Драгоценнее многих (Медицинские хроники) - Логинов Святослав Владимирович (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗

– Как угодно, домине, я отдам письмо, но за доставку мне обещано десять золотых ливров.

Отступать было некуда, Колумб, скрепя сердце, развязал кошель и отсчитал деньги.

В кабинете он долго рассматривал толстый прямоугольный пакет, скреплённый красной восковой печатью с вензелем из переплётшихся букв M.S.V. Печать и вензель были незнакомы Колумбу. Колумб медленно переломил печать, развернул послание и начал читать:

Не стоило больших трудов вспомнить, кто такой Мишель Вильнёв. Скандалист, судившийся с медицинским факультетом Сорбонны. Противник арабской фармации, успевший при том опубликовать книжку о действии сиропов. Вот чего Колумб не мог понять: если ты враг арабов, то пиши, что растительные сиропы не действуют вовсе, если же ты их ученик, то иди, не рассуждая, по стопам Авиценны. Но эти новые мыслители всё переиначивают. И главный из них – Везалий. Галенист Везалий, втоптавший Галена в грязь. Тот Везалий, что порицал арабов за темноту и сложность рецептов, но сам изрядно потрудился над переводами из Разеса. Не удивительно, что именно Везалию приносят свои открытия новые медики. Но почему им, а не ему господь дарит редкую удачу открыть одну из тайн сущего?

И вдруг словно удар молнии потряс его чувства. Ведь сейчас в его руках находится настоящее открытие, тот редчайший случай, когда Везалий противоречит Галену, но оба они неправы! Пусть потом Вилланованус кричит, что его обокрали, никто не поверит известному скандалисту. Теперь можно свести счёты с Везалием, и господь простит грех вынужденной лжи. Ведь как заметил недавно Парацельс, если человек человеку волк, то врач врачу – волчище! Homo homini lupus est, medico medicum – lupissimus! Вот что значило слово «lupus» в бумагах Андрея. Фламандец предвидел свой скорый конец!

С этого дня затёртая рукопись вновь стала появляться на свет. Шаг за шагом Колумб проверял похищенные сведения и видел, что француз прав: природный дух не производится в сердце, тёмная кровь обновляется в лёгких, а в сердечной перегородке нет ни малейшего, хотя бы булавочного отверстия.

Весь материал Колумб разделил на три части и разнёс по трём главам: «Предсердие и вены», «Сердце и артерии» и «О лёгких», чтобы никто не прошёл мимо великого открытия Реальда Колумба.

Га этих страницах можно было не выносить на поля заносчивые реплики о выдуманных ошибках Везалия, зато в самом тексте не раз появлялась гордая фраза: «Знай, любезный читатель, изучающий искусство врачевания человеческого тела, что воистину я первый наблюдал и описал это».

Работа близилась к концу, и сговорчивый живописец Паоло Веронезе уже резал доски для будущего фронтисписа книги, когда разразилась гроза.

Весть о том пронеслась над Европой подобно смерчу. В городе Вьенне, в самом сердце католической Франции, при дворе архиепископа скрывался беглый еретик Мигель Сервет. Схвачен самый враг рода человеческого, посягнувший на святую троицу, отрицавший таинства, а грязную природу поставивший превыше бога! Бунтовщик, посягнувший на основы мироздания, продолжатель дела трижды проклятого Томаса Мюнцера, в мерзких сочинениях отнимавший у власти право карать преступника, ныне сидит в подвалах того самого дворца, где так долго жил. Много лет Сервет разносил повсюду семена арианства, злого материализма и, как говорят, даже атеизма. Вместе с ним арестовано новое тлетворное сочинение, безусловно во всякой строке осуждённое богословами и иными уважаемыми лицами. Скрываться же столь длительное время ему помогло то, что всюду он выдавал себя за француза и жил под именем Мишель де Вильнёв.

Так вот кто поддерживал Везалия, вот какие друзья писали ему! Сначала Реальд почувствовал себя спокойнее, теперь его не обвинят в краже. Напугало, правда, неожиданное бегство еретика из вьеннской тюрьмы, но вскоре Сервета опознали в Женеве, и хотя там сидят проклятые богом и католической церковью кальвинисты, но даже у них не хватило духу приютить негодяя. Сервета судили и, к великой радости Колумба, отправили на костёр. Ещё прежде, на берегах Роны предана была огню опасная книга.

