые энергичные евреи, если и не в одном месте, то повсюду до самой Тверии. Ни один из них ваши взгляды не разделяет. Ни арабы, ни тем паче старые и новые поселенцы, сплошь сионисты, как вам известно. Вам не продержаться между этими двумя лагерями. Только не надо изречений, — предупредил он реплику соседа, — посмотрите на мир вокруг, старина! Кому на пользу ваше упрямство? Разве только чиновникам, эфенди. Вы же знаете, множество людей, вдобавок моих соотечественников, уже сейчас потирают руки. Вы не можете не признать — фактически ваш поступок ведет к ослаблению вашего же собственного положения в этой стране. Давайте, дорогой друг, отвлечемся от вас. Отвлечемся пока и от истинной веры. Разве положение евреев в нынешнем мире способно выдержать подобную слабость хотя бы в одном пункте? Давайте оценим его беспристрастно, как бы с точки зрения самарян. Каково положение евреев после войны?
Де Вриндт не мог не признать, что в послевоенные годы положение евреев очень ухудшилось. Повсюду экономический спад, воинствующий национализм, вытеснение евреев. С этой точки зрения он выбрал, пожалуй, неподходящий момент.
— Мне надо было действовать раньше или чуть позже.
Эрмин удовлетворенно улыбнулся. Все-таки хорошо вырвать человека из привычного окружения, чтобы он разумно посмотрел на себя и вокруг.
— А теперь давайте посмотрим на положение этой страны. Я не открою секрета, призывая вас подумать о возможной перемене курса в британской политике. Мы ведь не раз говорили об этом.
Де Вриндт и здесь с готовностью согласился. Последнее время английская политика благосклоннее к арабским притязаниям в Палестине, а не к еврейским. Беспокойство под поверхностью — здесь озабоченность, там скрытый триумф.
— Так что же вы намерены делать, дорогой де Вриндт? — спросил Эрмин, когда автомобиль въехал в густой знойный воздух долины Эсдрелон. (Самое время выпить в Афуле чего-нибудь холодненького, промочить горло.) — Вслед за вашим проектом…
— Проектом?
— Проектом, мой дорогой! Вслед за вашим проектом вы опубликуете то, что на дипломатической тарабарщине называется аутентичной интерпретацией. Мы набросаем ее сообща, сегодня вечером, за бокальчиком хорошего вина, после того как поплаваем в Генисаретском озере. Вы направите аутентичную интерпретацию правительству, а одновременно в «Палестайн-Буллетин» и повернете все так, будто дело сводится к вашему желанию привлечь к участию «Jewish Agency», создать более широкую основу, понимаете? И вместе с тем подтвердите свою приверженность Декларации Бальфура. Потому что я, дорогой мой, не идеалист, я британец, чье слово вместе со словом старого графа Бальфура стало частью вашего дела. Здесь, да и во всех странах этого региона, есть только одна вредная позиция — нерешительность. Мы знаем, что развитие, к которому стремимся и мы, и вы, идет на пользу и арабу в поле и в городе. Этим мы должны довольствоваться. Это обеспечивает нам чистую совесть и намечает путь. Вы напишете и подпишете такой новый документ?
Де Вриндт потер горячие ладони.
— Вы хитрец, Эрмин, и друг. Давайте пока отложим этот предмет, а? Какая поездка! Мне бы хотелось вместе с вами исполнить свое давнее сердечное желание: еще раз увидеть грезу Дамаска.
— Нет, — сказал Эрмин, уверенный в победе, — мечтания позже, Дамаск в другой раз. Так вы пересмотрите свою позицию? Подпишете? Да или нет? Вы не выйдете из машины, мой дорогой, пока не скажете «да».
— Это же чистейшее насилие, — запротестовал де Вриндт. — Мне надо что-нибудь выпить. Жаль, что вы откладываете Дамаск… визы нет, знаю. Ладно, да, шантажист!
Машина остановилась посреди широкой равнины, окаймленной холмами, возле нескольких домов и бараков, в центре которых подобие гостиницы сулило прохладительные напитки.
Глава четвертая
Продолговатый предмет
Когда воздух над Хайфой, морской гаванью, тяжел от влажного зноя, наверху, на Кармеле, среди невысоких сосен часто дует бодрящий ветер. Город тогда изнемогает от жары, словно в котле; его безупречный, уже знаменитый залив обнимает фиалковое море раскинутыми руками белой великанши, а горный склон, поднимающийся прямо за ним, перекрывает свежие ветры и делает людей нервозными, вспыльчивыми даже по пустякам.
Трое молодых людей, поднявшиеся на Кармель, полагают, что у них есть повод для более чем мимолетного раздражения. До вчерашнего дня их держали в карантинном лагере. Полиция, желтолицые арабы, обращалась с ними так, как повсюду на свете обращаются с нежелательными иммигрантами, пассажирами третьего класса, но эти трое не намерены терпеть, чтобы их относили к этой категории. Они — репатрианты, еврейский народ, крохотная его частица.
Как смеют эти олухи в черных меховых шапках так долго держать их на пороге собственного родного дома, за колючей проволокой, будто попрошаек, вероятно в надежде, что у них обнаружится какая-нибудь сыпь и можно будет снова загнать их на твиндек триестинского парохода: назад в Польшу, господа, в Чехословакию, в Румынию, в Венгрию, да куда угодно! Трое молодых людей с упоением любуются сейчас красотой залива. Он окружен как бы ступенями античного театра, поднимающимися от побережья к вершине Кармеля; все здесь желтое, серое, выжженное, но голубизна моря и белизна песка внизу, камней наверху приветствуют их цветами бело-голубого флага, который выбрало себе возрожденное еврейство. Они станут пионерами этой страны, трудящимися строителями, опорой новой Палестины. Вообще-то они квалифицированные сельскохозяйственные рабочие. Но подобно десяткам тысяч своих предшественников тоже будут осушать малярийные болота, на палящем солнце заливать гудроном дороги, вручную дробить камень, ночевать в палатках под дождем и при этом быть счастливыми. Еще там, в старой Европе, они выучили иврит и твердо решили говорить здесь только на этом языке. Все, что было раньше, сожжено, пепел развеян по ветру, важно лишь то, что ждет впереди. Так они думают.
По приезде они буквально запоем читали газеты, газеты всех направлений, купленные на привезенные с собой гроши. Однако и раньше, в годы подготовки, увлеченно следили за каждым событием в этой стране, за малейшими изменениями в структуре ее населения, ее экономических возможностей, ее идей. Им знакомы все способы, какими здесь пытаются разрешить новые проблемы человеческого сосуществования; они любили и ненавидели всех этих лидеров строительства и сопротивления. Сейчас они лежат в тени невысоких сосен на грядущих строительных участках, где, надо полагать, в скором времени состоятельный гражданин построит виллу себе на старость, смотрят на дорогу внизу, на склон, на растения, скалы, круглые кроны рожковых деревьев и с завистью примечают, что рядом, в просторных владениях немецкого пастора, водопроводный кран орошает чудесной влагой грядки, которые без этого блага не зеленели бы так пышно.
Загорелый паренек, невысокий, широкоплечий, с густыми черными бровями и черными же волосами, бросает камень на скалу внизу; камень, размером с кулак, резко отскакивает и исчезает из виду.
