Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич (книги полностью бесплатно txt) 📗
Западная живопись в собрании Александра III менее интересна и значительна. Он приобретал порой полотна модных художников, не оставивших серьезного следа в истории искусства.
Многие из картин покупались через подставных лиц-царю пришлось бы платить дороже. Но Александр III не останавливался и перед значительными тратами, пополняя свою коллекцию. Покупая «по случаю» картины современных художников за ничтожную даже для той поры цену (40-50 руб.), он выкладывал тысячные суммы за произведения самых дорогих тогда живописцев — И. Айвазовского, К. Брюллова, П. Федотова.
Император не любил жанровой живописи, предпочитая портретную и пейзажную, и с особым пристрастием относился к батальной. Но предметом его подлинного увлечения была иконопись. Понимавший в ней толк и обладавший тонким вкусом, К. П. Победоносцев доставлял императору «в дар» подлинные шедевры безвестных мастеров. Александр III охотно принимал в качестве подарков художественные ценности. За подношением обычно следовала аудиенция, где даритель мог изложить свою просьбу. Некоторые дарители просто стремились заручиться расположением царя на будущее: он не забывал оказываемых ему услуг такого рода. Никто, и в том числе Победоносцев — обличитель взяточничества и коррупции в «верхах», не считал такого рода подношения подкупом. Царь был не только главой государства, он провозглашался отцом своих подданных, а с точки зрения этих патриархальных отношений дары ему как главе огромного семейства от его «детей» считались вполне допустимыми.
Но те же идейные соображения заставляли порой и отвергать подарки. Так, в 1891 г. во время поездки наследника Николая Александровича в Японию через Дальний Восток буряты-ламаиты вознамерились подарить царской семье одного золотого и восемь серебряных (позолоченных) идолов в две четверти аршина ростом. Этого подношения в голодном 1891 году хватило бы на нужды голодающих. Но Победоносцев успел предупредить об опасности: благосклонность императора к иноверцам могла быть истолкована в том смысле, что «их вера так же уважаема верховной властью, как православная».
Дары бурятов не были приняты.
Александр III был одним из самых набожных российских самодержцев. Его вера — искренняя, неформальная — была выражением естественной тяги к опоре, которая казалась единственно твердой. Усиливать самодержавие без помощи религии в последней четверти XIX века было попросту невозможно. Теоретические доводы с их ссылками на историческую традицию, самобытность «русского пути», отрицательный опыт европейских конституционных государств оказывались явно недостаточными для подтверждения целесообразности существования власти, в глазах общества себя изжившей. Здесь требовалось нечто иррациональное. Провиденциализм в идеологии самодержавия при Александре III получает ощутимое преобладание: идея царя-помазанника Божьего на земле первенствует в провозглашении самодержавной монархии неизменной принадлежностью российской истории и вершиной ее государственности. Самодержец — не только наследник династии, но и преемник кесарей. Божественное происхождение его власти, Божественный Промысел как основа его политики противопоставляются всем покушениям на неограниченную монархию как кощунственным и еретическим.
Ссылки на Божью волю, как и упования на милость Божью, постоянно мелькают в дневнике и письмах императора. Ими пестрят его манифесты, рескрипты, указы. Исполнение церковных обрядов император почитал неуклонной обязанностью. Наиболее важные богослужения, (великопостные на Страстной неделе или пасхальные) он посещал в Исаакиевском, Петропавловском соборах или Александро-Невской лавре, отстаивая их до конца, истово молясь и наслаждаясь церковными песнопениями. Духовную музыку любил более, чем светскую. Прекрасные службы были и в дворцовых церквах, где были собраны певчие высокого класса и излюбленные царем грандиозные сочинения Бортнянского «Ныне силы», «Чертог твой», «Вкусите и видите», «Да исправится» исполняли не хуже, чем в главных храмах столицы. Но Александр Александрович любил и простые обедни, справляемые единственным священником в Ливадии, Царском Селе, Петергофе. Он охотно жертвует на постройку новых церквей и восстановление древних, на монастыри, но требователен к исполнению ритуалов и обрядов — согласно установленной регламентации. Вторгаясь в сферу деятельности Синода, император проявлял к некоторым частностям внимание, достойное государственных проблем. Он мог, например, горячо обсуждать вопрос, где священник должен носить орден — на рясе или на ризе, настаивая на первом варианте. Он искренне негодует, не застав дежурного монаха у святых мощей при своем внезапном посещении Александро-Невской лавры «Требую, чтобы этого больше не было — непростительно. Пора, кажется, привести эту орду в лавру». В этом гневном окрике столь же мало уважения к священнослужителям, сколько велико сознание их вторичной, подчиненной по отношению к самодержавию роли.
Обвинения Александра III в клерикализме, встречающиеся в литературе, ошибочны. Император вовсе не думал усиливать политические позиции духовенства: руками церковников он хотел укрепить свою власть. Собственно, он и воспринимал Церковь как часть государственной системы, подвластную общим законам управления. Когда киевский митрополит Филофей, уподобляясь Иоанну Златоусту, обличавшему царей, упрекнул Александра III за отдаление от народа, император предложил освидетельствовать его умственные способности. При всей своей набожности самодержец не потерпел бы критики и отцов Церкви.
Надо ли говорить, что идея церковноприходских школ (начальных школ, отданных в ведение Церкви) нашла полное одобрение у царя. Более, чем знания, Александр III ценил веру, вполне разделяя мысль своего первого публициста Каткова, что «только через горнило церкви должны прийти к народу знания». Закон 1884 г., разрешавший наряду с земскими школами создание церковноприходских, был, по объяснению Каткова, «первым проблеском того серьезного попечения, которое правительство намерено уделить столь важному государственному делу, как народное образование». Лишь отсутствие средств, которых у правительства всегда не хватало на образование, — в отличие от земств, открывавших новые школы, — помешало предоставить преимущества церковным училищам перед светскими, на чем настаивал обер-прокурор Синода.