Казалось, всё сложилось на редкость удачно, и лишь потом Колумб понял, в какую ловушку он попал.

Реальд Колумб сидел у открытого окна в своём римском доме. Вот уже год, как он переехал в Рим, где не стоит за плечами тень Везалия, где нет учеников, оставшихся верным фламандцу. Перед Колумбом лежала готовая, набело переписанная рукопись книги и тёмные пласты резаных досок. Хоть сейчас можно отдать книгу в типографию, и к ближайшей ярмарке она выйдет в свет. Но Колумб не торопился. Он сидел и думал, что на днях римским типографам напоминали о существовании каталога запрещённых книг. Конечно, труд Сервета сожжён, но в архивах инквизиции наверняка сохранился хотя бы один экземпляр. Вдруг кто-нибудь вспомнит, что такие же рассуждения о жизненном духе, о крови и сердце были в книге еретика? Последует обвинение в сношениях с арианами, а здесь, возле престола папы, пощады заподозренному в вольномыслии не будет. Значит, надо ждать. Опять, в который раз – ждать! Ждать.

Колумб приподнялся, двумя руками рванул себя за бороду.

– Боже, за что?! – потом, потупив голову, поднял разлетевшиеся от толчка листы и медленно спрятал рукопись в тайник.

6. Место в аду

Свадьба – событие замечательное, приятностию своею веселящее дух и заключающее в себе, по мнению просвещённых французов, пятнадцать чистых и негреховных радостей, из которых четвёртая есть удовольствие от лицезрения брачной церемонии и сопровождающих её праздненств.

Третий день столица испанских владык древний город Толедо ликовал, веселясь на свадьбе любимого короля Филиппа Второго и Изабеллы Французской. Хотя новобрачные прибыли сюда через неделю после венчания, но посмел бы кто-нибудь намекнуть, что свадьба состоялась не здесь! Толедский клинок длиннее самого длинного языка и сумеет, если надо, укоротить его.

Город был иллюминирован, на башнях жгли бочки со смолой, всюду, где позволяло место, поперёк улочек поднимались триумфальные арки, увитые редкими в суровое зимнее время цветами. Стараниями городских рехидоров всякий день назначались новые зрелища: на Тахо представляли бой с мавританскими пиратами, в обновлённых развалинах римского цирка тореадоры под нескончаемый рёв толпы повергали на землю быков, на площади перед Альказаром бились на турнирах рыцари, а за городом на просёлочных дорогах мерялись резвостью лошадей босоногие всадники. Маленькие оркестры – две виолы, контрабас и тамбурин – играли прямо на улицах, а гитара и кастаньеты были у каждого, кто умел петь и танцевать. Фонтаны сочились драгоценным хересом и малагой, ещё больше подогревавшими энтузиазм горожан.

К четвергу праздник достиг апогея, на четверг была назначена самая блистательная его часть – торжественное аутодафе, подобного которому не видывали жители Толедо.

Самую церемонию по причине небывалого скопления народа вынесли из собора на кафедральную площадь, действие происходило на паперти, напротив которой плотники в одну ночь выстроили возвышение для королевской четы и двора. Прочая площадь была отдана народу и с самого утра забита густой толпой.

Везалию, как лицу наиболее приближённому к его величеству, выпало стоять на помосте в первом ряду. Здесь он был на виду у всех, приходилось постоянно помнить об этом. Нельзя не только отвернуться, но даже на минуту прикрыть воспалённые глаза. Одно движение навлечёт подозрение в ереси, ведь он фламандец, а значит, почти еретик. Попробуй не выказать должного рвения, и твоё место будет не на королевском помосте, а на паперти, среди примирённых.

Солнце золотом плескалось на епископских митрах, на бляхах и геральдических цепях, сверкало на серебряной вышивке и клинках обнажённых шпаг. Ночью, как часто бывает в далёких от моря краях, пал неожиданный мороз, превративший в фарфоровое кружево цветы на триумфальных арках, и теперь в холодном воздухе звуки разносились далеко и отчётливо.